Нина закрыла глаза и попросила соединить с дежурным офицером. Ей даже не понадобилось вспоминать слова, они полились рекой, как будто прятались в каком-то потаенном уголке мозга и только и ждали своего часа. Ее голос стал иным, интонация изменилась, ей не хватало испанского, тамошних запахов, жары, зелени.
Офицер взял трубку, и Нина представилась своим гортанным, зычным испанским голосом, рассказала, кто она и какое у нее дело. Полицейский, судя по его тону, немного удивился и был настроен скептически.
– Я знаю, что иду в обход протокола, – сказала Нина, – но дело касается по-настоящему отвратительного случая, и мне неслыханно помогло бы, если бы вы смогли сообщить кое-какие данные относительно фирм убитого…
Она слышала звуки радио где-то на заднем плане, картавую речь диктора.
– Извини меня, – сказал офицер на другом конце линии, – это, пожалуй, странный вопрос, но ты не с Канарских островов?
У нее перехватило дыхание, к собственному удивлению, она почувствовала, что ее глаза наполнились слезами.
– Да, сеньор, я с Тенерифе…
– Почему же ты не сказала сразу? Какая помощь тебе нужна?
И она дала ему имена Каггена и данные найденных ею фирм, а ручка офицера скрипела, когда он записывал.
– Нет никаких проблем, – наконец сказал он. – Я свяжусь с тобой до выходных. Всего хорошего.
Собаку замучили до смерти в "самых изощренных формах". Так было написано в статье в местной газете, я помню это очень хорошо. Она располагалась в самом низу с левой стороны. И описывала, как преступники, двое "юнцов", поймали пса и связали ему лапы. Потом они засунули петарды в задний проход и уши животного и подожгли.
Ощущение беспримерного ужаса, который я пережила, читая текст, сохранялось где-то внутри меня до сих пор, я могу вызвать его из памяти в любой момент, то немыслимое отвращение, тошноту, недоверие: как такое возможно?
Материал иллюстрировал снимок полицейского Стефена Вестермарка, одетого в униформу и с сердитой миной на лице. Именно он задержал "юнцов".
"Просто в голове не укладывается, как обычные парни могли сотворить подобное", – было написано под фотографией. Так якобы он сказал.
Преступники в свою защиту заявляли, что речь шла о дворняге, бездомной к тому же, она бегала среди домов в Фисксерте и гадила в песочницы.
Когда Ингемар наконец согласился с тем, чтобы завести домашнее животное, я точно знала, кого хотела бы иметь. Не щенка с родословной, а дворняжку из собачьего приюта. Я жаждала делать добро, компенсировать пережитые мучения, заботиться.
Но собака, которую я спасла от тяжелой жизни и усыпления, не любила меня.
Она не понимала, что я хочу ей только добра.
Четверг. 16 мая
Анника не знала, что разбудило ее. Внезапно она обнаружила, что лежит полностью проснувшаяся и таращится на стены, а совсем недавно владевший ее сознанием кошмар растаял как дым.
В нем она снова оказалась в Хеллерфорснесе, в маленьком поселке, где выросла, у ручья рядом со старым литейным заводом; комары жужжали. Биргитта была там и Свен, ее первый парень. Он выглядел очень грустным.
– Ты не спишь? – спросил Джимми тихо.
Анника повернула голову. Он полусидел в кровати и читал что-то на своем айпаде. Ей хотелось пить и требовалось посетить туалет. Неприятное ощущение от сна ушло на задний план. Она сделала глубокий вдох. Дождь барабанил по оконному стеклу. Ей показалось, что через открытую дверь спальни она в состоянии чувствовать дыхание детей в виде легких дуновений теплого воздуха, хотя это, скорее всего, был лишь плод ее воображения.
Биргитта по-прежнему жила в Хеллерфорснесе, ходила мимо ручья каждый день и делала это всю свою жизнь, а теперь ее дочь тоже начала повторять тот же маршрут. Они навещали маму, жившую на Таттарбакене, и покупали пиццу в пиццерии "Маэстро" по пятницам, а потом она вспомнила женщин из Солсидана, их кофейные машины и блестящие каменные полы.
– Что такое обычная жизнь? – прошептала Анника. – Тихая, радостная, нормальная, как у всех других, где она?
Джимми опустил планшет, посмотрел на нее и улыбнулся еле заметно. Экран снизу подсветил его лицо.
– Любая жизнь ненормальная, бесконечная борьба с кризисными ситуациями. И если нет проблем с детьми, значит, они телесного свойства или связаны с работой. Все остальное лишь паузы между ними.
Анника подобрала ноги и села, чтобы оказаться рядом с ним, подоткнув подушки под спину.
– Ты счастлив?
Джимми выключил планшет, его лицо погрузилось в темноту, голова выделялась черным силуэтом на фоне светлых обоев. Он притянул ее к себе.
– Это важно? А ты?
Анника свернулась в клубок рядом с ним. От него исходил сильный возбуждающий запах. Анника втянула его ноздрями.
– Я не знаю, – прошептала она. – Не знаю, важно ли это. Важен ты, и дети, жить где-то…
Он погладил рукой ее твердый живот, поцеловал ее.
– Мне надо в туалет, – прошептала она и высвободилась от его рук.
Когда Анника вернулась в спальню, он уже спал.
Я ходила и искала маму.
Естественно, я слышала разговоры взрослых, что она далеко, поехала домой к Богу, но надеялась, она оставит мне что-то после себя, найдет способ связаться со мной, дать мне знать, что все хорошо, что все произошедшее было ужасным недоразумением. Птица на подоконнике, она же летала среди небес, вроде как смотрела на меня светлыми мамиными глазами (мама в птице имела не мертвые усталые глаза, какими они стали у нее после химиотерапии, а другие, настоящие, какими они были, пока еще у нее оставались волосы). Возможно, она пряталась в сорной траве на поле напротив фарфорового завода или в ветре.
Но она не говорила.
Я ждала, и ждала, и ждала, была послушной и вежливой, собранной, действительно готовой к встрече. По ночам я смотрела в окно до рассвета, чтобы не пропустить ее, но она предала меня. Ночь проходила за ночью, а она так и не появилась.
В конце концов я отвернулась к стене и перестала скучать.
И сожгла альбом со всеми фотографиями времен ее молодости среди камней на лесной опушке.
Когда Нина пришла в совещательную комнату на восьмом этаже, Юханссон сидел там и плакал. Никто другой из группы еще не появился, и она остановилась в дверном проеме, не зная, войти или уйти незаметно. Крупный мужчина поднял глаза и, заметив ее присутствие, откашлялся и высморкался.
– Входи, – сказал он, – у меня и мысли не было напугать тебя.
Нина не сдвинулась с места.
– С тобой все нормально? – спросила она осторожно.
Он пожал широкими плечами.
– Да, в общем-то, – ответил он хрипло. – Хочешь кофе?
Юханссон поднял термос. Она пила не так много кофе, дома всегда делала себе чай, но сейчас шагнула в комнату и кивнула:
– Спасибо, с удовольствием.
Он налил в чашку дымящийся горячий напиток и протянул ей.
– Сахар или молоко?
– Спасибо, и так годится…
Они какое-то время молчали. Нина расположилась за столом на приличном расстоянии от секретаря, грела о чашку ладони.
– Почему ты такой грустный? – спросила она тихо.
Он с шумом сделал несколько глотков. Потом сидел неподвижно и думал.
– А разве можно быть другим? – сказал он наконец. – При мысли о том, как выглядит мир?
Нина внимательно посмотрела на своего собеседника.
– Ты имеешь в виду в общем или применительно к нашей работе?
Она сама услышала, как казенно звучали ее слова. Стул сразу же показался ей ужасно неудобным, она попыталась лучше устроиться на нем.
Юханссон явно воспринял ее вопрос всерьез, поскольку задумался, и его лоб прорезали глубокие морщины.
– И то и то, пожалуй, – ответил он. – Точнее говоря, это касается всего вместе, нашей работы и мира, где мы живем, это два аспекта одного и того же, все вместе и отдельные кусочки, коими нам по долгу службы приходится заниматься… – Он снова высморкался. – Хотя мне нравится вносить свою лепту, именно поэтому я стал полицейским. Да, ты же понимаешь, сама работаешь в полиции.
Нина пригубила кофе. Как много он знал о ней? Насколько хорошо был проинформирован персонал, когда к ним брали новичка?
– Ты всегда работал в ГКП? – спросила она, теша себя надеждой, что не выглядит слишком любопытной.
Юханссон покачал головой:
– Я оказался здесь после несчастного случая.
Он потянулся за стопкой бумаг и стал их сортировать.
Нина сделала несколько глубоких вдохов, размышляя, стоит ли ей продолжать расспросы.
– Несчастного случая? – все-таки спросила она.
Юханссон удивленно посмотрел на нее, словно весь мир должен был знать историю его жизни.
– Да, я получил пулю в ногу во время тренировок. Просто случайный выстрел, когда я служил в национальном спецподразделении. Все получилось по-настоящему плохо: пуля попала в бедро, я чуть не истек кровью, но у нас в группе был парень с медицинским образованием, он оказал мне первую помощь и наложил жгут, да… – Он не прекращал сортировать бумаги. – Я стал немного сентиментальным после этого. Сверхмягким, как говорят мои дети, хотя такого диагноза не существует.
Он вздохнул. Ламия вошла в комнату, прижимая к груди ноутбук.
– Да, все так, – сказала она. – Юханссон бывший крутой парень, которого подстрелили, и он потерял хватку.
Она подошла к большому мужчине и поцеловала его в щеку. Он слабо улыбнулся ей, и она повернулась к Нине:
– Как дела? Уже чувствуешь себя здесь как дома?
Нина нигде не чувствовала себя как дома и поэтому воздержалась от ответа. Блондинка улыбнулась и легко погладила ее по руке, а потом села на свое обычное место и включила компьютер.
– У комиссара сейчас какая-то шишка из Розенбада, поэтому нам придется справляться самим, они, возможно, зайдут немного позднее.
У Нины создалось неприятное ощущение, словно чужое прикосновение обожгло ей кожу. Она провела по руке, стараясь избавиться от него. Ламия окинула взглядом остальных.
– Как мы поступим, кто начнет?
Юханссон раздал свои бумаги, распечатки материалов полиции Наки. Там были протоколы допросов персонала Ингемара Лерберга, двух его секретарей, Марты Хиллеви Бринолфссон и Соланы Никиты Левински, результаты опроса соседей жертвы, а также обзорная справка о его политической карьере. Плюс документ, согласно которому попытки отыскать человека, пославшего сообщение о преступлении на номер 112, не увенчались успехом.
Нина раздала остальным дубликаты своего короткого резюме относительно убийства в районе Кроктрескена. Ламия же держала несколько распечаток в руках, явно не позаботившись о копиях.
– Ограждения вокруг места преступления на Силвервеген сняты, – сообщил Юханссон. – В нашем распоряжении остались ключи, если кто-то хочет сходить и посмотреть. Повторный обход соседей ничего не дал. Протокол вскрытия жертвы с Кроктрескена пока не пришел, но они нашли фрагменты кожи под одним ногтем, пожалуй, удастся получить ДНК. С персоналом фирмы Лерберга побеседовали за несколько заходов, в протоколах они проходят под именами Хиллеви и Солана. Вы можете сами прочитать.
Нина взяла бумаги и быстро ознакомилась с ними. Ей нравились спонтанные и фрагментарные реплики, в ее голове из них формировались отдельные сцены. Она почувствовала неуверенность сотрудниц жертвы преступления.
"Руководитель допроса. Новый заказчик, как там его, ага, здесь, ASCI…
Солана. Asia Shipping Container Lines.
Р. Именно, Asia Shipping…
С. Ингемар лично вел с ним переговоры относительно контракта, ну, надо просто сначала попробовать, это может стать огромным прорывом для нас…
Р. Ты встречалась с этим клиентом?
С. Кто, я? Нет, ни в коем случае, на мне только оформление бумаг. Хотя, когда контракт вступает в силу и мы выставляем счета за выполненную работу, я становлюсь офис-менеджером, я же здесь очень давно…"
Нина перевернула страницу, она читала все подряд.
"Руководитель допроса. Вам поступали какие-либо угрозы?
Хиллеви. Угрозы?
Р. В отношении Ингемара или фирмы, тебе известно что-нибудь о них?
Х. Нет, действительно… нет.
Р. Три ваших крупных заказчика, судоходные компании из Панамы и других стран. У тебя есть контакты с ними?
Х. У меня? Нет… конечно нет.
Р. Может, было какое-то недовольство с их стороны, относительно того, как ваша фирма выполняет свои обязательства?
Х. О чем ты?"
Текст навеял Нине воспоминания об однообразной рутинной работе, входившей в ее обязанности в Катарине, обо всех проведенных ею допросах и распечатках, которые потом приходилось делать, о чистке оружия и рапортах, требовавших обязательного заполнения. О ночах в патрульной машине 1617 с жесткими амортизаторами, о людях, которых она забирала на допрос и зачастую не желавших говорить, о запахе мочи, плохом кофе и постоянно мучившей ее тогда изжоге.
"Руководитель допроса. Ты заметила какие-либо изменения в его настроении в последнее время?
Солана. Ты имеешь в виду у Ингемара? Так? Нет, с чего вдруг?
Р. Ну ты, наверное…
С. Я же в фирме давно, ужасно давно, еще с риксдага, с той поры, когда Ингемар сидел там, он ведь был там когда-то и… да, и Ингемар всегда оставался в прекрасном настроении. За исключением того времени, когда о нем писали всякую гадость, конечно. Это ведь действительно было ужасно.
Р. А может, произошло что-нибудь…
С. Он стал чуть более закрытым после той писанины в общении с незнакомыми людьми. Не со мной, конечно, мы же так давно вместе, но он стал осторожнее".
– У меня вопрос, – сказала Ламия и махнула одной из распечаток Нины.
Нина выпрямилась, приготовилась отвечать.
– Почему его звали Каггеном?
Нина моргнула удивленно. Ламия ждала ответа.
– Я… не знаю… Карл Густав, К. Г., получилось, пожалуй, Кагген…
Ламия сделала для себя пометку.
– Что касается детского рисунка… – сказал Юханссон и наклонился над другой распечаткой. – Его нарисовали дети Лерберга?
– Пока нет полной ясности, – ответила Нина. – Мелки не соответствуют тем, которые находились в доме, но, возможно, они нарисовали его у кого-то из друзей или на каких-то занятиях.
Нина знала, что пока очень мало оснований связывать между собой оба преступления. Одно произошло в доме, другое на улице. В одном случае жертва умерла, в другом выжила. Один остался одетым, тогда как второго раздели догола. Методы пыток отличались. И Лерберг был известным человеком, а другой парень принадлежал к отбросам общества.
– Оба преступления объединяет чрезмерное насилие, – сказала она. – И никто не пытался скрыть этого, наоборот, нам четко дали это понять. Пытки и рисунок представляют собой некое послание.
– Кому? Нам? – спросила Ламия.
– Вовсе не обязательно, – пожала плечами Нина.
Ламия посмотрела на нее и на Юханссона:
– Теперь моя очередь?
Она не стала ждать подтверждения с их стороны, а потянулась и рванула с места в карьер:
– Никаких переводов или выплат с известных нам банковских счетов с прошлой среды. Никаких знакомых лиц на паспортном контроле или в списках пассажиров за последние сутки, никаких требований о выкупе.
– Мы говорим о Норе? – поинтересовалась Нина.
– Она добавила девичью фамилию в свои документы год назад, раньше ее звали только Лерберг. У госпожи Лерберг Андерссон есть личная карта "Виза" и "Мастеркард", зарегистрированная на фирму мужа. Выписка с ее собственной карты показывает, что она делает покупки в одном и том же режиме. Каждый четверг затаривается в "Иса Макси" на Пер-Халлстрёмсвег в Наке. Это их самые большие магазины, далее идут "Иса Кванум", которые, судя по названию, должны быть больше, но это не так, и затем еще есть "Иса Супермаркет" и "Иса Нера"…
– Пожалуй, градация торговых центров "Исы" нам не столь важна, – заметил Юханссон дружелюбно.
Ламия улыбнулась:
– О’кей. Нора приобретает яйца, молоко и другие свежие продукты в "Иса Супермаркет" на Тоггатан в Сальтшёбадене в среднем два раза в неделю, это один из наименее крупных магазинов в сети, хотя и не самый маленький… Она заправляет машину на Статойле, на Солсидевеген, и по выходным покупает свежий хлеб в Крингелгорденской пекарне, которая находится в Игелбоде. Она предпочитает ателье по пошиву готовой одежды на Лаксгатан в Сальтшёбадене, у них также есть постоянный сапожник и мастерская по изготовлению ключей, хотя однажды она обращалась к портному на Эстермальмской площади. Настройщик роялей из Ваксхольма обслуживает ее пианино весной и осенью. Она посещает магазин IKEA перед Рождеством, Пасхой и Яновым днем и в последний раз купила там на сто девяносто две кроны…
– Никаких путешествий самолетом? – перебила Нина.
– Нет, никаких путешествий или поездок вообще. За исключением бензина. К автомобилю.
– И в Швейцарию 3 мая тоже?
Комиссар К. шагнул в совещательную комнату в сопровождении настолько красивого блондина, что у Нины перехватило дыхание.
– Вот, – сказал комиссар своему спутнику, – эта группа и занимается случаем Лерберга – Арне Юханссон, Ламия Регнард и Нина Хофман…
Он показывал рукой, представляя их, и глаза Ламии заблестели, как звезды, когда она взглянула на гостя.
– Это Томас Самуэльссон, особый эксперт правительства по вопросам отмывания денег и экономическим преступлениям.
Нина торопливо сделала вдох. Боже праведный, это же, наверное, муж Анники Бенгтзон?! Или, точнее, бывший муж – они ведь вроде бы развелись? Нина никогда не встречалась с ним, но Анника рассказывала о нем, он работал на правительство в качестве научного секретаря. По крайней мере, так обстояло дело четыре года назад, не могло же у них быть два сотрудника с одинаковым именем?
Блондин направился прямо к Нине и поздоровался с ней, его рука оказалась теплой и сильной.
– Приятно познакомиться, – сказал он, перехватив ее взгляд. Глаза у него были светлыми, почти прозрачными.
– При мысли о жертве у Кроктрескена я решил, что нам будет полезно обновить наши данные относительно ситуации на южном побережье Испании, – продолжил комиссар.
Ламия захлопала ресницами, когда блондин здоровался с ней. Даже Юханссон чуть повеселел.
"А ведь мужу Анники Бенгтзон отрезали руку, когда его похитили в Сомали", – подумала Нина, а у этого мужчины обе были на месте, правую она сама пожала, а в левой он держал плащ и портфель из дорогой кожи.
– Я полагаю, вы все в общих чертах знакомы с тем, как происходит отмывание денег, – сказал Томас Самуэльссон и сел на письменный стол, положив портфель рядом с собой, одна его нога осталась на полу, а вторая свободно болталась в воздухе. Он был одет в дорогой костюм с простой футболкой под пиджаком, но эта нарочитая небрежность в его случае выглядела лишь признаком утонченного вкуса.
Нина заметила, как Ламия и Юханссон кивнули, подтверждая, что в части отмывания денег для них нет секретов, а их гость продолжил: