Егор готовился к следующему вопросу, он сегодня уже нарушил свой запрет - и все же тошно, невыносимо, мучительно в этом копаться.
- Герман Петрович, экспертиза установила, что Соня была женщиной. Вы знали об этом?
- А вы знали? - угрюмо откликнулся отец. - Этот вопрос я должен был бы задать вам.
- Я тут ни при чем.
- Следователю вы заявили обратное.
- Заявил. Но обстоятельства переменились: мне нужна правда.
- Вы уверены в том, что утверждаете?
- Господи, да чего бы мне скрывать это теперь!
- Вы меня поразили, - признался Герман Петрович с отвращением. - Чтобы впредь не возвращаться к этой теме, скажу, что Соня была чистой девочкой, как это ни старомодно нынче звучит, доверчивой и простодушной. Больше я ничего не знаю.
- Спасибо, Герман Петрович, за вечер и за разговор. Что ж, вы так вот и живете - совсем один?
- Да. Серафима Ивановна приходит убираться. Ничего не поделаешь, - он улыбнулся угрюмо, - за все приходится платить. Ну да это теории. На самом деле, как и вам, - все скучно и неинтересно.
Егор поднялся, заждавшийся Фердинанд очнулся от дремы, пушистым комком обрушился вниз, вцепился в джинсы гостя и сладострастно зашипел.
- Милейший зверь, - заметил Егор, отдирая разъяренного кота от вожделенной добычи - своей собственной ноги, - вышел за дверь, начал спускаться вниз, остановился… всегдашний укол в сердце на лестнице перед площадкой, где она стояла, облокотясь о перила, и сверху, из слухового оконца, на ее рыжую голову падал одинокий луч с порхающими золотыми пылинками.
Это случилось год назад, двадцать второго мая, во вторник. Он сидел у Романа, только что вернувшегося из командировки в литературную провинцию. Ромка, Антоша и Егор - друзья старинные, чуть не с рождения, из одного двора, дома, класса. После школы каждый пошел своим путем, но близость осталась. Например, ребят не шокировало, что, окончив истфак, Егор валяется на казенном диване в качестве сторожа, - значит, так надо, чего приставать к человеку? Антоша из бедных, Рома из богатых (с точки зрения обывателей Мыльного переулка), Егор - ни то ни се, интеллигенция: отца нет (ранний развод), зато мама - профессор искусствовед. В качестве покорного сына своей матери он пытался пройти унылый благовоспитанный круг детства и юности: музыкалка, худкружок ("Жора, заниматься!" - "Сейчас доиграем!"), медаль, институт, аспирантура, в ближайшей перспективе диссертация (церковный раскол). Смерть матери потрясла тоской и бессмыслицей, благопристойная жизнь окончилась, он сказал: "Хватит" - и зажил как хотел. Ромка делал журналистскую карьеру, Антоша зарабатывал чаевые для семьи и поигрывал в покер, Егор лежал на диване, почти притерпевшись к тоске, как вдруг из обломовского состояния его вырвала - всего на несколько дней - любовь.
Итак, они сидели у Сориных (обширная квартира находилась в полном распоряжении Ромы, чьи "старики" трудились за границей), болтали, конечно, о проблемах глобальных, о судьбах нации: братья-славянофилы, рассуждал Рома, всегда следящий за новейшими веяниями… памятники преступно разрушаются… вот напишу разгромную статью… Егор слушал вполуха, не выспался на дежурстве… Потом он пошел к себе. "Пойти к себе" - значит спуститься с третьего этажа на второй.
Дубовая парадная лестница с отполированными за столетие поручнями и резными столбиками перил, истертыми пологими ступенями, нишами (вместительными углублениями для канувших в вечность статуй и фонарей) на каждой площадке была также и лестницей социальной, иерархической. На третьем этаже, "наверху", обитали граждане счастливцы, не считавшие каждую копейку, Сорины и Неручевы. На втором - пожиже, помельче: сторож с дипломом Георгий Елизаров и Моргунковы (муж, жена, ребенок - клоун, акробатка, мальчонка уже помогал папе) - Морги, вносившие в особнячок элементы карнавала. На первом - в одной квартире ютились Демины (токарь, уборщица, Аленушка, процветающая в парфюмерном отделе универмага) и Серафима Ивановна Свечина, бывшая машинистка, и сейчас иногда подрабатывающая на монументальном "Ундервуде". И наконец - семейство Ворожейкиных: родители-пенсионеры, Антон с Катериной, двое ребятишек. Из традиционной экономии, ведущей начало из "военного коммунизма", эта прекрасная старая лестница - передний подъезд (как, впрочем, и черный кухонный) - была почти всегда темна; густую, застоявшуюся ночь чуть рассеивал зыбкий свет из восьмигранного маленького слухового оконца (единственного, еще два были заколочены фанерой).
На площадке, между вторым и третьим этажами, стояла Соня Неручева, привычно не замечаемый соседский ребенок. Егор вдруг остановился. Игра света, лучей, тьмы и теней, грозное сиянье черных глаз, милый отблеск волос, бирюзовая майка без рукавов, голые тонкие руки, поддерживающие лицо, - ослепительная картинка, бессмертные детали, вырванные из мрака. Это - Соня? Неужели? Юная, белая, рыжая, она задумчиво глядела на него снизу вверх. Егор спросил:
- Что ты тут стоишь?
- Дома скандал, - отвечала она небрежно. - Сумасшедшие все какие-то. Жду, когда кончат.
- Всегда считал брак добровольным несчастьем, - пробормотал он, и внезапно стало стыдно за эту жалкую пошлость неудачников. - Впрочем, ничего я не знаю.
- Совсем ничего? - спросила она серьезно, без улыбки.
- Совсем. - Он спустился по ступенькам, остановился рядом, уже отлично зная, что стоять вот так, ощущать едва уловимый чистый запах духов, глядеть на нее и слушать - счастье. - Соня, ты не хочешь стать моей женой?
Спросил словно против воли и сам удивился безмерно.
- Ты правду говоришь?
- Правду, - подтвердил он и действительно почувствовал, что говорит истинную правду; удивительно, но слова будто опережали чувство.
- Стало быть, ты меня любишь?
- Люблю, - опять с восторгом подтвердил он.
- И давно?
- Что давно?
- Давно любишь?
- Только что, сию минуту. Вот вышел на лестницу, увидел - и вдруг…
- Только что? - прошептала она в каком-то отчаянии. - Что же это за любовь?
- Не знаю. Я люблю тебя.
- И я. Только я по-настоящему, давно, с детства.
- Сонечка! Не придумывай.
- Я никогда не придумываю! - воскликнула она вспыльчиво. - Вот тебе доказательство: я пошла на твой истфак.
- Ну ладно, ладно, пусть так, допустим на минуточку…
- Почему на минутку? Я принимаю твое предложение.
- Какое предложение?
- Уже забыл?
- Все на свете позабыл…
В черной нише на площадке метнулась тень, они вздрогнули, раздался сладострастный шип.
- Ах, это наш дючка-злючка, дюк Фердинанд.
Она взяла кота на руки, засмеялась, прижала мохнатую мордочку к лицу, потерлась щекой о лоснящуюся шерстку; а он любил ее все больше - хотя куда уж, кажется, - весь этот год с каждым невыносимым днем, с каждой бессонной ночью он любил ее все больше, как это ни безнадежно, как это ни безумно: любовь после смерти.
Он тоже погладил кота у нее на руках, еще не смея прикоснуться к ней, Фердинанд мгновенно зарычал, наверху хлопнула дверь, Герман Петрович быстро спускался по лестнице с большой дорожной сумкой, вот миновал их, гневно бросив на ходу:
- Иди домой!
- А ты куда? - спросила Соня рассеянно.
- Куда надо. Я тебе позвоню.
Два дня, среду и четверг, они почти не расставались (у нее наступила сессия, он сторожил через ночь), неутолимо ходили по Москве куда глаза глядят (глаза глядят в глаза) и говорили. В пятницу он дождался ее утром на лестнице (ни одна душа ни о чем не догадывалась, разве что дюк Фердинанд), они сходили в загс, заполнили анкеты и пошли бродить по звонким улицам, где бензиновый чад, весна, суета и сирень. Под вечер вернулись в Мыльный переулок. Предстояло объяснение.
Дверь открыла Ада, проговорив рассеянно:
- Ну где ты ходишь, Соня?.. Привет, Егор. Все, ремонт окончен.
Переступая через какие-то тряпки и ящики, они прошли на кухню. Ада - впереди. Внезапно она обернулась, окинула взглядом их лица и спросила:
- Что случилось?
- Мама, я выхожу замуж за Егора.
- Глупости! - отмахнулась Ада. - Егор, ты-то, надеюсь, с ума не сошел?
- Сошел, Ада, прости, ради бога.
- А, делайте что хотите, не до вас!.. Нет, это невозможно. Отец знает?
- Я звонила, пригласила отпраздновать. Он так рад.
- Не ври. Что он сказал?
- Рассвирепел. Но придет.
- Куда?
- Сюда. Ведь мы устраиваем помолвку!.. Представляешь, какое счастье: Егор наконец обратил на меня внимание.
- Я тебе этого, Егорушка, никогда не прощу.
- Чем он так плох?
- А чем он хорош?
- Всем! Всем, понимаешь? Егор, я не могу без тебя жить и не буду.
- Я тоже. Ну, убей меня, Ада, ничего не могу поделать. Ну нет во мне ничего хорошего, сам знаю, - он вдруг испугался. - Сонечка, а ведь это правда. Ты еще как ребенок…
- Ты от меня отказываешься? - перебила она и заплакала.
- Господи, никогда!
- Ну и все. Кончили. Все. Я так испугалась. - Она бросилась к матери, обняла: - Ты молчи! А то Егор передумает.
- Нет, я умру! - Ада засмеялась, гнев и растроганность боролись в ней, поцеловала дочь. - Он передумает! Дожидайся. Когда вы решили… сочетаться?
- Через два месяца - так положено.
- Два месяца… - протянула Ада задумчиво и стукнула кулаком по столу; звякнули, подпрыгнув, гвозди. - Безнадежно! Егор, смотри! Она ведь серьезно, покуда ты на диване лежал и крутился со своими… ведь сколько женщин у тебя было!
- Да какие женщины!
- Всякие.
- Да я не помню ничего, никого…
- Главное, как не вовремя. - Ада потерла ладонью лоб. - На редкость не вовремя… Ладно, что надо? Шампанское у нас есть, так?
- Я сбегаю. За вином и за цветами.
- Деньги есть, жених?
- Есть!
Кто попался под руку, про кого вспомнил, тех он пригласил по дороге - Морга, Антошу, Алену, Романа. Собрались в комнате Ады за овальным столом драгоценного красного дерева. Ада в чем-то прозрачно-лимонном ("Женщина моей мечты!" - высказался Морг) собирала на стол, профессионал Антоша и Алена помогали. Незаметно появился Герман Петрович (значит, открыл замок с японским кодом своим ключом), наконец, сели, Ада воскликнула:
- Мой крест!
Вскочила, подошла к резному шкафчику в углу, поколдовала над замочком, выдвинула верхний ящик (крошечный ключ обычно хранился в тумбочке, как выяснилось впоследствии; преступник же воспользовался гвоздодером - фомкой из инструментов, сложенных на кухне в связи с окончанием ремонта; там же дожидался своего часа топор).
- Ненавижу беспорядок, - сообщила хозяйка, - не выношу. Ты завтра с утра заниматься?
Соня кивнула.
- Ну а на мне уборка, прачечная… - Черный крест замерцал на белоснежной коже, она пояснила с едва заметной усмешкой: - Фамильная драгоценность. Черный крест - чувствуете символику? Черный. Пропадет крест - быть беде.
- Внимание! - объявил Антоша, виртуозно открывающий шампанское. - Залп!
Раздался тихий выстрел, бокалы наполнились, клоун - лысый, маленький, но с мощной мускулатурой, с хищным обаянием, душа компании - провозгласил:
- За любовь! Жизнь есть любовь!
Нежно зазвенел хрусталь, Ада заметила с иронией:
- Это у них в цирке так условились. А в сумасшедшем доме, а, Гера? Что там думают про любовь?
- А ты что думаешь?
- Мы живем на кладбище. Хороним и сами ждем. Кажется, чем скорее, тем…
- Нет, нет! - перебила Соня испуганно. - Ты же так не думаешь, ты очень добрая и любишь людей.
- Каких людей? - поинтересовался Герман Петрович в пространство.
- Людей. Она отдала столько вещей бедным, мои платья и…
- Ты теперь бесприданница, что ль? - вставила Алена.
- Да нет, купили взамен, не в этом дело! Вы никто ее не знаете по-настоящему.
- Сонечка, что за чушь! - Ада засмеялась. - Не разрушай образ колдуньи, а то и вправду подумают, что я добрая.
- Терпеть не могу кладбищ, - заявила Алена и закурила. - Тоска.
- Нет, я люблю. - Ада тоже закурила. - В юности одно время я постоянно ходила на кладбище…
- В свой склеп, - пояснил Герман Петрович и отпил из бокала. - В свое дворянское гнездо.
- Не иронизируй. - Ада задумалась, пробормотав рассеянно: - Дворянское гнездо - это бывшая усадьба. - Вдруг оживилась; она то оживлялась, то сникала. - Господи, если б можно было все вернуть.
- Усадьбу вернуть?
- Молодость.
- Ада Алексеевна, расскажите про склеп, - попросила Алена.
- Этим скептикам рассказывать… Ну ладно. Представь, весна, деревья распускаются - и так тихо, так хорошо. От дворянского гнезда надо пройти по старой улице, свернуть налево - видны липы за оградой, - войти в узкую калитку, справа церковь, слева звонница, маленькие колокола к обедне звонят. А прямо возле церкви похоронен герой Отечественной войны… ну, этот…
- Василий Теркин? - подсказал психиатр.
- Нет, дорогой мой, - ответила Ада с ледяным терпением. - Знакомый Пушкина, к нему Пушкин заезжал… в общем, неважно. Дальше липовые аллеи, темные, влажные. Однажды иду, вижу - склеп…
Муж вздохнул и выпил из бокала.
- …навес, весь заржавленный, из кованого железа с узорами, - продолжала Ада, не обратив внимания на вздох; говорила она с глубокой грустью, а лицо действительно помолодело. - Вошла. Под ногами на плите наша фамилия: Захарьины. Представляете? Я даже не знаю, почему это меня так поразило. Мой прадед женился на цыганке, оттого у нас у всех глаза и брови черные, а волосы рыжие, гадать умеем. - Она помолчала и заключила неожиданно: - Именно там мне хотелось бы лежать. А что, сигареты кончились?
- Я сбегаю, Ада Алексеевна, у меня дома есть, - вызвалась Алена и выскочила из комнаты.
- Замок на предохранителе, - пояснила Ада вслед, а Морг проворчал:
- Косточкам все равно, где лежать.
- Твоим все равно, а моим…
В прихожей зазвонил телефон, она осеклась, Герман Петрович вышел, проговорил что-то невнятное, вернулся, сел на свое место.
- Кто звонил? - спросила Ада.
- Похоже, кто-то из моих пациенток… или из твоих клиенток. Нечто бредовое.
Вошла Алена с сигаретами.
- Наши ряды редеют, - констатировал Рома весело. - Мне, что ль, жениться? - Красавец Ромка и официально и неофициально женат бывал.
- Есть кандидатура? - поинтересовалась Алена.
- А как же! Егор меня восхищает, настоящий мужчина, Георгий победоносный: пришел, увидел, победил. Ада, Герман Петрович, поздравляю с зятем!
- Да, нам чертовски повезло, - кратко подтвердил Неручев.
Соня улыбнулась жениху так нежно, смягчая сарказм отца, так пылко, что он тотчас забыл обо всем и на какое-то время из общего круга выпал. Хороша она была невыразимо в будущем своем смертном наряде, в американском платье чистейшего небесного цвета с кармашками, погончиками, нашивками; тяжелые длинные волосы распущены и повязаны низко у лба алой атласной лентой; тонкие пальцы с продолговатыми розовыми ногтями теребят ветку сирени; черные глаза сияют ярче материнского жемчуга. "Господи, за что?" - в который раз со счастливым страхом подумал Егор, к нему потянулись чокаться, он очнулся.
- …счастья и радости!
- А я и не сомневаюсь, - заговорил Морг. - Это Герман Петрович почему-то хмур и сер… О доктор, что это у вас торчит из кармашка?.. Вон, из пиджачного! Никак черный крест? Глядите, ха-ха!
- Ты эти штучки брось, - хмуро заметила Ада, застегивая на шее цепочку. - Фокусник несчастный.
- Это он сейчас к балкону подходил. Ада Алексеевна, а вы нагнулись.
- Продолжаю, - клоун поднял бокал, - и уверен, что молодые наши будут редкостно счастливы…
- Не надо, - перебил Егор, а Алена воскликнула:
- Ой, это легко узнать! Ада Алексеевна, разложите карты.
- Ну, ну, это не шутки, это дело серьезное, требует определенной атмосферы.
- Ада Алексеевна, покажите им класс. Все сбудется!
- Ладно, вы этого хотели. - Ада достала из тумбочки колоду карт - пестрые роковые фигурки, разноцветные пятна на черном фоне - перетасовала. - Антон. Крестовый туз.
- Крестовый туз, - повторил Антоша с тревожным недоумением в голубых глазах; голубоглазый, светло-русый добрый молодец. - Казенный дом.
- Тюрьма, что ли? - поинтересовался клоун.
- Любой казенный дом, - пояснила гадалка. - Например, Антош, у тебя хлопоты в твоем ресторане. Кто следующий?
- Я! - вызвалась Алена нетерпеливо.
- Предстоит нечаянный интерес.
- Как интересно!
- Гера…
Герман Петрович вздрогнул.
- У тебя пиковый валет - пустота.
- В каком плане?
- Во всех. Пусто. Роман… дама пик.
- Ведьма! - закричал Рома в упоении. - Ну, спасибо, Ада, женюсь!
- На этой не советую - злоба. Ну, Морг, не веришь - держись… Странно, семерка - к слезам. Не подозревала, что ты такой чувствительный.
- Говорю же, вранье. По роду профессии я рыжий, лысый, добрый и веселый человек.
- Да ну? Однако гнусная карта идет - сплошь пики. Молодым не буду.
- Ну мам! - воскликнула Соня в азарте.
- Сонечка, не надо, - быстро сказал Егор.
- Давай рискнем, а? - Она беспечно улыбнулась, готовая к счастью.
- Хорошо, рискнем.
- Напрасно потакаешь, - заметила Ада недовольно. - Вот видишь, я на нее загадала: девятка пик - больная постель. Будем надеяться: простуда… Ну, Егор, ты единственный из всех счастливец - червонная любовь. - Ада вытянула еще одну карту, взглянула, пробормотав: "Я сегодня в ударе", - и резким движением прекрасных белых рук сгребла разбросанные по столешнице картонки. - Все правильно.
- Мама, что у тебя?
- Что положено.
- А что?
- Счастье, - пояснил клоун. - Дочь пристроена удачно, ремонт окончен. Где только люди таких мастеров находят! Потолок, взгляните, идеальной райской белизны.
Все поглядели вверх.
- Правда, у вас лепнины немного. У меня, к примеру, нимфа смеется и маленькие такие дьяволята за нею, за нею…
Ада вдруг рассмеялась:
- Антон, налей шампанского. Все ужасно, мне все не нравится.
- Да что ты, в самом деле! - воскликнула Соня.
- Не нравится! - Ада залпом осушила бокал. - Не хочу пить за счастье, потому что его нет и не будет.
- Будет!
Соня тоже вспыхнула гневным румянцем; какие у обеих черные очи - глубокие, цыганские… "Она не ребенок!" - подумал Егор с восторгом и страхом; все молчали.
- Не смей так говорить!
- Счастье бывает только на минутку, ты не понимаешь, за все надо платить.
- Заплачу! Пусть минутка - но моя.
- Как вы мне все надоели. Не позволю.
- Ада, что с тобой? - холодно заговорил Герман Петрович. - Что ты не позволишь?
- Ничего не позволю, пока я жива.
Муж пожал плечами, все переглянулись, и тут, к своему собственному изумлению, Егор пошутил (идиотская шуточка эта потом вспоминалась и мучила):
- Что ж, Ада, тогда мне придется тебя убить.