А что касается гаданья, прав оказался Морг. Ничего толком не сбылось, так, незначительные мелочи, вполне согласующиеся с теорией вероятности: у Аленушки нечаянных интересов было более чем достаточно; психиатр заглушил семейную пустоту обширной практикой; однако ведьма не потревожила жизнь журналиста, и никто как будто не видел даже скаредной мужской слезы у клоуна; Антошу и Соню ожидала смерть, а любовь… любовь не ушла - но разве золотоносной, медовой, червонной оказалась она? Свою же карту цыганка никому не показала.
Ночью после помолвки (попросив накануне напарника подежурить за него до двенадцати) Егор сторожил маленький дворец в центре Москвы, в котором вальяжно располагался научно-исследовательский институт уголовного профиля (дворец правосудия, как называл его сам сторож). Ночь полубессонная, в полудреме мелькали красно-черные карточные пятна, стояло ее лицо, беспорядочные голоса звенели, мешались в ушах… Он вернулся домой утром, не лежалось, не сиделось, так не хватало Сони. "Что же это? - спрашивал он себя. - Наверное, я любил ее всегда, но не осознавал". Он знал, что она отправилась к сокурснице заниматься - в понедельник экзамен; Ада приводила в порядок квартиру после ремонта; несчастный муж продолжал пребывать в бегах, может быть, он и рассчитывал, что Ада предложит остаться, но она не предложила.
Егор послонялся по комнатам, сел на диван - и вдруг провалился в сон, как в яму. Так же внезапно проснулся - без двадцати одиннадцать, - бесцельно спустился во двор, он ждал. На лавке под сиренью вязала Серафима Ивановна. Вскоре появился Морг в оранжевой майке и широченных клоунских шароварах в голубую клетку, за ним - Алена в сарафане, собравшаяся позагорать. Они подошли к голубятне, Егор оглянулся, увидел входящего под арку гулкого тоннельчика Рому со всегдашней фирменной сумкой - ремешок через плечо, окликнул, и вчетвером, запрокидывая головы, они встретили стремительный взлет освобожденных из клетки белосизых, лазоревых, розоватых птиц.
- Жара, - Рома вытер ладонью мокрый лоб. - Сил нет.
- Ой, ребята, давайте в Серебряный бор махнем, я уже в купальнике. Соня когда придет?
- Жду.
- Ну, ты вчера выдал. - Морг гикнул, ухнул, свистнул по-разбойничьи. - "Придется убить!" С Адой такие штучки не пройдут. Эта баба, пардон, дама…
Пышное позлащенное облако (единственное в нежнейшем, прозрачнейшем эфире) вдруг покрыло солнце, потемнело, и страшный крик раздался откуда-то сверху, с неба, нет, словно сразу отовсюду, отражаясь от каменных стен. Соня в оконном проеме во вчерашнем платье, лента в волосах, лицо искажено нестерпимой мукой. Всплеснула руками. Кричит: "Надо мною ангел смеется…" Глаза их встречаются, пауза в доли секунды, она кричит: "Убийца!" - и исчезает.
Во всем этом есть нечто противоестественное: в тот миг ни отчаяния не почувствовал он, ни опасности, которая ей угрожала… один ужас, непостижимый - от ее взгляда, от ее последнего слова, звучавшего как обвинение… но почему она не назвала имя? Побоялась Антона, который находился где-то там, за ее спиной?.. Это сейчас можно вспоминать (да и то невозможно!), анализировать, а тогда… Какое-то время они, все четверо, стояли как камни.
Наконец Морг взревел:
- Ребята, бегите через парадное! - и понесся к черному ходу.
Они с Ромой пробежали затхлый тоннельчик на улицу (необходимо отметить что улица в обозримом пространстве была абсолютно пуста, спрятаться негде, и главное - нет времени!), пять шагов - прыжков - за угол (и переулок пуст), мрак парадной лестницы, один пролет, второй, третий… вот ниша (почему-то я обратил на нее внимание, так, скользнул взглядом - та самая ниша, из которой зашипел на нас дюк Фердинанд, когда луч падал на рыжую голову)… истертые ступени, дверь с медной табличкой, стук, крик, рев, свет, кровь…
Официальная версия действительно стройна и логична (даже слишком, арифметически логична - кажется мне теперь, в свете новых фактов… факт? лента на могиле - факт? безумие! Неужели кто-то на Антоше затянул удавку?). Во двор, небольшой, тенистый и уединенный, выходит только один подъезд, черный ход из нашего особнячка; два других дома окружают двор глухими стенами. Маляры, накануне закончившие ремонт у Неручевых, обладают стопроцентным алиби. Соседи. Пошли снизу. Ворожейкины: старики на даче (в этом году уже не снимают - не на что), детей Катерина привезла искупать, они играли в песочнице, а сама отправилась на рынок. Серафима Ивановна сидела во дворе. Демины: Николай Михайлович на заводе - "черная" суббота, Настасья Никитична мыла полы в школе. Именно она по дороге на работу встретила Аду с бельем, та пожаловалась, что прачечная закрыта. Марина Моргункова была на репетиции в цирке, психиатр прогуливался по бульвару. И наконец, мы четверо - те, что стояли возле голубятни. Четверка с совершенным алиби.
Итак, рано утром Соня уходит заниматься; одержимая порядком и энергией, Ада моет, чистит, прибирает (остаются отпечатки пальцев самой хозяйки - повсюду; Сони - в ее комнате на личных вещах, гребень, склянка с духами и т. д.; Антоши и Морга - на кухне и в прихожей; в прихожей, кроме того, "наследили" и мы с Ромой; взломанный ящик резного шкафчика, шкатулка и брошенная тут же фомка тщательно протерты, или преступник действовал в перчатках; мешочек с драгоценностью запачкан в крови, но на ткани идентифицировать отпечатки пальцев невозможно; на самом кресте установлены отпечатки, так сказать, вчерашние: Ады, Германа Петровича и Морга, проделавшего фокус; наконец, главная улика - на топорище след большого пальца Антона; в общем, эти данные работают на ту же логичную, стройную версию).
Ада собирает белье и идет в прачечную. Последняя суббота месяца - санитарный день. Возвращается, поднимается по парадной лестнице, открывает дверь своим ключом и сталкивается с Антошей, проникшим через кухонную дверь, которую хозяйка вроде бы забыла запереть. Убийство. Неожиданное появление Сони. Бросается к окну, кричит в невменяемом состоянии; очевидно, Антон преграждает ей выход из кухни в дворовый подъезд, она бежит в прихожую, где он и настигает ее. Вытирает топор полотенцем, спускается к себе (встретив Морга), прячет в плащ мешочек с драгоценностью, замывает следы.
Единственная версия, единственный мотив, единственный преступник. После казни (крики из зала: "Смерть! Смерть убийце!"), после очерка с претенциозным названием "Черный крест" - в реальный, застывший мир врывается, нет, осторожно проникает нечто… "Ну да, нечто сверхъестественное! - Егор усмехнулся во тьме, выйдя от Германа Петровича. - Натуральный призрак, что чудился Антоше на месте преступления… и труп шевельнулся…" Егор начал спускаться к площадке, где давным-давно золотой луч… вдруг показалось, будто в нише метнулась тень. Тогда был дюк Фердинанд, и Соня взяла его на руки. Егор остановился как вкопанный. Воображение разыгралось или действительно вспомнилось: когда они бежали с Ромой навстречу убийству, какое-то движение, шевеление почувствовалось в нише, уловилось боковым зрением?.. Да ну, это сейчас, задним числом, нагнетаются страсти. Егор подошел к нише - удивительное ощущение, будто он входит в тайну. На крюке - последняя деталь, оставшаяся от старинного фонаря, - висело, покачиваясь, поблескивая, что-то… и слышались осторожные шаги… ниже, ниже… негромко хлопнула парадная дверь. Он протянул руку, прикоснулся - что это? Как будто сумка? - сдернул с крюка и помчался вниз по лестнице, выскочил в Мыльный переулок. Тихо, пустынно, полная луна. Никого. Померещилось? Но вот же в руке - лаковая дамская сумочка. Пустая.
Егор одним духом взлетел на третий этаж, позвонил, хозяин возник на пороге мгновенно, словно стоял за дверью.
- Герман Петрович, взгляните, это не ваших сумка - Ады или Сони?
Психиатр взял сумочку, отступил в разноцветный круг венецианского фонаря, вгляделся.
- Совершенно не в их стиле. Нет, нет, исключено. Что внутри?
- Ничего. Пустая.
- Откуда она у вас?
- Сейчас в подъезде нашел.
- В подъезде?.. А почему, собственно, вы решили, что она могла принадлежать моей жене или дочери?
- Не знаю. Так… одно к одному.
- Молодой человек, - заключил психиатр, возвращая сумочку, - вы можете плохо кончить.
- То, что ты рассказываешь, Егор, совершенно неправдоподобно.
Они сидели с Серафимой Ивановной на дворовой лавочке, отгороженной от остального мира сквозной шелестящей сиреневой массой, томительным горчайшим духом. Худые руки со спицами праздно лежали на коленях, рядом на лавке черная сумочка.
- Неправдоподобно, - подтвердил он. - И все-таки это правда.
- Выходит, во всем этом мы не понимаем главного.
- Может быть, нам трудно понять логику сумасшедшего?
- Может быть. Только учти: по твоим словам, лента на могиле очутилась через год, день в день, когда, по обычаю, навещают покойных.
- Но какое извращенное воображение, предельный цинизм - трогать покой мертвых.
- Кто-то хотел, чтоб ленту увидели, подал знак.
- Какой знак? О чем? - воскликнул Егор в тоске. - Все умерли. Все!
- Значит, не все.
- Но почему через год? Почему целый год молчания?
- Газета… - произнесла Серафима Ивановна, словно ловя ускользающую мысль. - Сразу после газеты, на другой день.
- Я уже думал об этом. Но в очерке нет ни одного нового факта. Все, о чем пишет Гросс, выяснилось на ранней стадии следствия.
- А "приговор приведен в исполнение"?
- Так ведь еще в марте приведен, всем известно. Нет, это безумие! Свидетеля не было, физически не могло быть.
- Кто-то украл ленту, - напомнила Серафима Ивановна. - И Антоша кого-то почуял в квартире.
- Натуральное привидение, - пробормотал Егор. - Ночью увидел в нише сумку - и по ассоциации вообразилось, что когда мы с Неручевым бежали, я подсознательно засек какое-то движение в нише. Сегодня попробовал там спрятаться - не помещаюсь, ниша глубокая, но узкая, и крюк мешает… Антоша почуял, я почуял… игра воображения, нервы.
- Ты высокий, - заметила старуха. - А я, должно быть, помещусь.
- Серафима Ивановна, какой сверхъестественный ловкач стоял и смотрел, как женщин убивают? Допустил казнь невинного? Не объявился на следствии, на суде? А сейчас старается запугать меня?
- Его надо найти, - твердо сказала Серафима Ивановна. - Это опасно. Все больше укрепляюсь в мысли, что Антоша не мог убить Сонечку и Аду.
- А черный крест в его плаще?
- Да не пролил бы он кровь из-за драгоценности. Возможно - вон и следователь ему подсказывал, в очерке напечатано, - преступник обронил мешочек на кухне, Антон нашел, а признаться побоялся.
- Он здравый человек, уравновешенный. Унести такую улику с места убийства, возле трупа подобрать… и спрятать почти на виду? Бред!
- Бред, - тихим эхом откликнулась старуха.
- Серафима Ивановна, кто мог ненавидеть Аду?
- Что ж, она была женщина необычная.
- Герман Петрович пришел вчера к оригинальному выводу: кто желал Аде зла - тот украл ее талисман.
- Да, помню, она говорила: пропадет крест - быть беде. Да это все слова, ведьму из себя разыгрывала.
- Вот именно. Она врала, сочинила фамильную дворянскую драгоценность, а крест ей просто муж подарил.
- Ох, в ней было всего понамешано.
- Какая же она была?
- Девочка была как девочка, только очень хороша, редкостно. Представь Сонечку, но более отчаянную, жадную к жизни. Школу окончила, в институт не прошла, ну, там-сям поработала, тут мать - жива еще была, медсестра из психиатрической больницы - ее к себе устроила. Мужчин она с ума сводила, а встречалась с Васькой…
- С Моргом?
- С Моргом. Удивляешься? Он привык шута горохового корчить, но что-то в нем есть… мужское, хищное, понимаешь? Вот если б тогда убийство произошло - я бы не удивилась.
- То есть она его бросила?
- Бросила. Васька рвал и метал, Ада сбежала, у родственников пожила, покуда он не уехал в Сибирь по распределению, училище кончил.
- Это все из-за Германа Петровича?
- Ну да. Он у себя в лечебнице царь и бог. Влюбился в красотку - так она и стала дворянкой, цыганкой, колдуньей, упокой, господь, ее душу.
- А Морг?
- Там, в Сибири, женился на своей циркачке - на Марине. Так все и кончилось.
- А может, не кончилось?
- Морг занимался голубями у нас на глазах, - ответила на это Серафима Ивановна, как всегда поняв собеседника с полуслова. - Во двор он вышел сразу после тебя по черному ходу.
Залитый солнцем двор, разноцветно-серебристые птицы в небесной вышине, комичная фигура "рыжего", майка, обтягивающая могучие мускулы, необъятные шаровары, - свистит, беснуется, подпрыгивает с шестом в руках… небеса потемнели. "Ребята, бегите через парадное!" И исчезает в подъезде. "А ведь это я его под расстрел подвел".
- Удивительно, - сказал Егор, - убийство произошло у всех у нас почти на глазах - и сколько в нем тайны. О, Морг к голубям отправился. Ну да, понедельник, в цирке выходной.
Морг, в шароварах и майке, шел по двору, посвистывая, поднялся по лесенке к клетке на невысоких столбах, раскрыл дверцу - птицы с ликующим гамом вылетели на волю - и сел на перекладину, глядя в небо.
- Пойду пообщаюсь.
Егор подошел к голубятне, клоун сразу поинтересовался:
- Слушай, про какую сумку ты у Марины спрашивал?
- Дамская сумочка, черная, лаковая. Сегодня ночью в нашем парадном нашел.
- С деньгами?
- Пустая.
- Черная, лаковая, без денег? Не наша. Хороши турманы, а?
- Я наш двор без твоей голубятни не представляю.
- Ну, я, еще когда в цирковом учился, увлекся.
- Когда с Адой встречался?
- Неужели ты помнишь? - удивился Морг.
- Смутно.
- Отчаянная девочка была, прелесть! "Я вас любил так искренне, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим". Тут Герман встрял - я уступил.
- Поэтому она к родственникам до свадьбы сбежала?
- А, ты в курсе. Правильно она сбежала - я был готов на все. - Морг помолчал, потом добавил с пафосом: - Они убили моего ребенка.
- Какого… ты что!
- А я ведь собирался жениться, благородно. Я человек благородный, не замечал? Хотя и не дворянин, склепа не имею. - Клоун засмеялся тихонько. - Никогда не прощу.
- Так она аборт, что ли, сделала?
- Ну. Ради старика…
- Ты думаешь, она за Германа Петровича по расчету пошла?
- А то нет! Он же на двадцать три года старше, развалина.
- Ну, уж развалина…
- Мерзкий старик, за деньги купил, - клоун хохотнул. - Любит девочек-пионерочек.
- Положим, Ада совершеннолетней-то была.
- Девятнадцать стукнуло. Как раз в феврале они закрутили и убили моего ребенка (рожать в августе собиралась), так в июне они уже поженились, в природе не существовало ребенка, а меня сослали в Сибирь. Славно все получилось, правда? Помнишь, вечером перед смертью она сказала, что за все платить надо? Вот и заплатила.
- В каком смысле?
- Ну не в буквальном - в широком, философском. Что и справедливо в конце-то концов!
- Справедливо? Неужели тебе ее не жаль?
- Нет. Соню жалко… Но Антошка-то как озверел - бить по мертвой… Эх, жизнь-тоска!
- А как ты думаешь, Ада с Германом хорошо жили? - Сам Егор жил настолько отъединенно, что про ближайших-то своих соседей ничего не знал.
- Великолепно - потому он и ушел, а? - Клоун подмигнул. - Или его выгнали?
- Выгнали?
- Ну, не знаю, что там у них стряслось, только семейка распалась. Ку-ку!
Поднявшись к себе, Егор долго стоял у окна, рассеянно глядя на голубятника, старую даму, гроздья сирени… Может, прав психиатр и не стоит вступать в этот круг патологии и ненависти? Страшно. Прошел к стеллажам - мамино наследство, - взял словарь, нашел слово "инцест" - кровосмешение, половая связь между ближайшими родственниками… "Любит девочек-пионерочек". "Герман и Соня? Я с ума сошел! Мерзость, грязь, ангел смеется… Как я целовал ее волосы, и она сказала, что ни разу к ней не прикоснулся мужчина…"
Егор швырнул словарь на пол.
- Любимая моя! - сказал он вслух. - Какая б ты ни была, что б ты ни скрыла от меня - я все равно тебя люблю.
Ночь прошла в привычной бессоннице во дворце правосудия. Вот уже год его мучили бессонницы, но он боялся и засыпать: всегда один и тот же невыносимый сон. Впрочем, сейчас не до этого. Главная загадка (он отдавал себе отчет, что в ней ключ ко всему); почему преследуют именно его? "Я не свидетель, не преступник - почему такое внимание? Что хотят внушить мне? Просто испугать? Зачем? Угрожают? Но ведь я не представляю ни малейшей опасности ни для кого - я ничего не знаю: только то, что напечатал Евгений Гросс. А между тем чувствую, как суживаются круги - в этой тьме, на многолюдной улице, в зеленом дворике, - идет незримая охота.
Вернувшись с дежурства домой, Егор быстро осмотрел все комнаты: мамину, свою и кухню (в силу социальной справедливости после смерти мамы его полагалось уплотнить, но, по слухам, особнячок обрекался на снос). Кажется, никто не навещал его ночью, никаких знаков, намеков… оставалось только ждать, хотя нервная энергия, жизненная сила требовала выхода.
До вечера он провалялся с книжкой на диване, и Смутное время в "Истории государства Российского" не казалось таким уж смутным в нынешних "сумерках богов". В сумерках прибыл Роман - прямо из редакции, продуманно небрежно одетый (эта "небрежность" стоит недешево), столичный журналист-проныра. Так хотелось бы выглядеть Роману (американский идеал) - и так он выглядел, хотя за внешним лоском "настоящего мужчины" (занимаюсь восточной борьбой), "своего парня" (пью водку с мужиками на равных) скрываются, Егор знал, мягкость, нежность и безволие, что так пленяют женщин, уставших от мужского самоутверждения. Ромка совершенно по-детски обожал своих друзей, бился в истерике при известии о казни Антона и в целом определялся одним словом: "Счастливчик!"
- Егор, - заговорил он оживленно, опустившись в дряхлое кресло у письменного стола, - возникла сплетня, будто ты нашел какую-то таинственную сумочку в парадном.
- Открой верхний ящик стола… видишь?
- Тут и лента!.. А что в ней?
- Ничего. Знакома тебе эта сумка?
- Откуда?
- У какой-нибудь твоей дамы…
- Мои дамы фирменные, а тут ширпотреб.
- Сумка висела на крюке в нише.
- В нише? В какой нише?
- Между вторым и третьим. А внизу слышались шаги. Одновременно, понимаешь? Увидел сумку и услышал… Да, вспомни, Ромочка, когда мы бежали на Сонин крик, ты ничего в этой нише не заметил?
- В каком смысле?
- Как будто шевеление в глубине.
- Не заметил. - Рома явно затрепетал. - Ты считаешь, там убийца переждал, пока мы…
- Мужчина в нишу не поместится, ну, если очень маленький и тоненький.
- Ага, злобный карлик или нежная фея.
- Ром, ты близок к Неручевым…
- Боже упаси!
- Самый близкий сосед - через стенку. Вот на твой взгляд, что это была за семья?
- С большими странностями семейка. Все трое. Про цыганку сам знаешь, ее весь Мыльный боялся. И муж все это терпел - крупный ученый, международного класса - все терпел. Это не странно? Да и сам он… всегда появляется вдруг, бесшумно, замечал? Глаза ледяные, пустые. Ну, если всю жизнь общаться с пациентами… - Рома замолчал в раздумье.