- Согласен на все сто с тем, что сказал мой командир. - Костюмер встал из-за стола и начал обходить гостей. - Роль манка играет одежда. Вот наша Герда. Ее соблазнительный стальной шарик на кончике языка подобен кончику хоботка у бабочки, которой можно посасывать свет…
Польщенная вниманием красотка вновь высунула язык, чтобы показать пирсинг, выбрала холеными пальцами сияющий обломок призмы, поднесла осколок ко рту и провела стальной каплей по зеркальной грани.
Скрип был так сух, что Валентин поежился.
- Я усилил аппетит ее тела скользким шелком ее зеленого платья на узких бретельках. Украсил маковую головку обручем. А к волосам ее очаровательной двойняшки Магды прибавил защипку фирмы Зауфеншталь… Следуя желаниям дорого князя держаться в рамках 1927 года позапрошлого века в стиле Чикаго…
Князь кивнул: одобрямс.
- Покажите…
- Пожалуйста. - Магдалина вынула из волос защипку, распустив по спине ручей русалочьих волос, и показала застолью свое украшение. Попугай из прозрачного плексигласа струился игрой голубых и алых искр.
- Правильная бижутерия - это новые губки, тайные пожиратели блеска. Бусы из крупного жемчуга, перстни из серебра, райские перышки, обрызганные стразами, наборные диадемы от Версаче накормят аристократку на балу или в театре лучше любого повара. Сверкая, она будет кормить взоры мужчин и в свою очередь питаться светом люстры или блеском глаз кавалера, шитьем на погонах маршала Гинденбурга, а брильянты…
Костюмер сделал шаг к пифии в полумаске.
- Разрешите, мадам. - Узкую руку немолодой дамы украшало кольцо с крупным розовым бриллиантом. - Этот солитер в пять каратов может выпить в концертном зале целую люстру перед началом симфонии, а когда свет пригасят, будет всасывать блеск рояля. Алмаз выпьет, как сливки, все медовые блики на медных духовых или захлебнется в ледяном ручье струнных…
- Браво, - зааплодировал князь, - да вы не костюмер, вы поэт!
Костюмер, довольный похвалой его сиятельства, направился к Валентину, но тут снова ожила рация, и связной подал знак внимания. Прошло долгих пять или семь минут записи, после которых тот кивнул.
- Я готов…
- Читайте.
То, что он прочел, окатило Валентина ужасом.
- Валюн. Точка. Я почти умерла. Точка. Меня спасает только вид из окна на стену соседнего корпуса. ЗПТ. Там видна тень какого-то дерева… Многоточие. Черное на белом никак. ЗПТ. Не могу вспомнить его название… Отточие. Помоги…
Валюн, так звала Валентина только мать.
Боже… Но мать потеряла память уже целых три года… Превратилась в овощ, и вся его шпионская работа - оплата непомерных расходов на частную клинику.
- Валюн… - удивленно повторил князь. - Кто среди нас Валюн?
В ответ недоумение.
- Господа, кому адресовано это послание?
Стол молчал, но под взглядом хозяина, который снова обратился лицом к новичку, все взоры дружно устремились к Клавиго.
- Господин Клавиго, вы что-то скрываете?
- Нет, мне нечего скрывать, - взял себя в руки Валентин.
- А чья подпись под радиограммой, Курц?
- Твой овощ… Отрапортовал связной.
- Странное имя…
- Итак, господа среди нас нет никого, кто бы мог прочесть смысл этой загадки. Но, как вы знаете, наш поиск симметрии практически не знает сбоев… ответ будет найден.
- Это мне… - вдруг объявила Магда и смерила сыщика насмешливым взглядом…
- Валюн… Это ты? - недоверчиво протянул князь.
- Да папа, когда мы занимаемся с Гердой любовью, она называет меня Валюн, а я ее Ален.
Возникла неловкая пауза.
- Приехали, - с раздражением молвил хозяин. - Ваши секреты, глупые шлюшки, никому не интересны.
И к кутюрье:
- Вы закончили?
- Да. Скажу только, почему я выбрал профессору Клавиго бледно-розовый колер запонок из рубина. Они помогают правильно пить белые сухие французские вина. В тот миг, когда рука подносит бокал к губам, блеск запонок, попадая в зрачок гурмана, слегка подслащивает сухое вино, придавая глотку оттенок полусладкого …
Но Валентин почти не слышал сей спич, он думал о матери.
Фокус с рацией и телеграммой демонстрировал чье-то реальное шпионское знание, ведь его несчастная мать находилась в угловой неудобной палате, о чем он уже дважды говорил врачу, - из окна была видна только мертвенно-белая стена напротив, на которую, словно в насмешку, падала широкая тень от клена, растущего чуть поодаль.
Врач отвечал, что больные болезнью Альцгеймера не смогут справиться даже с малейшей переменой мебели в комнате, все должно оставаться на своих местах, как опора для разума, скрепа для восприятия, что стоит хотя бы переставить холодильник в другой угол - все пропало! Больной никогда не найдет себя самого в привычном месте и окончательно переправится умом на тот свет.
Если бы мать могла думать и говорить, она бы сказала сыну что-то именно в этом духе: "Валюн, я почти умерла, меня спасает только вид из окна, там на стене качается тень какого-то дерева… никак не могу вспомнить его название… Помоги…"
"Мамочка, это клен…"
Тем временем князь продолжал свой монолог о смаковании света.
- …хотя, повзрослев, мы потеряли способность наедаться лучами, мироздание ведет себя, как дитя, и до сих пор кормится светом творения, что легко увидеть на примере нашего тела. Оглянемся в бездну. Внимание, смотрим! Что же мы видим? А вот что. В начале творения - после акции цимцум - над расступившимся местом для пространства повисает палящая точка света. Но это не свет, а смысл мира, который пока еще стиснут до диаметра мелкой монеты достоинством в один шекель…
И князь, клюнув тремя пальцами по блюду камней, достал матовую жемчужину и поднял над головой.
- Всем видно?
- Да, - неожиданно для самого себя открыл рот Валентин, - но, князь, ваша точка совершенно черна.
Сказал и не понял, почему так сказал.
- Браво, профессор! - возликовал хозяин. - Действительно, она совершенно черна, потому что свету в начале мира еще нечего освещать, он свет в себе, чернильная неразменная монета. Роль изначального шекеля исполнит в моей руке вот эта жемчужина. Жемчужина Полы Негри. А теперь позвольте напомнить вам современную теорию рождения мира, а именно теорию Большого взрыва. Установив факт разбегания галактик, ученый мир мысленно запустил картину разбегания назад, в прошлое, и сравнительно просто установил факт невероятной концентрации всей вселенской материи всего лишь в крошечной точке пространства. Именно тут и случилось нечто такое, что можно сравнить только с исполинским космическим взрывом. Ба-бах! За считанные микросекунды размер нашего шекеля увеличился до величины и веса всей исполинской вселенной, и этот разлет бомбы продолжается уже двенадцать миллиардов лет. Объяснений этому феномену у науки нет и никогда не будет, но картина творения в общих чертах видна…
- Князь, позвольте нарушить распорядок вашего дома жить в двадцать седьмом году, - вмешался хасид Барух Кац, встав из кресла. - Как я понимаю, режим касается только деталей, а мыслить мы можем по-современному. Не так ли?
- Да, это игра для желающих, - ответил фон Боррис. - Хотя, если честно, на декор моей прихоти брошены очень большие деньги, и я бы на вашем месте смаковал прошлое, как хорошее немецкое светлое пиво, как правила лаун-тенниса. Так, как дамы меряют шляпки, а вуайеристы посасывают фильмы студии УФА, где девушки на пляже входят в воду в полосатых глухих трико. Какой цимес перед трагедией! Перчатки до локтя, бледная кожа, темные тени и прочие сласти нового века, когда он еще только чуть-чуть обуглился и не стал страшным, как ад.
- Спасибо за понимание, - ответил гость, - благодарен князю за сравнение начала вселенной с иудейским шекелем, за упоминание цимцума и за воздаяние хвалы существованию Блеска. Я вижу в этом ваше упоение еврейской мыслью и поклоны в сторону того единственного, кто сумел разобраться с замыслом Бога, да будет он благословен, я о рабби Ари, великом льве Каббалы из Цфата, Ицхаке Лурии.
Гость сделал паузу, ожидая реакции согласия или возражения.
Хозяин кивнул: согласен.
- Спасибо, - кивнул в свою очередь гость. - Да, друзья, черное сияние этого смысла вполне сравнимо с закрученной в каплю массой вселенной, но это только краешек тайны. Всмотримся в вашу жемчужину стоимостью в один шекель, князь. Следите, ведь их уже две. Та, что в руках, и ее тень на столе, на белой скатерти слева от блюда, в сантиметре от основания фужера. Всем видно? Итак, жемчужина родила тень жемчужины. Точно так же и сияние смысла в истоке мироздания создает тень восприятия. Сфира Кетер отдается эхом отдачи в сфиру Хокма. Эта тень и есть место для размещения мира, за краем той тени - ничто. Тень, спасительная сень, она же гладь, которая тут же принимает извержение луча. Ари учит, что эта гладь есть особого рода ровность, которая, будучи идеально плоской, при этом соткана из той же жемчужной воды, которая кожей блеска обтягивает нашу жемчужину в руке князя, который уподобил себя этим жестом власти Творцу, да будет он благословен…
Князь снова кивнул: согласен.
- То есть цимцум не только сжатие божьего места для размещения места миру, но еще и отражение, которое принимает порцию Блеска. Тем самым, отразившись, следствие порождает причину, потому что в точке творения нет промежутков.
На этих словах хасид царственно опустился в кресло.
- Спасибо за уточнение, мой дорогой Барух. Конечно же, речь идет об отражении, каковое рождается над водным зеркалом одновременно с жемчужиной. А теперь внимание. Смотрим, как появляется время. Луч света, который спускается из Айн соф на ровность, лучше всего сравнить с падающей жемчужиной. Так будет проще, а значит, точнее. Мысленно замедлим это падение…
Князь поднес пальцы к бокалу с водой и уронил жемчужину.
Брызги задели сонное лицо Фаринелли, и тот брезгливо встряхнул бетховенской гривой.
- Не спи, соня, - заметил хозяин. - Мысленно рассмотрим поведение глади. При замедленной съемке видна поразительная картина. Упав в воду, жемчужина образует жидкую корону из семи побегов, каждый кончик короны увенчан крохотным шариком, точной копией упавшего шара, а из центра вырывается ответный побег, который становится все выше и выше пока на пике не выбрасывает из своей глубины ответный шар, который достигает стартовой точки. Видите, мои пальцы мокры.
Князь показал влажную ладонь и торжественно обтер салфеткой.
- Так тень отвечает упавшему свету. Здесь ставим точку. Этого образа нам вполне хватит. Теперь смотрим на человека. А если свести наше бренное тело к этой великой схеме творения? Сначала лужица плоти. Затем в нее жемчужиной падает смысл. От падения лужица становится чашей. Из ее центра вылетает ответный побег, он же наш позвоночник, который тянется вверх до тех пор, пока не порождает в кульминации взлета пузырь. Это череп! Череп, который, вращаясь вокруг оси, брызгая в разные стороны светом, пробил в разных местах кожицу пузыря и породил наши глаза и наш рот, наши уши и ноздри, глотку с язычком для глотания и, наконец, вскипел пеной мозга. И замер на долю секунды, оглядываясь окрест в изумлении разума, прежде чем не обрушиться вниз. Эта секунда, увы, равна длине нашей жизни. А наши ноги и руки, наш позвоночник - всего лишь слияние брызг, запечатавших миг творения. Что вы на это скажете, мой уважаемый Барух?
Хасид снова царственно встал, подхватив речение хозяина.
- Да, Виктор, соглашусь, я тоже струйка плоти в фонтане вселенной. Хвост крови в облатке кожи, с головой, обтянутой панцирем черепа, где пена создала дары глазниц, расщелину рта и лабиринты для слуха. Сквозь эти отверстия смотрит и разговаривает наш мозг, взбитая падением смысла морская пена творения, капля с перста Его.
Раввин развел руками в знак восхищения и согласия.
- Князь нарисовал вдохновенную картину цимцума, ограничив его рамками появления тела. Ведь речь идет о первом Адаме, по имени Адам Кадмон, который есть шаблон человека для миллионов копий. Человек есть оттиск творящего падения печати Господа в мир. По сути, речь идет о волчке на кончике пальца. О стреле, которая держит мишень. Черенок! Он повсюду. Стрела черенка торчит из центра вишни, сперматозоид - из яйцеклетки. Яблоко! Стоит его разрезать на две половины, и мы увидим, как от падения смысла расходятся в противоположные стороны левая и правая волны мякоти, а в центре взлетающий от счастья к Господу черенок, ось творения, которую вы прекрасно сравнили со струйкой воды, но…
Оратор взял уважительную паузу, погладив благородную бороду.
- Но, князь, в вашей картине нет места случайности, она слишком стройна. В вашей картине имя Творца, да будет он благословен здесь и далее по ходу моей речи, слишком уж идеально творит мироздание, а весь фокус как раз в том, что требовалось сотворить не копию Бога, а его близнеца, созданного по образу и подобию. Вот почему, говорит Ари, Господь тут же отвернул свой взор от творения, чтобы дать выход случайности. Без его пригляда чаша, в которую ударил луч света, тут же разбилась от переизбытка лучей, и человек, увы, не идеальное яблоко, а всего лишь благородный мешок, набитый долями взрыва. Этот контур из кожи с трудом держит семь великих осколков: сердце, печень, желудок, кишки, отлетевшие почки, взбитую падением пену легких и вылетевший наружу шар черепа с мозгом. Едва-едва в последний миг пойманный шеей. Плюс семь миллионов малых осколков, из которых собрано все наше прочее месиво. Как видите, прекрасная картина сразу наполняется чувством отчаяния, потому что вышло то, что получилось, а не то, о чем мечталось…
Валентин, слушая слова хасида, испытывал невероятное возбуждение ума, он буквально умнел на глазах и, хотя никогда дураком не был, был, разумеется, чужд тонкостей иудейской мысли, что всегда ищет не истин, а возможности приумножить тайны… Пытаясь понять, что с ним происходит (надышался?), чувствуя легкое головокружение от пряного аромата, соображал, что слова хасида выдержаны в духе мистического гимна, а гимн есть род молитвы. А молитва - разновидность праздника. Что он не просто думает, а ликует по поводу того, что может думать о Нем.
Тут в голову Валентину пришла одна мысль, и внезапно к полному удивлению самого себя он вновь вмешался в таинственный диспут:
- Теория князя, на мой взгляд, близка к абсолютной истине. Вот рука. - Он вскочил с места, простер руку над столом и перевернул ладонь вверх: - Гляньте! Вот она, чаша, из которой брызнули пальцы. Пять струй!
Близняшки тут же показали ему язык и скорчили рожицы: фуй.
- Но я бы хотел сказать об ухе. Вот где исток нашей жизни. Падает капля рождения с ладони творца. На воде появляется всплеск короны, первая фаза сотворения человека. Посмотрите на ухо. Что это, как не всплеск? Всплеск в виде завитка ушной раковины. А сердцевина уха, слуховой тоннель - след от падения капли в центр головы. Вот, на мой взгляд, начало. Адам появился на поверхности глади сначала как ухо.
- Да… да, - перебил восхищенный хасид, - ухо! Именно ухо, чтобы услышать голос Творца. Вот почему Его можно услышать, да, но видеть нельзя. Так и было сказано Моше. Помните в Торе, в Пятикнижии, во второй главе Исход. Нельзя человеку увидеть меня и остаться в живых.
- Увидеть нельзя! - подхватил князь. - Но можно услышать…
- Да, глаза появляются позже. Глаза - дети ушей. Потому что от удара…
- Удара, который пробивает все мироздание насквозь…
- Вот откуда труба пищевода.
- Нет, нет, ее начало в родничке у младенца, прямая черта творения отвесна и не выделывает коленца в кишках перед анусом.
Это стали кричать наперебой разные концы стола.
- Вот почему родничок новорожденного - мягкий… - принялся пританцовывать на месте хасид.
- От удара! - продолжал вдохновенно наш герой Валентин, не понимая исток своего красноречия. - Жидкий череп, плеснув ухом, стал крутиться в воде и повернулся к каплепаду творения лицом. Стрелы лучей стали бить в фас, и, ура, раскрылся радужный глаз, окруженный малой короной всплеска. Я о ресницах! И о веках!
- А зрачок, зрачок! - в приступе вдохновения князь показал указательным пальцем правой и левой руки на собственные глаза. - Дырочка в центре глазного яблока, все тот же след от падения луча, божественный свищ пустоты, который пронзает мироздание навылет, порождая ось вращения вселенной вокруг мировой линии.
Даже безучастный толстяк Фаринелли сонно встряхнул головой с гривой Бетховена и уставился на хозяина, словно никогда не видел его в таком состоянии экстаза.
- Да, - вскочил на ноги и костюмер, - Бог отличный закройщик. Тело пошито без единого шва и кожа идеально натянута на скелет. Особенно хорошо отделаны ластовицы - кожа на лопатках.
Близняшки, хохоча, зааплодировали.
- Клавиго, но почему так много про ухо и ни слова о фаллосе? - насмешливо спросила Магдалина.
- И о манюрке, - поддержала нападение двойняшка сестра и показала язык с каплей пирсинга: мол, я Герда.
Валентин смутился; в жар плеснули водой.
- Отличный вопрос, - пожевал губами хозяин, - кто берется ответить?
- Может быть, наша маска подаст голос? - предложил кутюрье.
- Нет, - отказал князь. - Ее дело все знать и молчать.
- Тогда пусть скажет великий молчун Фарро.
- Ха-ха, - рассмеялся князь. - Единственный, кто ничего не знает об этом излишестве, это именно наш певец. Пенис и пение несовместны. А! Каков каламбур…
- Может быть, откроют рты важные молчуны… мой художник?.. Мой фотограф? Мой биограф?
Первые отмолчались, а беллетрист Протей кисло молвил:
- Ваше сиятельство, я атеист и агностик. Считайте меня немым.
В этой точке вечера вдруг подал знак связист за столиком у стены.
- Патрон…
- Что там?
- Патрон, пришла телефонограмма вашего секретаря.
- Читайте.
- Читаю… Шеф. Нашелся секретарь профессора Клавиго, он отделался легкими ушибами. Рад тому, что его хозяин уцелел в катастрофе, цел и невредим. Книга Комментариев при нем. Завтра его выписывают из больницы, и он поспешит доставить груз по назначению.
- Ну и чудно… Все объяснилось, мой друг.
- Да-да… - растерянно мямлил лжеКлавиго.
Куда только делось его красноречие.
Внезапное появление слуги и книги. Слова о некой катастрофе …Было отчего смешаться.
- А я-то подозревал, - продолжал князь, - что вы не тот, за кого себя выдаете. Рад тому, что подозрения пали. Больше всего ненавижу агентов, шпионов, сыщиков, соглядатаев, высматривающих мою линию Мажино. Осталось только выслушать нашу пифию. Прошу вас, оракул!
Маска с жемчужным горлом бесстрастно поклонилась гостям.
Крутанула с мужской силищей прозрачный барабан с карточками лото. Открыв крышку, наугад вытащила три картонки и вручила ребенку.
Девочка нахмурила лоб, спрыгнула со стула и торжественно прочитала голосом школьной отличницы, что сегодня утром во время моциона кутюрье раздавил улитку на асфальтовой тропке, куда по утрам вползают улитки погреться на солнце, и кончиком носка отбросил останки жертвы в кусты. Но выводы из гибели улитки не сделал. Не повернул назад. Не перешел на шаг. Не стал смотреть под ноги и раздавил еще восемь штук. Ошметки невинной девятки остались на коврике в номере, где он вытирал свои туфли.