И тут началось. В сопровождении завывающей матери появился Антонио, мальчик, которого Монтальбано видел в Вилласете, тот, что не захотел отдать свой завтрак и получил в глаз. По фотографии, которую показали по телевизору, Антонио опознал похитителя, это точно был он! Мать Антонио сыпала проклятиями, требуя жестоко покарать преступников: тридцать лет каторги грабителю и пожизненное заключение его матери! Если же оплошает земное правосудие, то уж на небесах услышат ее молитвы и пошлют этой мерзавке скоротечную чахотку, а ее отродью – долгую и мучительную хворь.
Сын, ничуть не испугавшись материнской истерики, отрицательно мотал головой.
– А ты тоже хочешь, чтобы он сгнил в тюрьме? – поинтересовался комиссар.
– Я – нет, – решительно ответил Антонио. – По телевизору он был совсем не злой. Теперь он мне даже нравится.
Сверхурочная работа, которую Карима выполняла для профессора Паоло Гвидо Мандрино, шестидесятилетнего пенсионера, в прошлом преподавателя истории и географии, заключалась в том, что она мыла его в ванне. Каждую четвертую субботу Карима находила профессора в постели голым. Она заставляла его принять ванну, но он притворялся, что ни за что не пойдет.
Тогда Карима сдергивала с постели простыни, так что он падал на пол на четвереньки, и шлепала его. Наконец, затащив профессора в ванну, она тщательно его намыливала и ополаскивала. Вот и все. За это он платил ей сто пятьдесят тысяч лир, а за уборку – пятьдесят тысяч.
– Монтальбано? Послушайте, я обещал, но сегодня никак не смогу с вами встретиться. У меня совещание с префектом.
– Назначьте мне другое время, господин начальник полиции.
– Ну, дело не срочное. К тому же после заявлений доктора Ауджелло по телевидению…
– Мими? – взвыл он громче, чем знаменитая певица в "Богеме".
– Да. Вы разве не знали?
– Нет. Я был в Мазаре.
– Он выступил в часовом выпуске новостей. Дал четкое, твердое опровержение. Сказал, что Рагонезе ошибся: полиция преследовала не похитителя завтраков, а похитителя приемников. Опасного наркомана, который, когда его застигли на месте преступления, угрожал полицейским шприцем.
Доктор Ауджелло потребовал извинений от имени всего комиссариата. Очень убедительно. Так что, думаю, депутат Пенаккио оставит вас в покое.
– Мы уже встречались, – сказал синьор Витторио Пандольфо, входя в его кабинет.
– Припоминаю, – ответил Монтальбано. – Я вас слушаю.
Комиссар держался неприветливо и имел на то все основания: ведь если Пандольфо пришел из-за Каримы, значит, он лгал, утверждая, что не знаком с нею.
– Я пришел, потому что увидел по телевизору…
– Фотографию Каримы, с которой вы не были знакомы. Почему вы не признались сразу?
– Комиссар, это дело деликатное, мне было стыдно. Видите ли, в моем возрасте…
– Вы были ее клиентом по четвергам?
– Да.
– Сколько вы платили за уборку дома?
– Пятьдесят тысяч.
– А за остальное?
– Сто пятьдесят тысяч.
Единый тариф. Вот только Пандольфо платил ей сверхурочные дважды в месяц. Теперь уже ванну принимала Карима. Потом она голой ложилась в постель, и он подолгу ее обнюхивал. Иногда вылизывал.
– Скажите мне вот что, синьор. Ведь вы, Лапекора, Мандрино и Финоккьяро вместе играли в карты?
– Да.
– И кто из вас первым рассказал о Кариме?
– Бедняга Лапекора.
– А как у него было с деньгами?
– Прекрасно. Около миллиарда на счету в банке, и еще квартира и контора.
В Вилласете у нее было еще три клиента – с ними она встречалась в те же дни после обеда. Все трое – пожилые мужчины, вдовцы или холостяки. Тариф тот же, что в Вигате. Мартино Дзаккариа, зеленщик, платил сверхурочные за то, что она покрывала поцелуями его голые подошвы. С Луиджи Пиньятаро, бывшим директором средней школы, Карима играла в жмурки. Директор раздевал ее догола, завязывал глаза, а сам прятался. Карима искала его, а когда находила, он сажал ее на стул и сосал ей грудь. Калоджеро Пипитоне, заслуженный агроном, сильно удивился, когда Монтальбано спросил, за что он платил сверхурочные Кариме.
– Как это за что, комиссар? Она – снизу, я сверху.
Монтальбано захотелось его обнять.
Так как по понедельникам, средам и пятницам Карима с утра до вечера трудилась у Лапекоры, других клиентов она в эти дни не обслуживала. Странно, что отдыхала она по воскресеньям, а не по пятницам, – видно, успела приноровиться к местным обычаям. Интересно подсчитать, сколько она зарабатывала в месяц. Будучи не в ладу с арифметикой, комиссар выглянул из кабинета и громко спросил:
– У кого-нибудь есть калькулятор?
– Да, доктор.
С этими словами Катарелла встал и гордо вытащил из сумки калькулятор размером не больше визитной карточки.
– Что ты считаешь, Катаре?
– Дни, доктор, – многозначительно ответил тот.
– Можешь забрать его через пару минут.
– Доктор, я должен вас всячески предупредить, что калькулятор нуждается в покрутке!
– Это еще что такое?
Катарелла решил, что начальник не понял слова, и обратился за советом к сослуживцам:
– Как будет по-итальянски покрутка?
– Заводка, – перевел кто-то с сицилийского.
– А как прикажешь заводить калькулятор?
– Это как с часами, если таковые, не дай бог, встали.
Итак, не считая Лапекоры, Карима зарабатывала уборкой миллион двести тысяч в месяц. Плюс миллион двести сверхурочными. За все вместе Лапекора платил минимум еще миллион. Итого три миллиона четыреста тысяч без налогов. Сорок четыре миллиона двести тысяч в год.
Карима занималась этим не меньше четырех лет, получается 176 миллионов 800 тысяч лир.
А откуда на книжке появились остальные 323 миллиона?
Калькулятор, кстати, отлично работал без всякой "покрутки".
В соседних с его кабинетом комнатах послышались дружные аплодисменты. В чем дело? Он вышел и увидел, что виновником торжества был Мими Ауджелло. Комиссар чуть не захлебнулся слюной.
– Прекратите! Шуты гороховые!
Все обернулись к нему, сбитые с толку и оробевшие. Только Фацио рискнул объяснить, что происходит.
– Может быть, вы не знаете, но доктор Ауджелло…
– Я знаю! Мне звонил лично начальник полиции и требовал объяснений. Доктор Ауджелло по собственной инициативе, не согласовав со мной, – и это я подчеркнул в разговоре с начальником, – появился на телевидении и наплел чепухи.
– Но позволь! – осмелился Ауджелло.
– Не позволю! Ты нагородил кучу вранья!
– Я это сделал, чтобы защитить всех нас…
– Враньем не одолеть того, кто говорит правду!
Довольный своим афоризмом, Монтальбано, человек твердых нравственных устоев, едва не задохнувшийся от злости при виде того, как все рукоплещут Мими Ауджелло, хлопнув дверью, удалился в свой кабинет.
– Можно? – спросил Фацио, просунув голову в приоткрытую дверь. – Тут к вам отец Яннуццо пришел.
– Пусть войдет.
Дон Альфио Яннуццо никогда не носил рясу и был знаменит в Вигате своими благотворительными начинаниями. Это был высокий и крепкий мужчина лет сорока.
– Я езжу на велосипеде, – начал он.
– А я нет, – вставил Монтальбано, ужаснувшись при мысли, что святой отец пригласит его участвовать в благотворительных велогонках.
– Я видел фотографию той женщины по телевизору.
Между этими двумя фактами не было никакой видимой связи, однако комиссар смутился. Неужели сейчас выяснится, что Карима работала всю неделю и ее воскресным клиентом был святой отец?
– В прошлый четверг, около девяти утра плюс-минус четверть часа, я проезжал через Вилласету, так как ехал на велосипеде из Монтелузы в Вигату. На другой стороне дороги стояла машина.
– Вы не помните, какая?
– Конечно, помню. БМВ цвета серый металлик.
Монтальбано навострил уши.
– В машине сидели двое: мужчина и женщина. Мне показалось, что они целуются. Но когда я поравнялся с ними, женщина с трудом вырвалась из его объятий, повернулась ко мне и открыла рот, как будто хотела что-то сказать. В этот момент мужчина притянул ее к себе и снова обнял. Мне это показалось подозрительным.
– Почему?
– Потому что это не было похоже на любовную игру. Когда женщина смотрела на меня, ее глаза выражали страх, даже ужас. Думаю, она хотела позвать на помощь.
– И что вы сделали?
– Ничего, потому что машина сразу уехала. Сегодня я увидел по телевизору фотографию той женщины. Могу поклясться, это она, у меня прекрасная память на лица, я их никогда не забываю, даже если вижу всего один миг.
Фарид, лжеплемянник Лапекоры, и Карима.
– Спасибо вам большое, святой отец…
Яннуццо остановил его жестом руки:
– Я еще не закончил. Я записал номер машины, потому что все это, как я сказал, показалось мне подозрительным.
– Он у вас с собой?
– Конечно.
Он вытащил из сумки сложенный вчетверо тетрадный лист в клеточку и протянул его комиссару:
– Вот здесь написано.
Монтальбано взял его двумя пальцами, бережно, как бабочку.
AM 237 GW.
В американских фильмах полицейскому стоит только назвать номер машины, и уже через две минуты ему сообщают имя владельца, его семейное положение, количество детей, цвет кожи и точное количество волос в заднице.
В Италии все иначе. Однажды комиссару пришлось прождать двадцать восемь дней, а тем временем мафия благополучно успела прикончить владельца средства передвижения (как написали в отчете) и сжечь тело. Когда пришел ответ на запрос, необходимость в нем уже отпала. Единственная возможность ускорить процесс – это обратиться к начальнику полиции: может, совещание с префектом уже закончилось.
– Это Монтальбано, господин начальник полиции.
– Я только что вошел. Слушаю вас.
– Я по поводу той пропавшей женщины…
– Какой женщины?
– Ну, Каримы.
– Кто это?
Он вдруг понял, что это разговор глухого с немым – он так ничего и не доложил начальнику полиции об этой истории.
– Господин начальник полиции, мне так неудобно перед вами…
– Ничего страшного. Что вы хотели?
– Мне необходимо как можно скорее выяснить имя и адрес владельца машины по ее номеру.
– Назовите номер.
– AM 237 GW.
– Завтра утром я вам сообщу, что мне удалось узнать.
Глава тринадцатая
– Я тебе накрыла в кухне. В столовой стол занят. Мы уже поужинали.
Только слепой бы не заметил, что стол занят: на нем была разложена огромная головоломка, изображающая статую Свободы чуть ли не в натуральную величину.
– Представляешь, Сальво, он собрал ее всего за два часа!
Благоговейное "он" отныне, конечно, могло относиться только к Франсуа, недавнему похитителю школьных завтраков и нынешней гордости семьи.
– Это ты ему подарила?
Ливия сделала вид, что не слышит.
– Можешь выйти со мной на пляж?
– Сейчас или когда ты поешь?
– Сейчас.
От луны на пляже было светло, как днем. Они шли молча. Подойдя к куче песка, Ливия печально вздохнула:
– Ты бы видел, какой он построил замок! Потрясающий! Настоящий Гауди!
– Построит другой – времени у него в избытке.
Ей не удастся его растрогать – в нем сейчас говорит сыщик и к тому же ревнивый мужчина.
– В каком магазине ты нашла эту головоломку?
– Я ее не покупала. Сегодня днем заезжал Мими. Всего на одну минуту… Это головоломка его племянника, который…
Монтальбано развернулся, сунул руки в карманы и зашагал в другую сторону. Перед его глазами стояли десятки несчастных племянников Мими, у которых дядя постоянно отбирал любимые игрушки.
– Прекрати, Сальво, не будь идиотом! – крикнула, догоняя его, Ливия.
Она попыталась его обнять, но он вырвался.
– Иди ты к черту, – прошептала она и пошла к дому.
И что теперь прикажете делать? Ливия отказалась участвовать в перепалке, так что выместить злобу не на ком. Он нервно расхаживал по берегу, набрал полные ботинки воды и выкурил одну за другой десять сигарет. Вдруг его осенило:
"Какой же я осел! Естественно, что Мими нравится Ливия и ей он не противен. Кроме того, я заставляю Мими тратиться на подарки. Очевидно, он этим пользуется, чтобы вывести меня из себя. Он ведет против меня осаду, так же как и я против него. Пора подумать о контрнаступлении".
Он вернулся домой. Ливия смотрела телевизор, уменьшив звук, чтобы не разбудить спящего в их кровати ребенка.
– Ну прости меня, – сказал он, проходя в кухню.
Из духовки доносился соблазнительный запах пирога с султанкой и картофелем. С первого же куска стало понятно, что вкус не уступает запаху. Ливия подошла, обхватила его со спины и потрепала по голове:
– Нравится?
– Потрясающе. Надо будет сказать Аделине…
– Аделина утром зашла, увидела меня и сказала, что "не желает синьору беспокоить" – только ее и видели.
– Ты хочешь сказать, что приготовила это сама?
– Ну конечно.
На секунду, всего на миг пирог встал ему поперек горла при одной мысли, что Ливия приготовила его, чтобы забылась история с Мими. Но голод развеял сомнения.
Прежде чем усесться с Монтальбано перед телевизором, Ливия задержалась у стола, любуясь головоломкой. Теперь, когда Монтальбано выпустил пар, можно было спокойно поговорить об игре.
– Он так быстро ее собрал! Нам бы с тобой понадобилось больше времени.
– Или нам бы раньше надоело.
– Вот-вот, и Франсуа говорит, что головоломки скучные, потому что в них все по правилам. Он говорит, каждый кусочек обрезан так, чтобы подходил только к одному другому кусочку. А было бы куда интереснее, если бы можно было складывать их по-разному!
– Это он так сказал?!
– Да. И он мне подробно объяснил, что имел в виду, когда я у него спросила.
– И что он имел в виду?
– Насколько я поняла, он говорил, что хорошо знает, как выглядит статуя Свободы, и поэтому, когда собирал голову, то уже ясно представлял себе, какой будет вся картинка. Но ему пришлось собирать дальше, потому что тот, кто придумал игру, хотел, чтобы все следовали его плану. Я понятно объясняю?
– Достаточно понятно.
– Он говорил, что было бы здорово собрать другую, свою головоломку из тех же самых кусочков. Тебе не кажется, что для такого малыша это необыкновенно оригинальная мысль?
– Дети теперь рано взрослеют, – сказал Монтальбано и тут же пожалел, что у него вырвалась такая банальность. Ему никогда не приходилось говорить о детях, он мог лишь повторять чужие избитые фразы.
Николо Дзито резюмировал официальное заявление тунисского правительства по поводу инцидента с рыболовецким судном. По результатам проведенного расследования тунисская сторона не может удовлетворить жалобу итальянских властей, поскольку не может позволить итальянским судам проникать в территориальные воды Туниса. Той ночью патрульный катер обнаружил рыболовецкое судно в нескольких километрах от Сфакса. Несмотря на требование остановиться, судно пыталось скрыться. Из бортового оружия была дана предупредительная очередь, которая, к сожалению, насмерть ранила тунисского моряка Бена Дхааба. Семье погибшего тунисские власти уже оказали значительную помощь. Пусть этот трагический инцидент послужит предостережением нарушителям.
– Тебе удалось что-нибудь узнать о матери Франсуа?
– Да, кое-какие следы я нашел. Но они не сулят ничего хорошего, – признался комиссар.
– Если… если Карима больше не появится… что… что будет с Франсуа?
– Честно говоря, не знаю.
Ливия поднялась с дивана:
– Я пойду спать.
Монтальбано взял ее руку и поднес к губам:
– Не привязывайся к нему слишком сильно.
Он осторожно забрал Франсуа у Ливии и уложил на уже приготовленную на диване постель. Потом лег сам. Ливия прижалась к нему спиной и не противилась ласкам.
– А если парнишка проснется? – прошептал Монтальбано, он всегда был порядочной язвой.
– Проснется, я сумею его утешить, – прерывисто прошептала Ливия.
Было семь утра. Он потихоньку встал и закрылся в ванной. Первым делом, как всегда, взглянул на себя в зеркало и поморщился. Ему не нравилась эта физиономия, не стоило на нее и смотреть.
Тут раздался громкий крик Ливии. Распахнув дверь, он бросился в столовую, где Ливия в панике склонилась над пустым диваном:
– Он сбежал!
Одним прыжком комиссар очутился на веранде и тут же его увидел: черная точка двигалась по пляжу в сторону Вигаты. Не одеваясь, в одних трусах, кинулся вдогонку. Франсуа не бежал, он уверенно шагал. Услышав за спиной чьи-то шаги, он остановился, даже не оборачиваясь. Тяжело дыша, Монтальбано обогнал ребенка и преградил ему путь, ни о чем не спрашивая.
Парнишка не плакал, он смотрел куда-то поверх головы Монтальбано.
– Je veux maman, – сказал он.
Ливия, накинув мужскую рубашку, задыхаясь, бежала к ним, но Монтальбано махнул рукой, прося ее вернуться в дом. Он взял ребенка за руку, и они медленно пошли дальше. За полчаса они не проронили ни слова. Рядом с вытащенной на берег лодкой Монтальбано сел на песок и положил руку на плечо малыша.
– Моей мамы не стало, когда я был еще меньше тебя.
Он говорил на родном сицилийском диалекте, как говорили у него в семье, а Франсуа отвечал по-арабски. Он вдруг стал рассказывать то, чего никому никогда не доверял, даже Ливии: как плакал ночи напролет, засунув голову под подушку, чтобы не услышал отец, какое отчаяние охватывало его по утрам от сознания, что мамы нет на кухне, она не накормит его завтраком и не соберет завтрак в школу. И эту пустоту, которую уже ничто не заполнит, ты будешь нести в себе до самой смерти. Франсуа спросил, может ли он вернуть маму. Нет, ответил Монтальбано, этого никто не в силах сделать. Надо смириться. Но у тебя был отец, сказал Франсуа (это был умный мальчик, Ливия не зря хвалила его). Да, у меня был отец. И что же, спросил Франсуа, мне придется жить в одном из таких мест, куда отправляют детей, у которых нет ни мамы, ни папы?
– Нет. Я тебе обещаю, – сказал комиссар и протянул руку. Франсуа пожал ее, глядя Монтальбано прямо в глаза.
Выйдя из ванной, он увидел, что Франсуа разобрал головоломку и ножницами пытается придать кусочкам другую форму. Он ни за что не хотел следовать готовому плану. Внезапно Монтальбано вздрогнул, словно его ударило током.
– Господи! – прошептал он.
Ливия заметила, как он судорожно таращит глаза, и перепугалась:
– Сальво, ради всех святых, что с тобой?
Вместо ответа комиссар подхватил мальчишку, подбросил его, обнял и расцеловал:
– Франсуа, ты гений!
У входа в комиссариат он столкнулся с Мими Ауджелло, который собрался уходить.
– Эй, Мими, спасибо за головоломку.
Ауджелло остановился и уставился на него, разинув рот.
– Фацио, живо!