Тогда я принялся с жаром нашептывать своему товарищу, чтобы он немедленно раскрыл все свои карты, иначе я вообще не имею понятия, как себя вести и выгляжу полным дураком. С определением "полный дурак" Вано с радостной готовностью согласился. И заметил, что в моем случае ("довольно тяжелом") самым верным будет молчание, так как времени на объяснения не было, а по ходу дела я обо всем догадаюсь сам, если не совсем полный кретин. Ну, если меня и можно было иной раз квалифицировать как "полный дурак", то определение "совсем полный кретин" - было уже слишком. Поэтому мне ничего другого не оставалось, как полностью согласиться с приятелем. Замолчать, предоставив ему полную свободу действий.
Я уселся на тот же скрипучий диван, демонстративно забросив ногу за ногу. И поскольку меня так и подмывало съязвить что-нибудь этакое, я решил довольствоваться сигаретой. И жадно затянулся горьким дымом. Вано последовал моему примеру, хотя и собирался держать рот открытым. А профессор, конечно же, отказался. Он всю жизнь боролся с раковыми заболеваниями и не мог себе позволить такой пагубной привычки.
- Я вас слушаю, - наконец сказал Заманский. Его лицо вновь стало красивым и спокойным. - Вы хотели что-то узнать. Хотя я лично не имею малейшего понятия, что могу сообщить вам такого, что бы не мог рассказать в милиции.
- А мне кажется совсем наоборот, - возразил ему Вано. - Ответьте, профессор, с каким-таким признанием вы собираетесь явиться в прокуратуру?
Заманский пожал своими широкими плечами. И изобразил недоуменное лицо.
- Это же предельно ясно. Я хочу сделать признание в убийстве. Это я убил адвоката. Его убил я.
- Что же раньше вам мешало сделать такое признание? - продолжил вежливый допрос Вано.
- Пожалуй, страх. А еще… Я не думал, что Угрюмый возьмет вину на себя. Это уже слишком.
- И узнали о признании Угрюмого вы только сегодня. Не так ли? Подслушав наш разговор. Вы были в соседней комнате и все слышали.
Профессор молча кивнул.
- Но еще вы слышали другое. Например, что мой друг Никита заметил, что у обвинения нет выбора. Либо вы, либо Угрюмый?
- Я не понимаю, к чему вы клоните, - растерянно пробормотал Заманский.
- Все вы прекрасно понимаете! - Вано слегка повысил голос. - Вы прекрасно слышали, как Никита разглагольствовал на эту тему. Как убеждал меня, что если вы выпутаетесь, Угрюмого запросто осудят. Поскольку он сомнительный тип с сомнительным прошлым и совершенно без связей. Если бы вы услышали, к примеру, что есть третье подозреваемое лицо, вы бы вряд ли стремглав бросили в милицию. Не так ли?
- Рано или поздно я бы сознался, - возразил ему Заманский. Но сделал это довольно неуверенно.
- Ах, ради Бога, не лгите! Вы не могли допустить одного, чтобы посадили Угрюмого! Вы не могли позволить, чтобы он второй раз за вас отдувался! Вы, как и Угрюмый, безусловно что-то скрываете и что-то знаете. Но вы не признавались в этом милиции, поскольку рассчитывали, что они докопаются до истины сами. К тому же, на ваше счастье, здесь оказались мы. Вот почему вы и настаивали на проведении расследования. Но вы никак не ожидали, что мы именно вас признаем виновным. Вы рассчитывали на что-то другое. На какую-то другую правду. Настоящую правду.
Вано сделал паузу, искоса посмотрел на Заманского и продолжил.
- И уж конечно, вы никак не ожидали, что Угрюмый возьмет вину на себя. Но дело приняло совершенно иной оборот. И слова Никиты о том, что выбора нет: либо вы, либо Угрюмый - подтолкнули вас к окончательному решению. Безусловно, вы понимаете, что можете выкрутиться. Особенно учитывая тот факт, что вы невиновны. Но тем не менее вы также четко осознаете, что Угрюмый, взявший вину на себя, сам не выпутается никогда. И поскольку третьего не дано… Вы приняли очень мучительное для себя решение, но, по-вашему, очень верное: признать себя виновным в свершении этого преступления.
- А вы считаете это решение неверным? - профессор не отрываясь смотрел на Вано.
- Безусловно. Более того, это чрезвычайно глупо с вашей стороны. Если не виноваты ни вы, ни Угрюмый, значит есть кто-то третий. И только остается выяснить: кто этот кто-то? Для этого мы с Никитой и задержались в этом паршивом городе. Где, поверьте, нам совсем не нравится наш отпуск.
Профессор вздохнул. И упрямо покачал головой.
- Вы никогда не найдете этого третьего. Но пока будете искать, Угрюмый может запросто умереть в тюрьме. Я же должен вернуть ему долг. Его здоровье уже один раз было подорвано из-за меня. И больше я не допущу, чтобы он хоть на один день там задержался. Поэтому я заявляю - адвоката убил я.
- Бред какой-то, - наконец не выдержал я. К тому же моя сигарета была уже выкурена, и я имел полное право высказать свое мнение. - Просто какой-то бред! Впервые такое вижу, чтобы двое дрались за право сесть на электрический стул. Ну, я слышал, что иногда дерутся за должность, за любимую девушку, за барахло. Но чтобы с пеной у рта доказывать свою виновность…
Наконец Заманский соблаговолил взглянуть на меня, и мне его взгляд не понравился. Он был одновременно и строгий, и обреченный.
- Вам этого не понять, молодой человек. Поверьте, чувство вины страшнее любой смерти.
- Ну, это для тех, у кого есть хоть капля совести. А у вас и у Угрюмого этого добра в избытке. Вот поэтому мы с Никитой и поможем вам. Но для этого вы должны рассказать, что произошло на самом деле в вечер убийства. Правда, предварительно я хочу задать вам другой вопрос. Почему вы в день похорон навестили Угрюмого? Зачем он вас вызвал?
- Честно я не смогу вам ответить. Я дал слово Угрюмому. Следовательно я не буду совсем отвечать.
Тут Вано не выдержал. Он раскалился до предела, как забытый на плите чайник, разве что не пускал пар. Но рожа его покраснела от негодования. И он даже стукнул своим кулачищем по столу.
- Черт с вами! - заорал он. - Идите, катитесь ко всем чертям! Бегите, расскажите Гоге, что это вы убийца. Вот он обрадуется! Но запомните, возможно, ваше признание не спасет Угрюмого! Он все изложил довольно четко, он далеко не глуп! А в вашу защиту поднимется вся общественность. Все ваши коллеги, уж мне поверьте. На Угрюмого всем плевать, а на вас нет! И если просочиться в прессу, что вы вот - вот спасете человечество от рака, всем уже будет глубоко плевать и на правду. Все, абсолютно все встанут на вашу защиту! А ваше признание будет расценено как благородный жест в защиту старого друга, которого вы когда-то несправедливо обидели! Запомните, ваше признание даже возвысит вас в глазах общественности! Вы станете для нее мучеником и героем! Но одновременно весь мир ополчиться против несчастного Угрюмого, и тогда его уже ничто не спасет! Так что давайте, бегите!
Профессор сидел, низко склонив голову и крепко обхватив ее руками. Он понимал правоту Вано. Но он колебался. Перед ним встал трудный выбор, и я это понимал. То, что ему предлагал Вано, было довольно рискованно. Вано не мог на все сто процентов утверждать, что будет пойман настоящий преступник. И если настоящего преступника не поймают. Профессор никогда не сможет себе простить, что у него был шанс спасти Угрюмого, но он им не воспользовался. Наконец он глухо выдавил. Скорее самому себе, чем нам.
- В конце-концов, я смогу покончить с собой.
Вано великодушно согласился, что в конце концов это тоже стоящий выход из возможного тупика.
- Вот именно. Но во всяком случае, прежде чем это сделать, вы доведете свою работу до конца. И многие люди будут спасены от этой страшной болезни. Но я вас уверяю, до такой крайности дело не дойдет. Мы обязательно разыщем этого подонка. И в этом сможете помочь только вы. Возможно, вы и дали слово Угрюмому. Но поверьте, мы тоже умеем хранить тайны. И к тому же, если вы примите наше предложение, возможно, на это пойдет и Угрюмый. Когда узнает, что мы намерены искать истинного убийцу. Поэтому я повторю вопрос…
- Не надо, - пробормотал профессор. - Я его прекрасно помню. Хорошо, я вам отвечу.
Профессор медленно поднялся. Тяжелыми шагами подошел к окну, за которым сгущались сумерки. И не поворачиваясь, глухо сказал.
- Почему ее так долго нет?
- Вы о Белке? - спросил Вано.
Он молча кивнул.
- Это была ее идея. Чтобы я скрылся… Все произошло так неожиданно, у меня не было даже времени подумать. В тот вечер… Когда некоторым образом меня разоблачили… Я и не собирался бежать, меня действительно интересовали бумаги адвоката. Мне казалось, там может быть скрыта разгадка этого преступления. И я с чисто профессиональным любопытством взялся читать его рукописи. Все столпились возле меня. Я помню, что Лили попросила девочку затушить последнюю свечу. По всей видимости она это сделала. А потом… Никто не обращал на нее внимания. И Белка обогнула толпу, подкралась к выключателю и выключила свет. Когда началась суматоха, Белка схватила меня за руку и потянула к выходу. Не знаю, почему ее послушался. Я уже говорил, у меня не было времени на размышления. Скорее, по инерции бросился к выходу. И укрылся в ее доме. Она меня умоляла не идти в милицию. Утверждала, что мне грозит опасность. Что нужно подождать, пока найдут истинного убийцу. Что ее отцу ничего не грозит. И я вынужден был с ней согласиться. Против меня было действительно много улик. К тому же и вы были уверены, что я убийца. Вы, на которых я больше всего надеялся. А утром девочка, по-видимому, узнала, что ее отец признал себя виновным. Но умолчала об этом. Она ни слова не сказала мне об этом! Это ужасно! Она так меня берегла!
- Видимо, она предполагала, что вы сразу же броситесь в милицию с признанием. И не хотела допустить этого, - заметил Вано. - Она вас очень любит. Даже не зная, вы ли ее отец.
Заманский вытащил из кармана носовой платок. И протер им влажные глаза.
- Об этом никто не знает. Эту тайну унесла с собой в могилу ее мать. Но я тоже… Тоже очень люблю эту девочку. И ради нее готов на все.
- И ради нее вы были готовы признать себя виновным?
- Да, конечно. Чтобы отпустили Угрюмого, человека, который не менее моего любит ее. И который тоже не знает, кто ее истинный отец. Но в этом он никогда не упрекал свою жену. Так что вы ошиблись, утверждая, что адвокат шантажировал меня и мать Белки тем, что все расскажет Угрюмому. Тот давно обо всем знал. Этим адвокат не мог его шантажировать.
- В таком случае, он мог шантажировать его тем, что все расскажет Белке, - опять вставил словечко я.
И вновь отрицательный ответ профессора.
- И этого быть не могло. Белка тоже давно обо всем знала. Когда Угрюмый сидел в тюрьме, я часто помогал им. И не только деньгами. Я поддерживал их морально. Вы можете упрекать меня во многих грехах. Но только не в этом. Я женился только потому, что знал, насколько Угрюмый любил свою жену. И она его любила не меньше. Я не хотел им препятствовать. Действительно чувствуя вину за то, что он сидит в тюрьме. Один. А ведь я должен был быть рядом с ним… Он сам настоял на этом. Он считал, что от того, что мы сядем вдвоем, легче никому от этого не станет. Напротив, будет прервана работа, семья окажется в нищете. Конечно, мой грех в том, что я тогда не настоял, чтобы посадили меня… А Белка давно обо всем догадывалась. Она не раз говорила об этом с Угрюмым. Когда я приехал сюда… Она редко виделась со мной, но она меня любила. Я это знаю. Угрюмый, конечно, ревновал меня к ней. И я старался не делать ему больно. Вот так… Адвокат ничем не мог нас шантажировать. А Угрюмый по-прежнему не хотел причинить мне боль. Он не мог убить адвоката, во-первых, потому, что они сдружились в последнее время. И для этого были веские причины. Во-вторых, он не мог подставить меня. Я был нужен его дочери.
- Да, это ясно, - кивнул Вано. - Я давно понял, что адвоката с Угрюмым сблизила их болезнь. И безусловно Угрюмый, зная о своей скорой смерти, нуждался в вас. Потому что вы оставались единственным на земле близким человеком для этой девочки.
Профессор Заманский вздрогнул. Приблизился к столу. И налил себе из графина воды. При этом его руки сильно дрожали.
- Вот мы и подошли к главному, - таким же дрожащим голосом произнес он. - К самому главному. Вы ошибаетесь, молодые люди. Угрюмый и адвокат были очень разными людьми и их бы вряд ли сблизила эта болезнь. Во всяком случае из-за этого Угрюмый не завел бы близкую дружбу с адвокатом. И не так уж он боится смерти. Все гораздо сложнее… Дело в том… - профессор громко сглотнул слезы. И вновь вытер мокрое от слез лицо. - Дело в том… Что я, как и вы, ошибался. Конечно, с моим опытом… Я находил все признаки болезни у Угрюмого. Но скорее, эти признаки были психологическими. Он как бы только чисто психически перенес их на себя. Словно хотел вызвать у себя эту болезнь, чтобы ее отвести от близкого человека…
- Что вы хотите этим сказать! - выкрикнул я. Мое сердце от волнения готово было выскочить из груди. Я не хотел этого услышать. Но я услышал.
- Да, именно этот так. Больна Белка. Больна этой страшной болезнью, - профессор повторил это два раза. И его слова прозвучали увереннее обычного. Словно он хотел раз и навсегда освободиться от этих слов, причиняющих ему невыносимую боль.
Наступила долгая пауза. Профессор, казалось, даже слегка успокоился. Он неподвижно стоял вглядываясь в одну точку на стене. Я сидел, до боли сжав кулаки. Пожалуй, только Вано был в состоянии соображать. И постарался поскорее нарушить эту мертвую тишину.
- Вы об этом узнали, когда Угрюмый вызвал вас в тюрьму, в день похорон адвоката?
- Да, именно так, - кивнул профессор. - Он сослался на острые боли. Но я чувствовал, что ему надо мне что-то сказать. Я чувствовал, что он что-то видел в тот вечер. Поэтому я приказал охранников оставить нас с "больным" наедине, поскольку вынужден был провести осмотр. При этом даже если больной и подозреваемый, он не нуждался в зрителях. Вот тогда Угрюмый мне все и рассказал. Я как и вы был шокирован, если не сказать больше - я был убит… Белка с виду очень здоровая девочка, в ней очень много жизни. И эта чрезмерное жизнелюбие не позволило мне подозревать о болезни. Но об опухоли знал только доктор Ступаков. Именно он сообщил об этом Угрюмому. И тот взял с него слово молчать. Ступаков сдержал слово. В отличие от меня…
- Не вините себя, - хмуро сказал Вано, - вы правильно сделали, что все рассказали. Возможно, отсюда и следует плясать.
- Я не понимаю, о чем вы, - профессор растерянно захлопал ресницами. - Но, во многом здесь кроются ответы на вопросы, которые возникли у вас. Вы шли по ложному следу. Угрюмый сблизился с адвокатом именно из-за болезни дочери. Но сказал, что болен именно он. Они подолгу беседовали об этом. О смерти, о физических недугах, вызванных болезнями, о шансах на спасение. Поэтому Угрюмый бы не посмел убить человека, страдавшего от рака. Человека, у которого была такая же болезнь, как и у его дочери. Он мне рассказал об этом в нашу последнюю встречу. И тогда он у меня прямо спросил, есть ли шанс на спасение Белки. Попросив ответить честно. Я честно ответил, что есть. Я ему сказал, что стою на грани большого открытия, что вот-вот найду лекарства от этой болезни. И смогу спасти эту девочку. И многих других тоже.
- И после этого Угрюмый взял вину на себя, что спасти вас от тюрьмы, - продолжил я за него.
- Да, но я случайно об этом узнал от вас. Хотя конечно, следовало предположить, что Угрюмый пойдет на это. Ведь именно поэтому он не рассказал всю правду в милиции.
- Он вас подозревает.
- Более того. Он уверен, что это я убил адвоката. Он видел меня в тот вечер. Но он скрыл этот факт из-за Белки. Он знал, что я продолжаю наше общее дело. И когда убедился, что я смогу совсем скоро завершить его, окончательно решил меня спасти.
- У него есть веские основания утверждать, что убили вы?
Профессор вяло кивнул. И рассеянно потянулся за сигаретой. Забыв что он давно бросил курить. Вытянув из пачки одну, тут же бросил ее на стол. И тяжело вздохнул.
- Но я за это на него зла не держу. Я бы на его месте, пожалуй, подумал так же. Слишком уж все очевидно выглядело.
Заманский вновь приблизился к окну. Слегка его приоткрыл и тут же плотно закрыл. Словно чего-то испугавшись. Словно боясь, что слова, которые он должен произнести, поглотит ветер и разнесет по всему городу.
За окном вечерело. На небе стали появляться первые звезды. Мы по-прежнему сидели, не зажигая свет. Не из-за конспирации. Просто казалось, что в темноте легче говорить правду, потому что правда, как правило, легче рождается в темноте…
Тогда был похожий вечер. Зажглись звезды. Дул прохладный южный ветер. В это время года юг обычно компенсирует дневную жару холодными ранними вечерами.
Профессор знал что внизу собралась компания почетных жемчужан. Но он к ним не хотел спускаться. Не потому, что не любил их. Просто эти люди казались ему чужими. Он неплохо относился к ним, к их высоким моральным принципам. Просто ему казалось, что люди не совершающие ошибок, гораздо реже способны понять других, на них непохожих.
Профессор, дождавшись, когда все соберутся внизу. Когда отужинают и наконец-то устанут интересоваться, почему он не спустился к ужину. Постарался незаметно выскользнуть через черный ход во двор гостиницы. И оттуда прямиком направился на кладбище. Он это проделывал каждый вечер с тех пор как поселился в Жемчужном.
Этот вечер был подобен тысячам других вечеров в этом городе. Профессор так же думал об этой страшной болезни, причины которой так и оставались неясными. Болезни, которую никто никогда еще не смог излечить. Он думал о Угрюмом, который долгое время провел в тюрьме и, возможно, поэтому заболел. Он думал об адвокате. И еще о многих людях, которые ушли безвременно, но которых можно было бы спасти. Если знать одну формулу. Формулу жизни.
Он, как и Угрюмый, всегда мечтал чтобы эта формула была найдена. И еще Вера… Которую он так любил. И всегда посещал ее могилу. Она умерла от болезни сердца. Но кто до сих пор может ответить, что такое болезнь сердца? И не связана ли она с раком. И это - не одно ли и то же? И не есть ли в мире только одна болезнь, которой дают разные названия и по-разному лечат? И насморк, и грипп, и гипертония, и гастрит, и рак… Не одна ли это болезнь? И не ее ли одну придумал Бог, чтобы мы со всем этим разобрались и привели под общий знаменатель. Если это так, то отчего она появляется?..
Об этом думал профессор Заманский, идя на кладбище. Такие же мысли приходили ему в голову и на обратной дороге.
Но он никогда не смог бы предположить, что в его комнате, где так уже все стало привычным, где повсюду царят его формулы и где он как всегда надеялся проработать до утра, его ждет нечто страшное. Оно всегда приходит, когда мы его не ждем.
В его номере лежал убитый адвокат. Профессор бросился к нему, но понял что того ничто уже не сможет спасти. Шею адвоката перетягивал какой-то шнурок или лента. Адвокат был мертв. Единственной мыслью Заманского была мысль о спасении, хотя он все уже понял. Он бросился звонить: не все ли равно куда, в скорую, милицию?.. Он плохо помнит. В конце концов он оставил телефонную трубку в покое. И стал лихорадочно соображать. Больные, бредовые мысли. И единственная отчетливая - мысль о наказании, о том, что все посчитают его причастным к преступлению, а, возможно, и самим убийцей.