Валентин сел за стол и четверть часа читал статью об операции коррекции зрения, не понимая ни слова. Дочитав, он обнаружил, что еще держит в руке свою сводку новостей. Он скомкал листы и бросил их в корзину. Потом прочел письма в редакцию и обзор кинофильмов. Баруздин и лапуля все не возвращались.
Валентин постоял у окна, наблюдая, как выгружают из лифта очередное новое оборудование, и выкурил сигарету, потом другую. На него по-прежнему никто не обращал внимания.
Баруздин вернулся через полчаса и один. Посмотрел на Валентина уже без улыбки.
– Сознайтесь, вы знакомы с Полтораком?
– Нет.
– Ну мне-то вы можете сказать! – настаивал Баруздин.
– Что сказать?
– Сказать "да".
– Если вам это доставит удовольствие – ради бога.
– Значит, незнакомы?
– Нет.
– Ладно, – Баруздин вздохнул. – Все-таки я не понимаю... Шеф хочет вас видеть.
– Он будет слушать запись?
– Он уже слушал, – сказал Баруздин. – Пойдемте.
За компьютерным залом было три просторных складских помещения – пустых, если не считать стеллажей из "Икеи" и все той же пенопластовой стружки по углам. Кондиционеры здесь не работали, духота была страшная. Комнаты еще хранили какие-то прежние запахи, это было неприятно. В средней, самой большой, комнате под потолком шла вычурная круговая балюстрада, на которую смотрело двадцать круглых окошек. Солнечный свет, проникавший сквозь них, лежал на перилах и верхней части стен светлыми пятнами.
– С ума сойти, а? – кинул Баруздин на ходу.
Валентин, прищурясь, посмотрел на желтый потолок и сказал:
– Места много.
– Потому мы сюда и переезжаем, – сказал Баруздин. – Раньше тут общество слепых крестиком вышивало.
– Действительно крестиком? – удивился Валентин.
– А я знаю? – отозвался Баруздин. – Знаю, что сперва общество слепых, потом "афганцы" сюда какую-то свою мафию воткнули. В общем, инвалид на инвалиде. Наконец, хоть кто-то делом будет заниматься. Городские власти, слава богу, одумались.
В конце последней комнаты оказалась дверь с табличкой "Вход воспрещен", а за ней – еще одна комната с кондиционированным воздухом, где несколько немолодых женщин трудились над толстыми папками.
Вслед за Баруздиным Валентин направился к следующей двери,
– Письма, – бросил через плечо Баруздин. – Мы тратим время и деньги на разбор писем и анализ общественного мнения. Много вы видели станций, где бы этим занимались?
– Обычно письма выдумываются в редакциях, – пофантазировал Валентин с определенной долей уверенности.
– Вот именно...
Они очутились в кабинете с деревянными панелями и окнами до пола, выходившими на парк Победы.
На стенах висели фотографии знаменитых людей, в основном из шоу-бизнеса – главным образом музыкантов. Все, как один, они изъявляли дружеские чувства хозяину кабинета. По крайней мере, стало ясно, что зовут его Степаном Анатольевичем.
Степан Анатольевич Полторак вошел сразу вслед за ними. Когда они обернулись, он уже стоял посреди комнаты – крупный рыжеволосый мужчина – и протягивал руку для приветствия.
– Привет, Димон, – сказал он.
– Степан, – сказал Баруздин, – это тот самый человек.
Валентин пожал протянутую руку, но, пытаясь ее отнять, ощутил некоторое противодействие, так что Баруздин успел выйти из комнаты, а он все еще стоял посреди кабинета и держался за руки с Полтораком.
– Садитесь, – сказал Полторак, отпуская его руку.
Валентин сел в кожаное кресло у стола и стал рассматривать хозяина. Тому было под сорок, лицо свежее – гладкое и загорелое. Он ничем не походил на хваткого олигарха, как о нем говорили в городе. В его внешности и манерах сочетались элегантность горожанина с физической крепостью человека, живущего на свежем воздухе и с неохотой втиснувшего себя в официальный костюм. Впрочем, он был в джинсах и футболке с рекламой своей радиостанции. Валентин отметил в нем исключительное, пугающее хладнокровие.
– Я прослушал вашу запись, – сказал Полторак. – Валентин... можно без отчества?
– Нужно, – сказал Валентин, – меня самого оно раздражает.
– Так вот, я прослушал вашу запись, и она мне весьма понравилась.
– Ясно, – сказал Валентин.
– Очень точно отобрано и очень хорошо преподнесено.
Валентин без спроса закурил и кивнул: мол, знаю себе цену.
– Спасибо, – сказал он.
– Чувствуется здоровая и прочная конституционная основа. Это важно...
Валентин откинулся в кресле с видом вежливой заинтересованности. У него опять заболел живот.
– Видите ли, я довольно много занимался известиями...
Полторак любезно рассмеялся:
– Ну нет, этому вы не на радио научились. Как-нибудь вы мне расскажете о себе подробнее. И у вас будет такая возможность – ваша сводка понравилась мне настолько, что я решил взять вас в штат.
– Очень рад, – сказал Валентин. – Очень рад.
– Из того, что я слышал, – продолжал Полторак, срывая очки молниеносным движением, которое Валентин уже успел подметить, – я заключаю, что у нас с вами не может быть никакой неясности относительно того, почему вас берут. Но на всякий случай поясню. Прослушав вашу сводку, я представил себе картину в целом. Часть общей системы явлений. Если бы я слушал любую другую станцию и любой другой выпуск известий, она была бы смазана, правда? Вы же ее видите и поэтому заставили увидеть меня.
– Общую систему явлений, – эхом сказал Валентин. – Да.
– Так называемым известиям мы отводим значительную роль. Потому что в явлениях есть система. Но ее трудно, очень трудно вскрыть. В нашем бизнесе есть люди, чья цель – смазать эту картину. С нашей точки зрения, они являются врагами, потому что достаточно исказить концептуальный подход – и все становится лживым.
– Так, – сказал Валентин. – Так.
– А люди не могут ничего понять, потому что дезориентированы, не так ли? И наши усилия в большой степени направлены именно на то, чтобы дать им необходимую ориентацию.
– Разумеется, – подтвердил Валентин.
– Ну что же, вы можете оказаться ценной находкой для станции. Я не вижу ничего, что могло бы помешать нашему сотрудничеству. Кроме, может быть, одного.
– Чего? – улыбаясь, спросил Валентин.
– Вы можете недооценить серьезность наших задач. Если так, мы можем не сработаться.
– Да, – сказал Валентин. – У меня один маленький вопрос.
– Слушаю.
– Почему вы существуете в Зеленогорске под другой фамилией?
Полторак медленно поднялся на ноги. Валентин тоже.
Они стояли посреди комнаты, глядя друг на друга.
– Вы так считаете? – медленно сказал хозяин кабинета. – Кто же я по-вашему? Эдмон Дантес? Максим Максимович Исаев?
Валентин взял со стола объемистую книгу формата телефонного справочника, полистал и прочитал вслух аннотацию:
– "Российский музыкальный ежегодник – настольная книга профессионала музыкального бизнеса в России и СНГ. Сейчас уже трудно себе представить, что когда-то фирма грамзаписи, продюсеры, артисты, руководители филармоний, рекламные агентства, журналисты могли ориентироваться в хитросплетениях музыкального бизнеса без этой суперкниги..." М-да, хорошая вещь.
– Ну и что? – пожал плечами хозяин кабинета.
– Просто я знаю, что вы – Степан Анатольевич Варенцов, музыкальный продюсер, которому наши зрители обязаны гастролями многих и многих известных музыкантов. И книгу эту вы издали, между прочим.
– Откуда такие сведения?
– Конечно, вы, Степан Анатольевич, не светский лев, ваше лицо не мелькает в журналах и в телевизоре, но для человека из мира шоу-бизнеса это не секрет.
– Сдаюсь. Как вы узнали? Желтая пресса?
– В некотором роде.
– Ладно, – махнул рукой Варенцов. – Не буду допытываться. А кстати, вы не знаете, почему она так называется, всегда меня этот вопрос занимал.
– Кто?
– Желтая пресса.
– А... Случайно знаю.
– Так расскажите, – предложил Варенцов.
– Все очень просто. Американский художник Ричард Аутколт в девяностых годах девятнадцатого века поместил в одной газете серию комиксов, главным героем которых был пацан в желтой рубашке. Все его высказывания были в духе поручика Ржевского. Он имел успех. И в тысяча восемьсот девяносто шестом году редактор респектабельной "Нью-Йорк-пресс" презрительно назвал подобные издания желтой прессой. Кстати, и вся пресса печаталась на дешевой бумаге желтоватого оттенка. Уже в тридцатых годах прошлого века ее заменили белой, которую делали, как это ни смешно, из конопли.
– Память у вас что надо. Даты, имена... Завидую. Вы приняты с испытательным сроком, – сказал Варенцов, открывая дверцу бара. – Будете фильтровать информацию. Я рад, что у нас появился такой профессионал. Я считаю, каждый должен заниматься своим делом. А иначе...
– Если за ошибку в расчете отвечает больше одного человека, виноватых не найти.
– Это мне нравится, – улыбнулся Варенцов. – Слушайте, – сказал он после паузы, – не могу отделаться от мысли, что мне тоже знакомо ваше лицо. Мы могли раньше где-то встречаться? Но даю голову на отсечение, вы на меня прежде не работали.
– Нет, не работал.
– Вы пьете? – Варенцов вынул из бара бутылку и два стакана. – Ну, за компанию? В смысле – за фирму? За сотрудничество?
Валентин посмотрел на бутылку и на Варенцова.
– Рановато для меня, – произнес он нерешительно.
– Да? – сказал Варенцов. – А я выпью. По такому-то случаю! Вы второй человек, который меня здесь расшифровал.
– Впрочем... – сказал Валентин. – Благодарю вас. Только немного.
Варенцов налил в оба стакана, Валентин осторожно принял свой, поднял и выпил.
– Предвосхищая следующий вопрос, я скажу вам, чтобы расставить точки над "и", почему я здесь – Полторак. Это, между прочим, девичья фамилия моей матери, так что все законно. Хотя сами-то мы не местные... Просто в провинции традиционно скептически относятся к человеку из шоу-бизнеса. Им бы не понравилось, что недвижимостью и фабрикой тут владеет какой-то столичный хлыщ, который таскается по ночным клубам и водит дружбу с голубыми и всякими прочими извращенцами, понимаете меня? – Варенцов хохотнул. – Это был продуманный ход, ну а теперь, когда фамилия стала чуть ли не логотипом всего моего бизнеса здесь, менять что-то мне уже и в голову не приходит. И потом, это очень увлекательно, вы только представьте: приезжаю я в Москву – и вот я уже Варенцов. Возвращаюсь сюда – Полторак. Еще виски?
Проглотив виски, Валентин понял, что это было ошибкой. Не успело еще разлиться по телу тепло, как мозг у него накренился, круто спикировал; стоя в полушаге от Варенцова, со стаканом в руке и расплывшимся в бессмысленной улыбке лицом, он одновременно летел вверх ногами по каким-то немыслимо закрученным спиралям, и там, внизу, – он видел их все время, – вспыхивали желтые и красные огни. "Сейчас же уходи, – сказал он себе. – Сейчас же".
Варенцов стоял, наблюдая за ним, он все еще не притронулся к своему стакану.
– Вам, кажется, не по себе, – сказал он с удивлением. – Напрасно я так настаивал. Я вижу, вы не привычны к спиртному.
– Да, – сказал Валентин. – Я мало пью.
– Вот что... Вы можете прийти во вторник?
– А? – сказал Валентин.
– Во вторник, – повторил Варенцов. – Приходите во вторник, в два часа. Для начала я думаю дать вам ночную музыкальную передачу – она идет в три часа. Вам надо записать ее во вторник вечером. С известиями, конечно.
– Хорошо, – сказал Валентин, – во вторник, в три.
– Зарплата ваша, о которой вы из вежливости не спросили, будет тысяча долларов в месяц. Вначале я много не плачу, Валентин, я не считаю это правильным. Однако я считаю, что за качество надо платить в любом деле, а потому обещаю вам сразу: вы будете получать гораздо больше, если мы поладим.
– Прекрасно, – сказал Валентин, снова повернувшись к двери.
– Подождите-ка. Как вы отнесетесь к авансу?
– О, – сказал Валентин, – хорошо. Никаких проблем. – "Господи, что я несу", – подумал он.
– Мои кассиры уже, конечно, ушли. Не сочтете за обиду, если я вам заплачу из своего кармана? – Из кармана джинсов он вынул пять стодолларовых бумажек и вложил их в руку Валентина. – Черт побери, ведь все равно им больше неоткуда взяться! Я рассматриваю это символически: каждый, кто у меня работает, так или иначе должен поддерживать со мной личные отношения. Я не верю в безличную организацию дела. Особенно такого, как у нас.
Валентин положил деньги в бумажник и еще раз пожал Варенцову руку.
– Мне было очень приятно познакомиться с вами, – сказал он.
– А мне было очень приятно познакомиться с вами, – ответил Варенцов без малейшей иронии.
Валентин прошел мимо женщин, сидевших над письмами, и стал спускаться по длинному маршу черной лестницы. Один раз ему пришлось остановиться, чтобы приноровить шаг к расположению и числу ступенек – их что-то слишком много оказалось в узком лестничном пролете. Очутившись на улице, он обнаружил, что плохо переносит солнце. В животе была буря.
Поесть бы нужно, подумал Валентин, степенно шагая по улице. Если удастся поесть и удержать пищу в желудке, то несколько стаканов пива выведут его из пике. Он вспомнил, что в бумажнике у него деньги, много денег. Их бы надо разменять. Он повертел головой. С обменниками в провинции всегда туго, да к тому же еще и воскресенье... Валентин шел по улице, проваливаясь в свое прошлое и плохо понимая, где сейчас находится, наконец он свернул в парк, видимо, где-то упал и отключился, потому что, когда пришел в себя, уже стемнело.
Вскоре он снова выбрался к огням цивилизации.
Первый же попавшийся кабачок был заполнен посетителями. Валентин непринужденно вошел и заказал у стойки тарелку жареного миндаля и бутылку пива – на это у него рублей хватило. Он пошептался с барменом и обменял у него по сносному курсу стодолларовую купюру.
Он мысленно оценил новую ситуацию, себя со стороны – в новом качестве, свою отработанную дикцию, спокойные, хорошие манеры, вычищенные в кои-то веки туфли и костюм. А почему бы и нет? Почему бы не сделать тут карьеру? Правда, у него другие дела, другая цель, и он не должен сбиваться с этого курса, он должен копить свой гнев, чтобы в решающий момент хватило энергии...
Голосом радиодиджея Валентин обратился к бармену:
– Будьте так любезны, сто граммов водки!
Бармен грустно улыбнулся.
– На улице, – сказал он, – такая духота. А вы еще беленькой хотите выпить – это после пива-то. Мне подумать об этом и то было бы тошно.
– А вы знаете, – ответил Валентин, – что последний год я провел в Зихуантанехо?
Бармен поглядел на Валентина внимательней и пробормотал:
– Откуда ж мне знать...
Еще несколько человек повернулись на его голос.
– А в Зихуантанехо вдвое жарче, чем в самый жаркий день в вашем чертовом городишке.
– Да? – сказал бармен.
– Точно, – сказал Валентин. – Это просто парализует. Задницу не отклеишь от стула – такая там жара.
– Чуть-чуть потише, – нервно сказал бармен, подавая водку, – рассказывайте.
– Так вот, – продолжал Валентин, величественно принимая стакан. – Зихуантанехо – это недалеко от Мехико. Это маленькое местечко, оно находится в сотне километров к северо-востоку от Акапулько в Тихом океане. Вы знаете, что говорят мексиканцы о Тихом океане?
– Где уж нам, – проворчал бармен.
– Говорят, у него нет памяти. И именно там я хочу провести остаток своих дней, командир. В теплом месте, где исчезает память. А у вас я не задержусь. А там я лягу на раскаленный песок и до обеда стану выпивать по бутылке коньяка.
– Жизнь у вас определенно удалась, – сказал бармен, отходя от него.
– Будьте добры, еще стаканчик. Можно сказать, я праздную свое возвращение в родные края.
– Пусть этот будет последним, – нехотя сказал бармен.
Валентин выпил и увидел, что верзила на другом конце барной стойки пристально на него смотрит.
– Зихуантанехо, – сказал Валентин ему ласково. – Ты бы хотел, чтобы тебя так звали – Зихуантанехо?
– Чего?! – зарычал верзила.
Стало тихо. Бармен и официант замерли. Остальные посетители заерзали на своих табуретах.
– Интересно, умею ли я еще драться, – задумчиво сказал Валентин, вставая. – Как там мой хук с правой? Как левый крюк? – Он нараспев произнес: – Удар зубодробительный, удар искросыпительный, удар-скуловорот! – Он засмеялся и тут же икнул.
Верзила уже пытался завернуть ему руку за спину.
– Ах ты гегемон долбаный! – закричал, вырываясь, Валентин.
– В милицию его, – сказал бармен. – Это же ненормальный!
Подскочивший официант ударил Валентина по затылку.
– Без ментов управимся, – сказал он. – Выгнать гада – и все.
С помощью верзилы операция была успешно осуществлена. Валентин, странно обмякший, не в силах повернуть голову, плавно пролетел через дверь и упал на асфальт.
– Теперь близко не подходи к этому месту, мразь, – сказал кто-то сверху.
Минуту спустя кто-то поднял его и посадил, прислонив к стене дома.
Валентин разлепил глаза и увидел, что это человек по прозвищу Колесо, с которым он познакомился на заводе.
Филипп Агеев, а это был он, закурил, потом вставил ему сигарету в рот и сказал:
– Сиди лучше здесь, целее будешь. А я тебе сейчас извозчика найду.
13
Приблизительно около четырех ночи таксист Калашников подогнал свою машину к стоянке у ночного клуба "Фантом". Работая уже не первый год, Калашников знал, что в это время возле клуба легко можно подобрать клиентов. Подвыпившие, одурманенные таблетками и разгоряченные дискотекой, ночные пассажиры вызывали у него чувство омерзения, но иногда они неплохо платили. Впрочем, бывало и наоборот. В работе таксиста, как, наверное, нигде, проявляется старая формула жизни – если очень повезло, то обязательно жди неудачи. Природа любит во всем равновесие. В эту душную ночь Калашникову скорее не везло. Намотавшись по всему городу, он не наскреб и половины привычного сбора. Несколько раз более удачливые коллеги увозили у него прямо из-под носа клиентов. Калашников нервничал, но изменить что-либо был не в силах. Оставалась надежда на пассажиров из "Фантома".
Таксист в душе, конечно, завидовал этим баловням судьбы, превратившим свою жизнь в бесконечный праздник. По природе Калашников был человеком суеверным, и что-то ему подсказывало, что в этих людях есть бесовское начало. Однако осуждать их поведение он просто не имел права, ведь от них в некоторой степени зависело и его призрачное счастье.