- Все к лучшему, - ответила я, собрав в кулак всю оставшуюся у меня дерзость. - Не придется читать либретто.
Слава откинул голову и расхохотался.
- Что мне в тебе нравилось, - сказал он, - так это то, что мозги у тебя как губка. Ты вообще любознательная девочка, я бы с удовольствием с тобой повозился. Жаль, что все так получилось. Честное слово, жаль.
И вышел.
Женщина проводила его взглядом, потом повернулась ко мне и спросила без всякой враждебности:
- Пить хочешь?
Я промолчала из гордости, хотя сухой язык давно царапал сухое горло.
Женщина вышла из подвала и через пять минут вернулась с высокой полуторалитровой пластиковой бутылкой.
- Вот, - сказала она и поставила бутыль рядом со мной. - Это вам на сегодня. Дотянешься?
Я не стала проверять.
- Гордая, - констатировала женщина. - Ну, как знаешь. Хочешь умереть от жажды - ради бога. Может, оно, действительно, к лучшему.
Пошла к двери, задержалась на верхней ступени и спросила с профессиональным любопытством:
- А как тебе удалось меня обмануть?
- Иголка, - ответила я равнодушно. - У меня в руке была иголка.
Женщина кивнула головой.
- Ты знаешь, - поделилась она, - у меня мелькнуло подозрение, что ты симулируешь. Но я подумала, что ты еще слишком маленькая, чтобы так нагло врать.
Я не нашлась, что ей ответить.
- Майя Давыдовна! - позвал женщину Алик.
Она повернулась к нему, вопросительно задрав бровь на холеном, все еще привлекательном лице.
- Обуйте ее, - попросил Верховский хрипло. - Прошу вас. Я не буду дергаться.
- Алик, ты же слышал, нельзя, - ответила женщина так просто, словно он просил дать ему еще один кусочек торта.
- Вы такая же больная, как ваш сын, - четко сказал Верховский.
Женщина снисходительно усмехнулась и вышла из подвала.
Толстая бронированная дверь плотно закрылась за ней.
- Покричим? - предложила я. - Может, нас услышат?
- Бесполезно, - коротко ответил Верховский. - Здесь полная звукоизоляция.
- Зачем тебе звукоизоляция? - спросила я любознательно.
- Почему мне?
- Это же твой дом!
Верховский минуту молча смотрел мне в глаза.
- Вот оно что-о, - протянул он наконец. - Вот что он тебе наплел…
Неловко завозился на полу, пытаясь сесть поудобней.
- Нет, Ира, - сказал он. - Это не мой дом. Это его дом. Весь поселок его.
Подумал и тихо резюмировал: - Это очень плохо. Это значит, что сюда никто не придет. Вот так.
Посмотрел на меня и тревожно позвал:
- Ира! Ира! Слышишь меня?
- Слышу, - ответила я.
Ощущения мои были странными, но в общем приятными. Временами я проваливалась в серое безлюдное пространство, и перед глазами развевалась какая-то рваная пелена. В этот момент меня переставал колотить озноб и не беспокоила онемевшая рука. Я бы с удовольствием осталась в том мире, но голос Верховского доставал меня оттуда и заставлял возвращаться назад, в реальность, где было столько проблем и неприятностей!
- Ира!
- Я слышу, - откликнулась я и открыла глаза.
- Помассируй свою руку.
- Зачем?
- Так надо. Ну, давай, давай, моя хорошая, разомни плечо. Вот так, вот умница…
Я покорно делала все, что требовал это странный человек. Хотя какая разница, отвалится моя рука до того, как я умру, или после того?
Странно, что меня все еще мучает любопытство. Странно, что меня вообще что-то мучает. Скорее бы все кончилось. Нет, об этом лучше не думать. Очень страшно.
- Расскажи мне все, - попросила я.
- Он убил Юрку, - с яростью ответил Верховский. И я поняла, что его это мучает больше всего. То, что убийство Казицкого останется безнаказанным. Вот глупый! Его самого тоже убьют, разве не ясно?
- За что?
- За камень.
Я прижалась виском к холодной стене.
- Ира, отодвинься. Не прислоняйся к холод…
- Мне так легче, - перебила я. - Расскажи мне все по порядку. Кто он? Ты давно его знаешь?
Верховский тяжело вздохнул.
- Он актер, Ира. Хороший актер. Я знаю его очень давно. Лет пятнадцать, не меньше.
- Откуда?
- Он учился у моей мамы. На ее курсе. Моя мать - актриса.
- Данилевич? - спросила я.
- Данилевич - это фамилия моего отчима. А маму ты наверняка знаешь под се девичьей фамилией.
И Верховский назвал мне актрису, которую когда-то знала вся страна. Великую актрису.
- Это твоя мама?! - поразилась я. И даже оторвала голову от стены, чтобы получше разглядеть собеседника: нет ли родственного сходства.
Сходства не было.
- Я тебе завидую! - сказала я искренне и снова прижалась виском к стене.
- Чему? - спросил Верховский безнадежно. - Ты думаешь, что это счастье - быть сыном актрисы? Господи, да если бы не Юркина семья, просто не знаю, во что бы я превратился!
Он тяжело вздохнул и продолжал.
- У Юрки была хорошая семья. Интеллигентная. И мне нравилось, что они… дружат, что ли… Не знаю, как сказать. Но почему-то мне было легче общаться с Юркиными родителями, чем со своими. Я, можно сказать, у Юрки жил.
- И твои родители тебе это разрешали?
- Да они просто ничего не замечали, - спокойно ответил Алик. - Актеры! Вся их жизнь - это драмы, трагедии, фарсы… А я не вписывался, скучный был. Как-то раз Юркина мама позвонила мне домой и предупредила, что я останусь у них ночевать. Я сам попросил ее позвонить, чтобы мама разрешила. Она у меня натура артистическая, иногда взбрыкивает… А мама удивилась и спросила: разве Алик у вас? Представляешь, она даже не заметила, что меня дома нет!
Алик рассмеялся, но как-то невесело.
- Потом Юркин отец отвел нас во дворец пионеров. Были раньше такие организации для детей. Юрка рисовал хорошо, вот отец и решил его пристроить в соответствующий кружок. А я следом увязался, хотя рисовал не очень здорово. Все считали нас братьями. Мы с ним были как сиамские близнецы, не разлей вода. Вместе в школу ходили, вместе возвращались. В кино бегали. Тогда показывали старые трофейные американские фильмы про индейцев, мы их обожали. Гарнизон осажден в своей крепости, запасы воды на исходе, и в самый последний момент на экране появляется титр: "Ура! Подоспела морская пехота Северо-американских Штатов"!
- Немые фильмы? - удивилась я.
- Представь себе! Ты, наверное, ни разу такой фильм не видела.
Я пожала плечами. Конечно, не видела! Кому нужна такая древность!
- Есть в них своя прелесть, - попенял мне Алик. - Впрочем, ты маленькая, тебе не понять… Вот так мы и жили. До семи лет.
Он замолчал.
- А потом? - спросила я. И тут же попросила:
- Ты говори, а то меня куда-то затягивает. Не хочу уходить, не дослушав. Мне интересно.
- Куда уходить? - спросил Верховский испуганно, и глаза у него стали круглыми. - Ирка, не смей! Слушай меня!
- Говори, говори, - пробормотала я.
- Ирка!
- Да слышу я, вот пристал! - разозлилась я.
- Хорошо, - немного остыл Алик. - Слушай. Хотя осталось рассказать немного. Мои родители в конце концов разошлись, разменяли квартиру и разъехались. Отец уехал в город-герой Ленинград, где его след благополучно потерялся, а мать снова вышла замуж. И родился Эдик.
- Ты, наверное, очень переживал? - спросила я и прижалась виском чуть ниже. Старое место сильно нагрелось.
- Переживал? - удивился Алик. - Да я на седьмом небе был! Отчим оказался классным мужиком. Он со мной столько возился, столько хорошего мне дал! Мы с ним подружились.
Он покачал головой и сказал себе под нос:
- Не могу понять, как у такого отличного мужика мог родиться такой генетический урод?
- "Все вырождается, друг мой, - процитировала я письмо итальянского ювелира. - Все переходит в свою противоположность. И даже самое доброе вино становится уксусом…"
Верховский быстро взглянул мне в глаза. Его губы тронула слабая улыбка.
- Ты все-таки раздобыла папку с документами?
- Раздобыла, - подтвердила я.
- Как?
- Неважно.
Он засмеялся и облокотился спиной о батарею.
- Оля! Вот ведьма! Перехитрила меня все-таки!
- Зачем тебе понадобились эти документы? - спросила я.
- Не мне, - поправил меня Алик. - Юрке. Мы с ним встретились на работе, после распределения. Он учился в Пединституте, а я в университете. Получил распределение в Институт истории языка и литературы. Юрка тоже. Так все и вышло.
Он помолчал.
- Юрка совершенно не изменился, даже внешне. Мальчишка мальчишкой. И такой же беззлобный был, как в детстве. А потом Любовь Тимофеевна сильно заболела. Это Юркина мать, - пояснил он.
- Понятно.
- Я нашел хорошего невропатолога.
Его лицо омрачилось.
- Майю Давыдовну, - выдохнул он с непередаваемым выражением ненависти, горечи и иронии.
- Это мать Славы? - спросила я спокойно.
- Да.
- Он говорил, что его родители врачи. Хорошие врачи.
- Это правда, - подтвердил Алик. - Мать - невропатолог, как ты уже знаешь. А отец был хирургом. Замечательным хирургом. Виртуозно делал операции на сердце. Последние пятнадцать лет работал только в хороших клиниках и в хороших странах. Немножко в Америке, немножко в Австрии, немножко в Англии… В общем, все это…
И Алик обвел подбородком стены.
- …заработано им.
- Ты сказал, что Славке принадлежит весь поселок.
- Да. Они вложили деньги два года назад после смерти отца, и вложили неудачно. Майя Давыдовна плакалась моей мамочке.
- Он знакомы?!
Верховский усмехнулся.
- Знакомы. Говорю же тебе, мы почти дружили семьями. Моя мамочка очень любила Славку. Говорила, что лучшего ученика у нее в жизни не было. Он и дома у нас бывал очень часто. А когда его мать переехала в Москву, они стали бывать у нас вдвоем.
- Почему Юра называл его принцем Дании?
- А-а-а… Есть у него навязчивая идея: сыграть Гамлета. Понимаешь, на последнем курсе мать решила поставить этот спектакль специально под него, под Славку. А ей велели отдать роль другому студенту. Его папа тогда был министром культуры.
- Да, неприятно, - заметила я.
- Неприятно, - согласился Алик. - И несправедливо. Этот подонок действительно хороший профессионал. Он играл Лаэрта. И блестяще играл, кстати.
- А Гамлета? Так и не сыграл?
- У него это превратилось в навязчивую идею, - ответил Алик. - Только ему не везло. Он в последнее время работал в театре Российской антрепризы, а там "Гамлета" ставить не планировали. Неходовая пьеса, а театр на самоокупаемости…
- Жаль, - сказала я. - Это нечестно.
- Не переживай! - язвительно перебил меня Алик. - Слава себя в обиду не даст! Он умудрился показаться продюсеру шекспировского фестиваля в Англии, и его пригласили на эту роль. Представляешь? В Англию! В Страффорд! На фестиваль Шекспира!
- Да что ты!
- Приятно тебя порадовать! - все так же язвительно ответил Алик.
- И как он сыграл?
- Он еще не сыграл. Он должен ехать то ли в конце этой недели, то ли в начале следующей. Фестиваль начнется в конце августа, три месяца на репетиции. Вот так.
- Что ж, за него можно порадоваться.
- Мы все за него радовались, - с горечью ответил Алик. - Все. И Юрка больше всех.
- Юра сам предложил ему купить бриллиант? - спросила я.
- Не совсем. Юрка пришел сначала ко мне и попросил раздобыть в архивах все документы и личные письма его прадеда, Яна Казицкого.
- Зачем? - не поняла я.
- Это документы, свидетельствующие о подлинности камня, - объяснил мне Верховский. - Понимаешь, стоимость драгоценности возрастает в несколько раз, если у нее есть легенда. Есть история. А у этого камня история такая, что продать его в России почти невозможно.
- Слишком дорого?
- И слишком много шума. Сама понимаешь, в нашей стране быть богатым опасно. Поэтому Юра решил продать его за десятую часть стоимости, но продать людям, которым можно доверять. Эдик к тому времени уже владел ювелирным магазином. Он получил неплохое наследство от тетки, сестры его отца. Она была женщина состоятельная и одинокая. Вот и завещала племяннику почти триста тысяч долларов. Юра попросил меня найти через Эдика денежного покупателя. Эдик нашел Славу.
- Он что, состоятельный человек? - удивилась я.
- Был состоятельным, благодаря своему отцу. Но они с матерью решили вложить все свои деньги в строительство поселка для новых русских. И, видимо, что-то не рассчитали. То ли инфляция, тали что-то другое, не знаю. Но денег на окончание строительства им не хватило. Славка попытался найти инвесторов-компаньонов, но это процесс длительный. А тут Эдик со своим предложением. Они со Славкой дружили. К тому же, Славка был умнее моего братца, и тот это прекрасно понимал… Юрка просил миллион.
- Миллион! - ахнула я.
Верховский с презрением посмотрел на меня.
- Да один камень, без легенды, стоит больше! А обломок короны Зенобии вообще бесценен! Десять миллионов - это стартовая цена на нормальном аукционе! Тем более, что вся история камня зафиксирована документально! Юрка просто не хотел головной боли…
Его голос треснул. Я молчала. Что я могла сказать?
- В общем, - продолжал Алик через минуту, - план у них был такой. Эдик нашел покупателя за границей. Богатого человека, который готов был заплатить пять миллионов. Эдик со Славкой договорились собрать миллион самостоятельно и выкупить камень у Юрки. А потом Славка должен был вывезти бриллиант за границу.
- Каким образом? - спросила я.
- Не знаю. Возможно, с театральным реквизитом. А что? Актер едет по приглашению в Англию. Все бумаги в порядке, приглашение лестное. Таможенники радостно интересуются, кого играть будет. Ах, Гамлета! Знаем, читали… А это что? Реквизит? Мечи, пояса. Перчатки, украшения… А это что за обломок? Да фигня, просто антураж! Конечно, антураж! Разве настоящие драгоценности бывают такие огромные? Верно, не бывают! Ну, успехов вам!
Алик пожал плечами и откашлялся.
- Возможно, так. Возможно, по-другому. Он мне не докладывал.
- А как ты узнал, что это он убил?
- А я и не знал! - с горечью ответил Алик. - Я, как только услышал, что Юрку убили, кинулся к Эдику. Взял его за горло, пытался узнать, кто покупатель.
- Сказал?
- Нет, - угрюмо ответил Алик. - Не сказал. Мы договор заключили.
- Какой?
- Я найду камень и отдам ему вместе со всеми документами. А он мне скажет, кто убил. Ясно же, что убил тот, кто знал про бриллиант. А знали только мы трое: я, Эдик и покупатель.
- Почему ты не заподозрил Эдика? Потому что он твой брат?
- Нет, - отрезал Алик. - Не поэтому. По поводу братца у меня иллюзий нет. Просто Эдик скорей бы отравил, чем зарезал. Он крови боится до судорог, а Юрку ножом ударили. Эдик бы так не смог.
Он посмотрел на меня и усмехнулся.
- А тут еще ты под руку подвернулась… Чего ты в институт явилась?
- Сама не знаю, - сказала я. - Наверное потому, что видела, как его убили. Я крестик потеряла, отправилась его искать. И все увидела. Хочешь знать, как это было?
Алик немного помолчал.
- Нет, - ответил он наконец, - не рассказывай. Мне и так плохо. Идиот!
Он скрипнул зубами и с силой ударился головой об стену.
- Как я мог так купиться?
- Ты в институт за ключами приезжал?
- Да. Я знал, где Юрка держит запасную связку.
- Зачем ты в квартиру пришел?
- Я помнил, где у Юрки тайник, - ответил Алик. - Мы его в детстве вместе придумали. Надеялся, что камень там. Я ведь не знал, что это за драгоценность. Только когда рисунок увидел - догадался.
- Ты не знал? - поразилась я. - Юра тебе не показал?
- Он сказал, что эта вещь приносит несчастье. Сказал, что будет лучше, если я останусь в стороне. Просто сведу его с Эдиком. И все. Откровенничать не стал. А я не расспрашивал.
- Как ты тут оказался? - спросила я.
- Славка вчера позвонил мне на работу. Просил срочно приехать в "Отрадный". Сказал, что у него есть информация о Юркиной смерти.
Он замолчал.
- И ты приехал.
- Конечно! Примчался, а не приехал! И получил хорошую порцию наркотика.
- Значит, вчера вечером, когда я сюда приехала, ты был уже в доме?
- В доме. Лежал в какой-то комнате. Ящиком меня накрыли - и все.
Я вспомнила длинные деревянные ящики, стоявшие под окном, и невольно рассмеялась.
- Ты чего? - не понял Алик.
- Ничего. Не обращай внимания.
- Теперь твоя очередь. Рассказывай.
- Что?
- Все!
Я опустила голову ниже, поискала место похолодней, но мне это уже не помогло. Я могу работать батареей. Вся стена горячая только потому, что я к ней прислонилась. А пол холодный. Странно, ногам холодно, а голове горячо. Оказывается, так бывает…
- Ира!
- Потом, - ответила я невнятно и закрыла глаза. - Отдохну немного…
- Ира!!
Меня поглотил водоворот и утащил в необитаемый мир за серой рваной пленкой.
Последующие дни я помнила смутно. Сознание все чаще поглощала серая рваная пелена, но голос Верховского упорно вытаскивал меня обратно. Он тормошил меня, не давал успокоиться, прилечь, заснуть. Орал в ухо, рассказывал какие-то истории, заставлял смеяться, отвечать, петь песни, просто тряс за плечо свободной рукой.
Иногда я приходила в себя оттого, что на моих губах оказывался влажный платок. Верховский заставлял меня глотать противную мутную воду, пахнувшую хлоркой, а меня тошнило и чуть не выворачивало наизнанку от одного ее запаха.
Он заставлял меня разговаривать с ним, хотя разговаривать мне хотелось все меньше и меньше.
Мне хотелось, чтобы меня оставили в том мире, куда я уходила.
Мне хотелось досмотреть картинку, от которой меня все время отрывал назойливый голос Верховского.
Я брела по раскаленному песку. Между ногами изредка проскальзывали маленькие ящерицы. Впереди дорогу мне преграждал высоченный горный хребет.
Я дала себе слово дойти до основания горы и только там лечь и отдохнуть.
Дошла и со вздохом облегчения упала на горячий песок. Пот лил с меня градом, в ушах звенело. Я подумала, что, наверное, ужасно пахну, но сил устыдиться этого уже не было.
Я устала. Я хочу отдохнуть.
Почему-то всегда именно в этот момент в мои сны врывался голос Верховского, назойливый, как наш телефонный звонок.
Он что-то орал мне прямо в ухо, заставлял вставать, идти дальше, петь песню, отвечать на какие-то вопросы…
Невыносимый человек.
Иногда меня сопровождали люди, лица которых казались смутно знакомыми. Словно я видела их раньше, в другой, прошлой жизни. Худой парень с удивительно белой кожей, покрытой веснушками. И как он умудрился сохранить здесь такую белую кожу?
Он смотрел на меня внимательным, пристальным взглядом и говорил кому-то:
- Оставь ее. Поскорее отмучается.
И этот, другой, рычал в ответ:
- Мразь!
Изредка показывалась какая-то женщина в строгом брючном костюме на каблуках. И как она может ходить здесь на таких каблуках? Неудобно же…
Женщина клала руку мне на лоб, зачем-то поворачивала мою голову, заглядывала в глаза.
- Дня два-три, от силы… Началось обезвоживание…