Сергей застонал, заворочался и проснулся. Он вел себя в точности как человек, который туго соображает спросонья, зевает, потягивается и оглядывается – где это я?
– Ну что, дебошир, очнулся?
Сергей разглядел мутными глазами своего врача:
– А, это вы, Федор Константинович. Где это мы?
– По дороге на Гянджу. Ты уже проспал половину. Сходи к ручью, помойся. А я пока еду разложу и "лекарство" достану. Есть хочешь?
– В животе пусто, но тошнит с похмелья… Лекарство медицинское или настоящее – которое горькому пьянице надо?
– Настоящее, – показал Шеин бутылочку марочного коньяка.
– Тогда обойдемся без умывания и зарядки. Где вы меня нашли?
– Ты сам явился, только в диком виде. Где это ты ободрался?
Сергей пощупал руку и лицо, критически осмотрел себя в зеркало.
– Вот черт! Здорово же я надрался, если меня сумели так приложить. А что с рукой?
– По виду – ножевая рана.
– А на морде вид – будто с горы катился. Ну, будем, – он опрокинул пластиковую стопку в рот и занюхал чебуреком. – Ой как хорошо… Вы извините меня, что я так сорвался, переволновался очень за последние дни. Спасибо, что вы со мной возитесь. А Губарь улетел уже?
– Да, сегодня.
– Ну и черт с ним. А как же вы? Вам, наверное, на службу надо?
– Я побуду с тобой несколько дней – пока не буду уверен, что кризис миновал. У тебя послешоковое состояние. Но хорошая разрядка в Баку должна пойти тебе на пользу, поэтому я тебя и не останавливал.
– А как переговоры с Миллером?
– Торгуются. Губаренко, как всегда, загнул непомерные цифры – у него губа не дура. А Миллер – человек прижимистый, лишнего не отдаст. Они еще долго будут водить друг друга за нос. Так что ты ничего не потерял. Ну что, пей еще одну, а закусишь уже по дороге. Нам еще далеко.
– Я чуть позже, когда очухаюсь, подменю вас за рулем.
– Лучше отдохни. Стакан спиртного, еда и сон – лучшие лекарства на свете, – говорю тебе это как врач.
Глава 8. Рубеж атаки
В Гяндже вся история повторилась. Второй по величине город Азербайджана (прежде – Кировобад), который всегда завидовал столичному блеску, с приездом в него международной комиссии с высокими чиновниками и представителями хозяев нефтепровода – начал закипать и бурлить. Наученные в Кюрдамире, власти позаботились о том, чтобы не допустить беспорядков. Партийные лидеры были превентивно призваны к порядку, массовые митинги запретили.
Однако разгонять демонстрации, которые пошли вдоль по пятикилометровому проспекту Гейдара Алиева к зданию мэрии, перед камерами журналистов и в присутствии иностранцев было нельзя. В город, связующий Восток и Запад и лежащий посредине между Тбилиси и Баку, был срочно направлен сам Фархат Алиев – министр экономического развития. Он вез городу щедрые обещания.
В походный штаб комиссии, занявший один из исторически ценных домов, построенных из знаменитого на весь Восток красного кирпича, тянулись многочисленные делегации с претензиями на незаконное отчуждение земли, самоуправство, нанесение ущерба и бесконечные злоупотребления. Забастовало единственное в городе предприятие, которое работало до сих пор на полную мощность – винно-водочный завод. Но даже этим ударникам спиртового промысла было на что пожаловаться – в городе были частые перебои с электричеством, оно подавалось по графику, а вода, которая иногда шла из водопровода, годилась только для технических нужд. Питьевую воду все закупали в магазинах и лавках.
Остальные предприятия были при издыхании. Город понемногу умирал. Безработные горожане Гянджи тысячами собирались у миниатюрной копии Девичьей башни, на пешеходной улице, также повторяющей Бакинский Арбат, в уникальном парке Хан багы с его гигантскими деревьями, под которыми все последние годы шумел самовольный рынок-толкучка. Инспекция трубопровода стихийно превращалась в предвыборный тур по стране.
Чтобы утихомирить политические страсти, Фархат Алиев выступил с официальным сообщением о том, что городу уже в нынешнем году выделяется специальный инвестиционный фонд для развития промышленности размером в девять с половиной миллиардов манат. Сумма поразила воображение горожан, и они принялись составлять проекты реанимации предприятий, хотя простой калькулятор мог показать, что на долю каждого жителя приходится пять долларов.
Сергей заявился уже поздно вечером. Он без стука вошел в номер Боба и Марата, бросив с порога веселое:
– Привет!
Боб скептически осмотрел его с головы до ног:
– Ну и рожа у тебя, Смирнов, – заметил он. – По земле волочили?
– Точно не помню, вроде того.
– Пить надо больше – чтобы на драку не оставалось сил, – наставительно сказал Боб. – Или ты во что-то серьезное впутался, как это Марат умеет?
– Да нет, все в порядке. Как тут дела?
Боб поднял указательный палец вверх:
– Не пей "черную" воду!
– Как это?
– Из-под крана течет так называемая в народе "черная" вода, она годится только для стирки темного белья и мытья полов. Пить и споласкивать глаза можно только покупной "белой" водой, иначе попадешь в городскую больницу, а там тебя быстро переправят в могилу.
Сергей уселся на стул посреди комнаты:
– И больше ничего существенного?
– Возьми в углу свой ноутбук, мы за ним присмотрели. Остальные вещи в твоем номере.
– Спасибо, – Сергей забрал свой компьютер. – Расскажите хоть что как…
– Митинги, возня мышиная, скука, – перечислил Боб. – Ты ничего интересного не пропустил.
– Мне эта свистопляска еще в Киеве поднадоела, а в этих безводных краях – просто тоска. Если свет опять отключат – пойду к мэрии стекла бить.
– Заблудишься в темноте.
– Нет, тут одна широкая асфальтированная улица – с нее не собьешься.
– Проспект Гейдара Алиева?
– Пустой вопрос. В Азербайджане все хорошее носит имя этого великого человека кроме Девичьей башни.
– А что Марат молчит, как "черной" воды напился.
– От "черной" воды в сортире сидят, а Марат на тебя сердится. Что Губаренко?
– Ожесточенно торгуется с Миллером. Стоят насмерть – до последнего цента.
– Миллер уже здесь.
– А Губаренко улетел в Москву. Не сговорились пока и взяли тайм-аут.
– Коды торгует?
– Не только, у него еще карта шельфовой геологоразведки по Гюнешли.
– Ценная?
– Он не показывает, но заламывает какие-то несуразные миллионы. Да перестаньте вы дуться. Марат!
Марат отложил газету и спокойно сказал:
– Миллер тебя спрашивал, вы же не виделись в Баку.
Сергей примирительным тоном объяснил:
– Я загудел почти сразу – на старые дрожжи. Двое суток отрывался. А потом Шеин привез меня сразу сюда.
– Надо бы с ним потолковать по душам.
– Он в моем номере ночует, мест в гостинице нет. Так что я, пожалуй, схожу на разведку к Маркусу, а ты можешь проконсультироваться с лечащим врачом без меня. Чего требовать от этого "нефтяного шейха"?
Боб подумал и ответил:
– Я бы отправился прямиком в Тбилиси, не дожидаясь всей этой делегации. Согласен, Марат?
Марат уже накидывал рубашку, чтобы отправиться на разговор к Шеину. Он коротко кивнул и скрылся за дверью.
Марат вошел в номер Сергея без стука и застал Шеина за разборкой дорожной сумки.
– А, Марат! Хорошо, что зашел, – нам надо поговорить.
Марат, который часто использовал прием молчания да и вообще был не болтлив, без слова сел на диван.
– Что ты не здороваешься? Недоволен моей деятельностью в качестве лечащего врача?
– Я недоволен тем, что произошло со Смирновым, и хотел бы внести ясность, – холодно сказал Суворов.
Шеин прекратил укладывать рубахи в шкаф и сел за стол:
– Охотно, – сказал он. – Тебе известен диагноз твоего товарища?
– Откуда бы?
– Циклическая форма шизофрении, отягощенная аутическим и амнезийно-заместительным синдромами. А в полном виде – надо вообще в карточке смотреть, что я там по науке классифицировал. По его случаю я мог бы диссертацию защитить. То, что он десять лет находится в обществе и живет почти полноценной жизнью, – уникальный успех.
– Ваш?
– Да.
– Это значит, что его можно в любой момент упрятать в психушку и объявить его показания юридически недействительными? – жестко спросил Марат. – Неплохая страховка.
Шеин отнесся к обвинению спокойно, он был тертый калач, разжалованный офицерик не мог поймать его на почве профессиональной деятельности. Шеин был уверен, что и опытные эксперты ничего не смогли бы доказать, дойди дело до суда или служебного расследования. Все шито-крыто!
– Что, все шито-крыто? – прочитал Марат его мысли. – Я ведь тебя задавить могу безо всякого расследования!
Шеин вздохнул:
– Все фронтовики одинаковы. Тебя тоже надо бы обследовать и помочь по мере сил. Везде в мире есть курсы для реабилитации солдат спецподразделений. Вы опасны, ребята, на гражданке. Вы все еще воюете и не можете остановиться, – голос Шеина набирал силу и обвинительный тон. – Обратись к кому-нибудь, пока не поздно, если мне не доверяешь. Могу дать наколку на специалиста…
Марат покачал головой:
– Ты меня проверял еще в базовом лагере. Смирнова отобрал, а меня – нет. Я тебе не подхожу, и ты с моими мозгами не справишься. Я хочу знать, что ты сделал с психикой Сергея и какие эксперименты ставил. Интересно, что ты запоешь, если тебе яйца зажать в тиски? – оценивающе глянул на Шеина Марат.
– То же, что и все – буду орать и признаваться в чем угодно. Но учти, что Смирнов полностью доверяет мне, так что при нем этот фокус не выйдет. Твой "наезд" на меня – фуфло. То, что ты способен понять, я расскажу и так.
– Валяй, – разрешил Марат, который, между прочим, просчитал и вариант "экстренного потрошения" этого "лепилы".
Сделать это было не так сложно, как тот думал. Если взять столовую вилку, выломать средние зубцы, а два оставшихся сунуть в розетку, обмотав ее ручку полотенцем, то свет в их стояке погаснет. Здесь это никого не удивит, но на время все ослепнут. Можно на выбор – выкинуть этого "ученого-экспериментатора" в окно со второго этажа, а можно и аккуратно вывести по лестнице, – никто не заметит. Потом посадить в его же машину, отвезти в степь и допросить по всей строгости полевого закона. Однако после этого врача придется закопать в землю, а Марат вовсе не был уверен в его виновности и даже причастности к бедам Смирнова. Он элементарно брал врача "на понт".
Шеин, который был уверен в своей относительной безопасности, начал растолковывать положение вещей по возможности простым языком:
– В 1995 году Сергей получил тяжелейшую психическую травму, выполняя задание Губаренко. О его содержании спрашивай у него самого. Мне известна только первая половина – это была установка мин на каких-то морских вышках. Это задание было выполнено успешно. Однако вслед за этим произошло что-то такое, с чем Смирнов как личность не мог примириться. Сходную клиническую картину наблюдали в случае, когда на глазах солдата в Афганистане пытали одного за другим его товарищей. Он спасся ценой предательства и участия в их казни, он принял мусульманство, через несколько лет попал в США и уже там впал в тяжелую форму аутической шизофрении. Бесполезно гадать, что именно привело Смирнова в подобное состояние. Однако факт остается фактом: как бы тонко я ни приближался к этому эпизоду в его жизни – даже в состоянии глубокого гипноза, – он впадает в коматозное состояние.
– И вы дали ему "новую" память?
– В течение двух лет он постепенно сам сочинил какую-то суррогатную версию, которая и укрепилась в его сознании. Это его стена, за которой прячутся кошмары. Конечно, они время от времени прорываются в сознание. Ведь информация из мозга никуда не девалась, но извлечь ее принципиально невозможно. Любая такая попытка окончательно разрушит его психику. По-видимому, он совершил нечто, чего не хочет признавать даже перед самим собой. Знаешь, как ребенок, который навалил в штаны и упрямо заявляет взрослым: "Это не я! Это не я!" Внутренний образ самого себя не совпадает в этом случае с фактами, и слабая психика предпочитает сохранить образ и устранить факты.
– У Сергея слабая психика? – недоверчиво переспросил Марат. – Нас же отбирали, как космонавтов.
– Не преувеличивай, мне об этом больше известно. Отбирали с учетом того, чтобы вы продержались год-два. О дальнейшей вашей судьбе никто не думал. В этом есть и моя вина – каюсь. Но на войне невиновных не бывает.
Марат про себя согласился с этим. Если вспомнить все, что им приходилось делать, камень прослезится.
Шеин налил себе стакан воды из графина, отхлебнул, будто на трибуне, и продолжал:
– При тех нагрузках, которые вам пришлось вынести, вообще нельзя остаться здоровым полноценным человеком, – Шеин оценивающе глянул на Марата и быстро спросил: – Или, может быть, у тебя есть семья, любимая работа, хобби?
Марат не собирался втягиваться в диалог, он сказал:
– Дальше.
– Я уверен, что у тебя нет даже собаки. Ты не можешь завести никого, кто стал бы тебе дорог, потому что опыт войны говорит: в любой момент ты можешь все это потерять.
Марат перебил врача:
– Не надо этой лирики, я не девочка. Что за эксперименты вы ставили на Смирнове и его людях? Управление психикой?
– Не верь голливудским фильмам. Ты видел шахидок, которым "промыли мозги" и отправили на задание? Наркотики плюс психологическое давление, идеологическая накачка. То же в тоталитарных сектах. Они похожи на нормальных людей? Нет, это роботы, зомби. В бою им не продержаться и полминуты. Нельзя подавить сознание бойца и требовать от него разумных действий.
– Что делали вы?
– Я учил его переходить в состояние так называемого упреждающего реагирования. Индийцы и китайцы называли его состоянием "безупречного воина". Использовались – очень осторожно – ускорители нейронного сигнала… Ты хоть не путаешь нейроны и нейтроны? Нейроны – нервные клетки, нейтроны – элементарные частицы. Плюс гипноз, медитации, тренировки. Ты ведь помнишь его показатели на спецполосе и в спарринге?
– Это не могло вызвать болезнь?
– Нет. Я все-таки серьезный ученый и знаю свой предмет. Эта моя техника сейчас используется некоторыми спортсменами, и успешно. В военной практике она оказалась неприменима. Так что Смирнов ни разу не использовал в боевой практике этот метод.
– Почему?
– Когда переходишь в состояние "безупречного воина", мозгом как бы становится все тело. Исчезает разрыв между приказом и исполнением. Глаз увидел брешь в обороне – мозг приказал ударить – рука выполнила. Все это заняло у тебя около 0,1 секунды. А у Сергея этот разрыв отсутствовал, когда он бывал "безупречным". Спросишь, почему это мешает в бою?
– Да.
– Это состояние хорошо на ринге, в бою с холодным оружием. Но как только ты захочешь отдать приказ подчиненным, то выйдешь из этого измененного состояния. Самое трудное с берсерками – это остановить их после боя, поэтому викинги неохотно использовали их. Хотя ценили и боялись.
– Что с Сергеем происходит сейчас?
– Все очевидно. Была опасность для жизни, к тому же дело происходило в тех же условиях, что и десять лет назад. Вот часть воспоминаний – самая безопасная – и прорвалась в сознание, чтобы спасти жизнь.
– Остальное может всплыть в будущем?
– Если произойдет очередной шок в соответствующих условиях. Тогда он вспомнит все.
– А потом?
– Потом все вернется к началу – острый шок, потеря ориентации, аутизм. Как вариант – самоубийство. Как вариант – кома, растительная жизнь без контакта с людьми.
– Как его состояние сейчас?
– Не знаю. Надо вести постоянное наблюдение. Я буду с ним до отъезда в Москву, а там потребую от отца, чтобы он аккуратно отстранил его от поездок. Предстоит повторный курс лечения – полгода, год, два… Не знаю. Но случай очень интересный, да и отец мне щедро платит. Кроме того, я привязался за эти годы к Сергею.
– А зачем вы приезжали сюда вместе с Губаренко?
– Сергей позвонил ему, тот – мне. Я сказал, что немедленно выезжаю, и Губарь, как вы его называете, увязался за мной. Он пытался продать секрет мин British Petroleum, пока Сергей сам их не обезвредил.
– А он может?
– Не знаю. Спроси сам. А если ты подозреваешь, что я в доле с Губаренко, то посуди здраво – разве он с кем-нибудь делился?
– Не знаю.
– А где остальные совладельцы этих вышек? Ведь не один он был в деле. Не задумывался об этом?
– Я не в курсе.
– А он их всех проводил в последний путь.
Марат поднялся:
– Версия убедительная. Что называется, внутренне непротиворечивая. Но есть один подозрительный момент – ты ее готовил десять лет. А потому рассчитываешь, что с ходу опровергнуть ее нельзя.
Шеин устало повел плечами, показывая, что не может спорить с параноиком.
– А потому я подожду делать выводы и понаблюдаю за ситуацией. Если уловлю опасность для Сергея – продолжим разговор, применив сначала тиски.
– Я бы уступил свою очередь генералу Губаренко, – сказал на прощание Шеин, "переводя стрелку". Он очень надеялся, что Губаренко Марату не по зубам.
Смирнов в то время, как обсуждался его диагноз, был допущен к Маркусу Миллеру, чтобы обсудить того же генерала Губаренко.
– Вы побывали в переделке? – спросил Миллер, глядя на разукрашенное лицо Сергея.
– Она, к счастью, не связана с нашими делами, – уклонился Смирнов от ответа, не рассказывать же англичанину о пьяном дебоше.
– Шрамы украшают мужчину.
– Я предпочитаю украшать других мужчин.
– А я – женщин, – не удержался Миллер от типичной английской шутки и остался ею очень доволен. – Я хотел спросить вас о двух вещах…
– О карте и о кодах, не правда ли? – подсказал Сергей.
– Вы правы.
– Карту я не видел и не могу судить о ее ценности.
– Тогда как можно говорить о цене, не видя товар или его часть хотя бы?
– Так всегда бывает, если речь идет о продаже информации. Но могу вам сказать, что Губаренко склонен назначать цену в двадцать, а то и в сто раз выше той, на которую в конце концов соглашается.
– Ага, – удовлетворенно сказал Миллер. – А коды? Вы сможете разминировать вышки самостоятельно?
– Если вы передаете их в концессию Смирновым, то эту проблему мы решим сами. Если нет, то я заломлю цену не ниже, чем Губаренко.
Миллер вежливо кивнул, приняв его слова к сведению.
– Мы начали переговоры по поводу концессии с вашим отцом. В течение недели будут подготовлены предварительные документы. Но я думаю, что эти сведения вам уже известны, – он показал взглядом на кейс-ноутбук, который держал в руках Смирнов.
– Нет еще, но я в ваших словах не сомневаюсь. Ребята жалуются на бессмысленность пребывания в Кюрдамире и здесь. Господин Снайдер пытается использовать их в качестве мелких полицейских провокаторов за неимением серьезного приложения сил. Мягко говоря, это неприемлемо.
Миллер с пониманием покачал головой: