- Что, если мы перестанем ходить вокруг да около? Так будет проще, не правда ли? Я не вчера родилась, вижу, к чему вы клоните. Так вот, я понятия не имею, совершил Нажеар злодеяние или нет. Я рассталась с ним в среду около одиннадцати утра, у него был грипп, он лежал в постели. Мне захотелось подышать свежим воздухом. Вечером, когда вернулась, я его уже не застала.
- А его вещи?
Сильви запнулась, догадавшись, что персонал "Паласа" доложил о том, как на следующий день она забрала из номера багаж своего спутника.
- Остались в отеле.
- Я не принуждал вас это сказать. Итак, когда Нажеар вернулся?
Она встала, прошлась по комнате, чтобы собраться с мыслями. Полицейский не сводил с нее глаз.
- Он позвонил мне на следующий день с Южного вокзала, попросил привезти его чемоданы, потому что ему нужно было успеть на поезд.
- А затем?
Инспектор рывком сдернул резинку с записной книжки и принялся строчить.
- Я поехала туда. Он дал мне пятьдесят тысяч франков и сел в скорый поезд Берлин - Варшава.
Инспектор вскинул голову. Она держала удар.
- Прошу прощения. В котором часу это было?
Она усмехнулась, потому что помнила расписание всех международных поездов. Довольно ей пришлось покататься на них!
- Поезд уходил в девять тридцать шесть. Нажеар извинился, что покидает меня в такой спешке, и, как я уже сказала, дал мне пятьдесят тысяч франков.
Она достала из-за корсажа пачку бельгийских купюр и положила на стол.
- В бельгийской валюте? - удивился инспектор.
- Нет, во французской.
- Вы обменяли их в Брюсселе?
- Вы прекрасно знаете, что нет. Вам также известно, что нас - таких, как я, - вечно в чем-нибудь подозревают, особенно когда видят у нас крупную сумму. Я попросила подругу поменять эти деньги в Генте и Антверпене.
- И вы не обратили внимания на их номера? Ничего не заподозрили?
- Я не читаю газет.
- И теперь не читаете?
- Это Боб, бармен, мне вчера рассказал историю про Ван дер Крэйзена.
- Почему же вы сразу не сделали заявление?
- Это не моя работа, а ваша.
Она говорила с впечатляющей прямотой, в упор глядя инспектору в глаза.
- А если бы я не пришел?
- Я знала, что вы придете.
- Вы готовы подтвердить свои показания под присягой?
- Когда вам будет угодно. Но сейчас, если у вас больше нет вопросов, позвольте мне вернуться в дансинг. Вы знаете, где меня искать…
Она улыбнулась ему, и он тоже улыбнулся в ответ, надевая резинку на свою записную книжку. Взявшись за ручку двери, она сказала:
- До свиданья.
- До скорого… - отвечал он.
Администратор едва успел отступить на шаг, когда Сильви стремительно прошла мимо него, словно бы ничего не заметив. Жаклин распивала шампанское в компании двух мужчин в парадных костюмах, молодого и старого, возможно, это были отец и сын. Сильви похлопала ресницами, давая ей понять, что все идет хорошо.
Мальчик сидел в уголке совсем один и, наверное, ни на что уже не надеялся: при виде своей пассии он вздрогнул.
- Скучаете? - спросила она.
- Нет… я… я ждал вас!
При одном взгляде на нее он порозовел и, подавляя смущение, пробормотал:
- Что вам заказать?
- Зачем? Этот скот опять утащил наши бокалы? Вы совсем спятили, Анри? - крикнула она проходившему мимо официанту.
- Это не имеет значения… - буркнул юноша.
Она посмотрела ему в лицо, увидела, какими пурпурными стали его уши, и вдруг спросила:
- Вы живете с родителями?
- Нет. Мои родители в Льеже. У меня здесь маленькая комнатушка, вернее, мансарда ближе к Схарбеку. Вот когда я опубликую свою книгу…
Администратор побрел в дальний конец зала, чтобы наблюдать, ничего не упуская. Жаклин смеялась, грызя зеленый миндаль, заказанный собеседниками ей в угоду, но через их головы все еще посылала Сильви вопрошающие взгляды. Однако последняя обернулась к юноше:
- Вы здесь веселитесь?
- Я… Когда я нахожусь подле вас…
Боб тоже смотрел на нее, да и официанты пялились. Наверняка ее история уже обошла весь здешний персонал.
- Расплачивайтесь.
- Вы хотите, чтобы я ушел?
- Мы уходим вместе. Поедем к вам.
- Но…
Он был потрясен. Не мог даже вообразить, как будет принимать эту красавицу в мансарде.
- Делайте то, что вам говорят, малыш. Не упускайте случая. Воскресенье бывает не каждый день!
Отсчитывая деньги, парень морщил лоб: до него дошло, что сегодня никакое не воскресенье, и теперь он ломал голову, что она хотела этим сказать.
Спустившись вниз, она бросила Жозефу:
- Нет, не надо такси.
И, подхватив своего спутника под руку, объявила:
- Едем на трамвае!
8
Время от времени Эли открывал глаза и смотрел, как за окном на уровне подоконника в бледном свете морозного утра проплывают головы прохожих. Он знал, что сегодня пятница, поскольку видел, что и мадам Барон, притом в шляпе, прошествовала мимо окна, направляясь на рынок. Домб тоже куда-то ушел, между тем как Валеско на втором этаже еще наряжался, сотрясая пол своими шагами.
Эли задремывал уже в четвертый или пятый раз, так как предпочитал вставать попозже, когда постояльцы разбредутся и дом заживет своей замедленной жизнью. Каждые пять минут очередной проходящий трамвай будил его своим назойливым звоном, а его остановка прямо напротив дома становилась продолжением пытки.
Мимо прошел почтальон. В почтовый ящик упало письмо. Эли едва не встал, хотел пойти посмотреть, но смелости не хватило, и он повернулся лицом к стене. Сколько еще времени прошло? В полусне ему чудилось, будто он слышал, как уходил Валеско. Потом случилось это - грянуло жестоко, как выстрел в толпе. Хлопнула дверь. Шаги приблизились к его кровати. Прежде чем Эли заставил себя повернуться, чья-то рука сорвала с него одеяло, которое он перед этим натянул до самого носа.
То ли по шелесту платья, то ли по запаху или какой-то иной причине он еще раньше, чем рискнул открыть глаза, догадался, что перед ним Антуанетта. Она была бледнее обычного, веснушки на ее лице от этого проступали особенно явственно. Взгляд ее был суров. Она протянула ему письмо:
- Читайте! Быстро!
- Который час?
- Не важно. Читайте…
Еще какое-то время он разыгрывал комедию, изображая внезапно разбуженного человека, а она неподвижно стояла над ним. Наконец он прочел:
"Антуанетта!
Постарайся быть умницей и хорошенько меня понять. Совершенно необходимо, чтобы тот тип немедленно убрался из дома. Добиться этого будет трудно, он вцепился, как клещ. Но скажи ему от меня, что полиция знает все и его имя с часу на час появится в газетах. У него еще есть время сбежать. Маме ничего не говори. Целую тебя.
Твоя сестра Сильви"
Эли, десять раз пробежав письмо глазами, сидел, не поднимая головы. Его взгляд не отрывался от этого листка бумаги. Антуанетта, все такая же неподвижная, резкая, в черном фартуке, который придавал ей сходство со школьницей, теряя терпение, произнесла:
- Итак?
Он сидел на краю кровати, босой, в расстегнутой пижаме, открывающей его тощую волосатую грудь. Его пальцы разжались, письмо упало на коврик, но руки продолжали шевелиться впустую, будто что-то разминая.
- Прекратите ломать комедию! - сказала Антуанетта. Руки замерли. Эли поднял голову. В этот момент его лицо еще не приобрело определенного выражения, и своей линии поведения он тоже пока не определил. Его брови были насуплены то ли страдальчески, то ли задумчиво, в глазах же, напротив, пряталось что-то плутовское и недоверчивое.
- Вы меня выгоните вон? - простонал он, всем своим видом изображая безутешную скорбь.
- Вам нельзя здесь оставаться.
В конечном счете письмо не слишком потрясло Нажеара. А вот слова Антуанетты полностью выбили его из колеи, с этой минуты он больше не ломался, его ужас вырвался наружу так неприкрыто, что девушке стало страшно. Он медленно встал, оказавшись при этом совсем близко к ней, лицом к лицу. Глаза его блуждали, губы тряслись, дыхание вырывалось из них горячими короткими толчками.
- И вы меня выдадите? Вы?..
Она хотела отвернуться, но не смогла. Зрелище, представшее перед ней, было таким же ошеломляющим, как если бы человек на ее глазах угодил под трамвай.
- Отвечайте!
Пот лил с него градом. Кожа посерела. Он был небрит, неумыт. Его пижама обтрепалась. Он умирал от страха. Это было невыносимо.
- Перестаньте! - взмолилась девушка.
- Антуанетта! Взгляните на меня!
Она чувствовала на своем лице его дыхание и едва сдерживалась, чтобы не закричать.
- Взгляните же на меня! Я хочу этого! У меня тоже есть сестра! Представьте, что у вас есть брат, что он здесь, сейчас…
И внезапно, когда она меньше всего ожидала этого, он рухнул на колени, схватил ее за обе руки своими трясущимися руками:
- Не говорите так! Не заставляйте меня уйти, нет! Стоит мне отсюда выйти, и они меня схватят, я чувствую! Вы слышите? Это будет на вашей совести… Антуанетта, я не хочу умирать!
- Встаньте.
- Не раньше, чем вы ответите мне!
Она отшатнулась на два шага, но он пополз следом на коленях:
- Антуанетта! Вы этого не сделаете! Вспомните, что было написано в той газете! Во Франции меня…
- Да заткнитесь вы! - завопила она.
И тут же застыла с остановившимися глазами, чувствуя, как по вискам струится холодный пот. Мимо окна только что проплывала очередная голова - и вдруг остановилась. Это была мадам Барон, она машинально заглянула в окно комнаты…
В замке повернулся ключ, дверь отворилась и захлопнулась, корзина с провизией со стуком опустилась на пол в коридоре.
- Вставайте! Быстро!
Но было поздно. В проеме двери выросла мадам Барон, вся в черном, более, чем когда-либо, исполненная сурового достоинства, отчасти благодаря шляпе. Она воззрилась на свою дочь, на мужчину в пижаме, неуклюже встающего с пола. Повисла пауза.
- Иди в свою комнату, - выговорила она наконец. - Живо! Пошевеливайся, ну!
Она была вне себя. Закрыв за Антуанеттой дверь, неумолимая, подступила к Эли:
- А вы что творите, негодяй вы этакий?
Она замахнулась, как для удара, и он попятился, закрывая руками лицо.
- Не стыдно вам приставать к девчонке? Сама не знаю, что меня удерживает от…
И тут она вдруг замолчала. Вглядевшись внимательнее, увидела слезы и пот, смешавшиеся на его бескровном лице. Внезапно, чего она уж совсем не ждала, с ним сделался припадок: все тело затряслось, дыхание с хрипом вырывалось из груди.
Все еще не веря, что это не притворство, она смотрела, как он, забившись в угол лицом к стене, колотит по ней сжатыми кулаками.
- Да что с вами такое?
Этот примитивный голос, его обыденная интонация были призывом вернуться к реальности, но успокоиться Эли не мог. Его зубы отбивали дробь. Ей показалось, будто она слышит бормотание:
- Мама… мама…
Он больше не был мужчиной. Его тело в пижаме казалось мальчишеским, и он продолжал молотить кулаками стену, как разбушевавшееся дитя.
- Вы что, с ума сошли?
С этими словами она подняла с пола упавшее письмо. Узнала почерк Сильви. Прочла, хотя ей уже было без надобности читать его. Она, не питавшая до сей минуты ни малейшего подозрения, разом поняла все. Эли повернулся и уперся ладонями в стену у себя за спиной, будто готовился к прыжку, но все еще всхлипывал и задыхался.
- Стало быть, вот как, - просто сказала мадам Барон, роняя письмо.
Ноги не держали ее, и она тяжело оперлась на стол.
- А я-то, дура лопоухая, ничего не подозревала! Надо сказать, вы меня ловко надули…
Она почувствовала, что он сейчас сложит руки, примется умолять, чего доброго, бухнется на колени, как только что перед Антуанеттой, и прорычала:
- Нет! Только не это! Вы сию минуту заберете свои пожитки и исчезнете! Вам ясно? Если через пятнадцать минут вы еще будете здесь, я позову полицейского!
Она направилась к двери, но ее остановил леденящий душу вопль, раздавшийся у нее за спиной. Это был вой смертельного ужаса, звук, какой можно услышать лишь в часы катастроф, когда людские голоса уподобляются завываниям охваченных паникой диких зверей.
Эли бросился ничком на постель, скорчился, судорожно вцепился в одеяло. Он без умолку вопил, он звал:
- Мама!
Мадам Барон отвернулась, оглядела улицу, боясь, как бы случайный прохожий этого не услышал.
А Эли все плакал, кричал, подвывал, кусал себе руки, обезумев от страха.
- Успокойтесь, - сказала она, не узнавая собственного голоса. - Так вы всех соседей взбаламутите.
Она сделала шаг к нему, нерешительно, будто колеблясь.
- Вы знаете сами, что здесь вам оставаться нельзя.
Проходя мимо стола, она положила на него шляпу, сбросив ее с головы усталым жестом.
- Будьте благоразумны. Вы еще можете ускользнуть…
Потом стремительно метнулась к двери, прислушалась к звукам дома, повернула ключ в замке, снова направилась к кровати:
- Вы меня слышите, мсье Эли?.. Я вам повторяю, что…
Будильник на кухне отсчитывал время, тикая сам для себя. Струя горячего пара вырывалась из носика чайника, крышка которого тряслась. Порой хлопья красного пепла выпадали сквозь колосники печи, мелким дождем сыпались в поддувало.
Оконные стекла запотели. Скатерть была постелена только на том краю стола, где с утра ожидали выложенные на тарелочку ломоть сала и два яйца, приготовленные для Эли, - их оставалось лишь разбить и бросить на сковородку.
В коридоре на плетеном коврике стояла корзина, полная овощей, из нее свисал пучок лука-порея.
Не раздается ни звука, только будильник твердит свое "тик-так". Никогда еще дом не был настолько пустым. Все двери закрыты, нигде не увидишь ни ведер с водой, ни тряпки, ни щетки, лежащей поперек дороги и мешающей пройти.
Чем-то все это напоминало минуты странного затишья, что наступает под кровом, где все живое ждет, затаив дыхание, когда роженица разрешится от бремени.
Будто подтверждая подобное сходство, первым звуком, нарушившим эту тишину, были шаги в комнате Эли. Дверь отворилась, скрипнув так, будто ее не открывали давным-давно. Мадам Барон со шляпой в руке прошла мимо корзины с продуктами, будто не видя ее, но тотчас вернулась и корзину забрала.
Когда она, толкнув дверь кухни, вошла, воздух там уже был настолько перенасыщен паром, что невозможно дышать, и она открыла окно, впустив в дом ледяной ветер со двора.
Ей предстояло совершить множество ритуальных движений, какие производятся повседневно, и мадам Барон совершала их. Глаза ее были сухи, разве что взгляд малость тяжеловат. Она убрала с печки почти совсем выкипевший чайник и заново наполнила его водой из-под крана, поставила на жарко разгоревшийся огонь кастрюлю с супом, повесила шляпу на крюк вешалки, разложила овощи на той части стола, где не было скатерти. Наконец бросила взгляд на будильник, который показывал двадцать минут одиннадцатого.
Тут она надела передник, вынула из выдвижного ящика нож, каким чистила овощи, распахнула дверь и громко позвала:
- Господин Моисей!
Лишь теперь в ней проявились признаки возбуждения. Она крикнула снова, голос звучал странно, как чужой. Когда она опять вошла на кухню, ей пришлось вытереть глаза и нос уголком своего передника.
Господин Моисей зашевелился наверху, отворил дверь, спустился по лестнице. Мадам Барон чистила лук для рагу, но плакала она не от лука, и господин Моисей мгновенно это заметил, нахмурил брови, спросил:
- Что случилось?
- Присядьте, господин Моисей. Надо мне с вами потолковать…
Она отворачивалась, но он все же видел, как слезы изменили ее, до чего несчастной она выглядит, какой растерянной, это побуждало его всматриваться еще и еще, изо всех сил.
- Я вам доверяю, господин Моисей… Есть вещи, которых я даже мужу сказать не могу… Вы его знаете, он поднимет крик, а это ни к чему не приведет…
Она высморкалась и заперла печную дверцу на засов.
- Не знаю, как вам объяснить… Главное, обещайте, что никому не расскажете.
Она резала лук на тоненькие ломтики, они падали в голубую эмалированную кастрюлю.
- Я нынче утром узнала, что новый постоялец…
Она подняла голову, их глаза встретились, одного этого взгляда было достаточно:
- Вы знали?.. А я-то и в мыслях ничего не имела! Обихаживала его, как других, нет, лучше, чем других… Я хотела выставить его за дверь, только сейчас… Подумайте, ведь мой муж государственный чиновник…
Она тщетно силилась прогнать мучительное воспоминание, и ее нож повис в воздухе без дела.
- Я вам даже рассказать не могу, как это все вышло… В жизни бы не подумала, что такое вообще возможно… Он кричал, звал свою маму… Всю губу себе раскровенил, кусал ее…
Она оглянулась, ее взгляд бессознательно тянулся туда, в коридор, к той двери, за которой она провела полчаса наедине с Эли.
- Вы знаете французские законы?
И поскольку он не проронил ни слова, она договорила сама, выпятив губы, сдерживая новый приступ рыдания:
- Убийцам отрубают голову…
Она бросила нож и луковицу на стол, обеими руками схватила свой фартук, закрыла им лицо и замерла, стоя у печки, а Моисей неуклюже забормотал:
- Мадам Барон… Мадам Барон… Прошу вас…
По-прежнему пряча лицо, она затрясла плечами, простонала:
- Ничего, все пройдет. У меня просто нервы расстроились… из-за этого…
Моисей положил ей руку на плечо. Жест был робким, на большее он не осмелился.
- Видели бы вы его… почти голый… тощий, будто совсем юнец…
- Успокойтесь, мадам Барон. Вы себя доведете, так и заболеть недолго.
Она собралась с силами, вытерла глаза, щеки, а выпуская из рук задранный передник, даже попыталась улыбнуться.
- Мне уже лучше…
Подошла к окну, которое успело раскрыться еще шире, до отказа, и снова захлопнула его.
- Может быть, я поступила неправильно… Он мне клялся, что, если я позволю ему побыть здесь еще несколько дней, он будет спасен… Показывал пятьсот франков, которые у него еще остались. Недалеко он с ними уйдет!
Пораженная какой-то внезапной мыслью, она лихорадочно пошарила в супнице, достала купюру в тысячу французских франков и бросила ее в печь.
- Ни с кем больше я это обсуждать не буду. Но скажите, господин Моисей, вы ведь тоже считаете, что его можно пока оставить, правда?.. Полиция думает, что он уже далеко отсюда… О нашем домишке никто и не вспомнит…
Она боялась, что не убедила его.
- Понимаете, когда он заговорил о своей матери… Я тогда и о вашей тоже подумала… Если бы ему угрожала только тюрьма, было бы другое дело, а так…
Она ободрала луковицу, ее веки увлажнились, но на сей раз от лука. Она успокоилась. Шмыгнула носом. Посмотрела на часы.
- Этот обед никогда не поспеет! А ведь есть еще господа Домб и Валеско… Если об этом сообщат в журнале, они узнают… В таком случае я хотела бы, чтобы вы с ними поговорили…
Но тут в голове у нее мелькнула другая мысль:
- Вы не видели Антуанетту?
- Я слышал, как она вошла к себе в комнату.
Хозяйка открыла дверь, позвала:
- Антуанетта!.. Антуанетта!..