Ростом он был пониже Эли, но зато мускулистее. Карандаш в его пальцах снова побежал по бумаге, стол опять затрясся.
Прошло несколько минут, и Моисей при всем своем хладнокровии поднял голову, настороженный наступившим молчанием. Его собеседник не шевелился, словно нарочно избегал любого движения. Он уставился на маленький красный глазок в печной дверце, его нижняя губа обмякла и отвисла.
Моисей вернулся к работе, и вскоре Нажеар бесшумно, даже воздуха почти не потревожив, встал, направился к двери, затем к себе в комнату и заперся там без света, с потухшей печкой.
Около четырех, когда фонарщик уже прошел по улице, мимо окна проскользнули две фигуры. Эли узнал мадам Барон и Антуанетту. Ключ повернулся в замочной скважине. Отворилась дверь. В коридоре раздались шаги. Но женщины едва успели дойти до кухни, когда мальчик, забегавший сюда каждый день, бросил в почтовый ящик газету.
Нажеар, спеша завладеть ею, устремился на кухню, где Моисей собирал свои бумаги. Стол загромождала груда мелких пакетов. Мадам Барон сказала:
- Антуанетта, ступай переоденься.
Еще не успев даже снять свою черную шляпу, она подбросила угля в топку, налила в чайник воды, поставила его на огонь. На морозе ее лицо порозовело. На шерстинках ее мехового шарфа сверкали бриллиантовые искорки инея.
- Без нас никто не заходил, господин Моисей?
- Никто, мадам.
Не взглянув на Нажеара, она в свой черед пошла переодеваться, Моисей последовал за ней. Плетеное кресло скрипнуло, когда Эли плюхнулся в него. Зашуршали газетные страницы. На первой ничего не было, на второй тоже. Однако на третьей он увидел заголовок "Дело ночного поезда".
Всего несколько строк. Эта история уже перестала быть злободневной.
"Брюссельская полиция продолжает расследование преступления, совершенного в ночном поезде Брюссель - Париж. Четыре дня тому назад она допросила некую Сильви Б., танцовщицу кабаре, ныне находящуюся в Брюсселе. С ее помощью была установлена личность убийцы. Это не кто иной, как некий Эли Нажеар, подданный Турции, любовник этой девицы. Его поиски остались безрезультатными. Предполагают, что Нажеар успел пересечь немецкую границу еще до того, как преступление было обнаружено. Девица Б. временно оставлена на свободе".
Эли осторожно оторвал эту часть страницы, газету же оставил на столе. Его глаза блестели. Он раскурил сигарету, сделал несколько глубоких затяжек.
Напряженно вслушался в звуки внутри дома. Его томило нетерпение. Пока мадам Барон спускалась вниз, он вскочил и уже ждал с открытым ртом, собираясь заговорить. Она отворила дверь и стала завязывать свой фартук.
- Что я вам говорил? - Его голос дрожал от радости, от гордости. Он протянул ей бумажный клочок, он настаивал: - Прочтите!
Потребность похвастаться была сильнее его, и он прибавил:
- Теперь они меня ищут в Германии!
Мадам Барон машинально вернула ему обрывок. Она прочла. Взяла кочергу, стала помешивать в топке, хотя надобности в этом не было, огонь горел исправно.
- Еще несколько дней и, как я и предвидел, мой отъезд станет…
- Помолчите! - оборвала она сухо.
Перед ее глазами неотступно стояли слова "… любовник этой девицы".
- Это же прекрасная новость. С того момента, когда меня стали разыскивать в другом месте…
- Да уймитесь вы! Оставьте меня! Идите в свою комнату!
- Если вы так воспринимаете…
"Любовник этой девицы…"
Она готовила ужин и плакала. Плакала беззвучно, как умеют плакать только женщины, чья молодость давно позади. Вошла Антуанетта. Спросила:
- Что случилось, мама?
- Ничего. Передай мне муку.
- Он опять что-нибудь брякнул?
- Нет… Оставь меня… Нервы совсем расшатались…
- Он будет ужинать с нами сегодня?
- А что поделаешь? Так надо!
Девушка стала развязывать пакеты. Там были две пары носков, черный шелковый галстук с маленькими белыми цветочками и еще один пакет поменьше, в нем оказалась узкая картонная коробочка.
- Авторучка ему понравится, - сказала Антуанетта. - На свои именины я тоже хочу такую.
Она стоила шестьдесят франков: имитация американской авторучки с золотым пером, но золота было только четырнадцать карат.
- Передай мне масло…
Эли еще раз перечитал сообщение "Газеты Шарлеруа", несколько раз сложил и без того маленький бумажный клочок и сунул его в карман своей фиолетовой куртки.
Вернулся Домб и прямиком пошел к себе. Моисей выбежал на улицу едва ли не со всех ног, на ходу вскочил в трамвай, но уже через полчаса снова был дома.
Из кухни доносились всевозможные звуки, в воздухе витали разнообразные запахи. Но никто против обыкновения из своих комнат не выходил. Эли, хотя сам закрыл шторы, легонько их отодвинул, чтобы наблюдать за тем, что происходит на улице.
Он первый услышал бубенчик разносчика, который остановился перед домом, и бросился к двери, зажав в кулаке заранее приготовленные деньги.
Это прибыл букет. Нажеар проскользнул обратно в свою комнату, не замеченный из кухни, и развернул посеребренную бумагу, чтобы освежить стебли водой из раковины. Валеско появился всего за несколько минут до семи. Эли был начеку, тотчас открыл свою дверь и взял протянутый ему студентом продолговатый пакетик.
- Сто шестьдесят франков… Это настоящая… Можно будет поменять, если перо не подойдет…
На кухне мадам Барон вытирала глаза, они все еще были на мокром месте. Она не плакала в прямом смысле этого слова, но ничего не могла с собой поделать: глаза снова и снова влажнели.
- Он скоро придет, - сказала она.
Подождав, пока стечет вода с цветов, до этой минуты мокнувших в раковине, она распределила их по двум вазам, стоявшим на столе, который приобрел особенно праздничный вид оттого, что был покрыт скатертью в красно-белую клетку. Пакеты, обвязанные веревочками, уже лежали рядом с прибором господина Барона.
- Ты бы попудрилась, мама.
- Заметно, что я плакала? - И добавила через силу: - От Сильви писем нет.
Она видела, как подошел трамвай с непрозрачными стеклами. Какая-то машина мешала ей разглядеть, кто выходит из трамвая, но когда он зазвенел и тронулся, она заметила фигуру, в которой узнала господина Барона. Он пересекал улицу.
За этим последовали скрежет ключа в замке, шаги в коридоре. Открыв дверь, Эли расслышал восклицание Антуанетты:
- С именинами, папа!
Начались объятия, поцелуи. Бормотание голосов стало неразличимым. А те, наверху, тоже прислушивались к звукам дома, затаившись в потемках на лестничных площадках.
Первым, кто заявился на кухню, был Эли со своим гигантским стофранковым букетом в одной руке и продолговатым сверточком в другой.
- Господин Барон, имею удовольствие пожелать вам счастливых именин…
Букет был слишком велик, слишком роскошен для кухни. Господин Барон неуклюже мял его в руках и рассматривал восхищенно.
- Это уж чересчур! Чересчур! - бормотал он.
И не зная, что делать, что сказать, косился на маленький пакет. Потом смущенно подошел к Эли и расцеловал его в обе щеки, вернее, пощекотал своими шершавыми усами.
- Не ожидал…
Мадам Барон крикнула в коридор:
- Господин Моисей! Господин Домб! Господин Валеско! К столу!
Были развернуты уже и носки, и галстук. Теперь господин Барон обнаружил авторучку Эли и пришел в экстаз:
- Да это же настоящий "паркер"!
Нажеар улыбался. Антуанетта, расстроенная, попыталась убрать другую, еще не распакованную авторучку, но отец заметил ее маневр:
- Ты что там прячешь?
Он-то был счастлив, еще как! Развернул второй пакет, посмотрел на авторучку за шестьдесят франков и, слегка застеснявшись, пробормотал:
- Ну вот, теперь у меня сразу две!
Мадам Барон передвигала кастрюли. Домб, щелкнув каблуками в знак приветствия, преподнес булавку для галстука в форме подковы:
- Желаю веселого праздника и пользуюсь случаем, чтобы выразить вам свою признательность, которая угаснет лишь с моим последним вздохом!
Валеско, явившись в свой черед, подарил хозяину вересковую трубку.
Господин Барон, сам не зная почему, не стал их обнимать. Может быть, они просто стояли слишком далеко?
Моисей пришел последним и уже с порога, закрывая за собой дверь, сказал:
- С именинами, господин Барон!
И не извинился, что ничего не принес. У него не было денег. Он зашел, чтобы взять свою коробку.
- Только не сегодня! - вознегодовала мадам Барон. - Вы с ума сошли!
Он покраснел, смущенный ее напором, и смиренно сел на свое обычное место. А господин Барон, расположившись в плетеном кресле, оглядывал их всех повеселевшими глазами.
- Я очень тронут… - начал он.
Все умолкли. Только Нажеар, перебив именинника, возвысил голос:
- У нас в расчет принимают только дату рождения. В этот день даже слуги приносят подарки…
Суп в тот вечер был исключен из меню как слишком будничная еда. Мадам Барон выставила на стол пару жареных цыплят, и ее муж уже привстал, собираясь их разделать.
- Позвольте мне!
Это опять встрял Нажеар. Антуанетта стала бледнее полотна. И толкнула ногой под столом Моисея, который не отрывал глаз от своей тарелки. Что до мадам Барон, она и присесть не успевала, надо же было готовить угощения.
- Вы должны знать обычаи, я к вам обращаюсь, Моисей! У евреев всегда такие сложные церемонии, во всем ритуал… Скажите, мадам Барон, у вас есть свечи?
Она резко обернулась:
- Зачем это?
- Потребуется… Сколько вам исполнилось, господин Барон?
- Пятьдесят два года.
- Потребуются пятьдесят две свечи. У нас есть обычай… Наступает момент, когда в комнате гасят свет, и тогда…
Моисей посмотрел ему в глаза. Эли заколебался, усмехнулся, умолк. Но прошло пять минут, и он уже распинался снова:
- Если бы удалось найти все, что нужно, я бы вам приготовил бисквит по-турецки. Моя сестра его делает просто волшебно, но и у меня недурно выходит.
- Он с кремом? - полюбопытствовал господин Барон.
- С цветами… Это гораздо изысканней.
- Не понимаю, как можно есть цветы.
- Цветочная эссенция…
- У тебя нет аппетита, Антуанетта?
Девушка положила в рот кусочек курицы. Для приличия. Домб уперся взглядом в стену. Лоб Моисея прорезала глубокая складка. Один лишь Валеско еще силился улыбаться.
- Я бы хотел, чтобы вы однажды посетили Стамбул, ведь тогда вы будете моим гостем. Я покажу вам Турцию…
- Знаете, пока не похоже, что у меня появится возможность путешествовать, - вздохнул господин Барон.
- Почему же? Если самолетом, весь путь займет не больше суток!
Мадам Барон в свой черед попыталась заставить его замолчать, уставилась в упор, сердито размешивая соус. Но он, казалось, не понимал.
- Турки самый гостеприимный народ в мире. С той минуты, как вы переступите порог дома, вы становитесь в нем хозяином, каждый старается предупреждать все ваши желания…
- Даже если вас никто не приглашал? - простодушно осведомился господин Барон.
Он сказал это без малейшей задней мысли. И был удивлен, когда Антуанетта внезапно прямо-таки поперхнулась от хохота. Ей пришлось встать, отвернуться от стола и сплюнуть в салфетку. Но и снова усевшись на свое место, она продолжала смеяться, на глазах выступили слезы, губы смешливо морщились.
- Я могу привести вам ряд примеров, - продолжал Эли, нисколько не смущенный. - Скажем, перед войной у моего отца гостил один большой русский барин. Он после революции бежал в Константинополь, как до сей поры некоторые называют нашу столицу. И что же? Он прожил у нас пять лет…
Антуанетта не могла больше сдерживаться: было не понять даже, смеется она или плачет. Ее родитель напустил на себя строгий вид и прикрикнул:
- Да что такое? Веди себя прилично! Когда господин Эли говорит… Я вас слушаю, господин Эли.
- Это такие вещи, каких не понимают на Западе. Моя мать и сестра потеряли почти все свое состояние, но если бы кто-то пришел к ним от меня, сказал бы, что он мой друг…
- Антуанетта! - снова возвысил голос господин Барон. - Не будь сегодня мой день рождения, я бы выставил тебя из-за стола и отправил спать.
- Вопрос, допущу ли я это! - резко отозвалась его жена.
Ее выпад был таким неожиданным, что супруг покраснел и, не понимая, что происходит, от растерянности снова принялся за еду.
Господин Домб, как обычно, удалился первым.
- Да уж, поляки совсем не то, что турки, - изрек господин Барон. - Вечно кажется, будто они делают вам одолжение, снисходя к вашей компании. Еще мне не по душе, как они пренебрежительно третируют евреев, в том числе своих же соотечественников. В конце концов, ведь господин Моисей такой же поляк, как он!
Он посмотрел на Моисея, но тот зубов не разжал.
- Где твоя мать? - вдруг забеспокоился господин Барон.
Антуанетта отправилась на поиски. Мадам Барон плакала на лестничной клетке.
- Оставь меня! Скажи им, что я сию минуту вернусь…
Но тут взорвалась сама Антуанетта:
- Надо, чтобы он ушел, мама! Иначе уйду я. Ты прочла статью?
- Он и тебе ее показал?
- Специально позвал меня для этого…
"Любовник этой девицы…"
Когда они вернулись на кухню, Моисей уже ушел, а Валеско искал предлог, чтобы тоже улизнуть. Господин Барон достал из стенного шкафа бутылку ликера, привезенную из Люксембурга. Нажеар пересел со своего прежнего места, теперь они сидели рядом.
- За ваше здоровье! За здоровье Турции!
- За Бельгию!
- Папа выпил… - прошептала Антуанетта.
Женщины вдвоем стали убирать со стола. Что до мужчин, они продолжали пить, тоже оба. Щеки Эли разгорелись. Что до господина Барона, он пришел в возбужденное состояние, хорошо знакомое его жене.
- Кто вам подсказал, что я мечтал о "паркере"?
- Я сам догадался.
Они захохотали. Тарелки и блюда, горой наваленные вокруг них на столе, задребезжали в ответ. Мадам Барон в последний раз поворошила в топке кочергой. Сказала Антуанетте:
- Иди спать. Посуду вымоем завтра.
И осталась совсем одна присматривать за ними, стоя у печки.
- Еще рюмочку? Не каждый день бывают именины…
- Вы не представляете, до чего вы мне симпатичны. И ваша жена тоже, впрочем, это другое. Женщины… С ними никогда не бывает такого полного согласия…
Он ощутил на себе жесткий взгляд мадам Барон, сделал усилие, пытаясь развеять туман опьянения, но тщетно.
- Когда вы приедете в Турцию… - выговорил он непослушным языком.
И господин Барон, к концу вечера сам поверивший в это, отозвался:
- Хе-хе! Я ж не против, может статься, и впрямь в один прекрасный день…
10
Валеско имел привычку, бреясь, подвешивать к оконной задвижке круглое зеркальце. Он выработал свои способы определять, который час: знал, когда учитель собирает детей перед школой, запомнил старика, который всякий раз садился в трамвай ровно в пять минут девятого. Прохожие появлялись редко, и каждому пешеходу предшествовал клуб пара от его дыхания.
В то утро, водя бритвой то по правой, то по левой щеке, Валеско вдруг приметил трех мужчин: они только что сошли с трамвая и теперь приглядывались к номерам домов. Один из них был толстым, в расстегнутом пальто, что позволяло заметить золотую цепочку от часов. Он сдвинул шляпу на затылок и курил трубку с изогнутым чубуком.
Толстяк был у них главным, это чувствовалось. Он заметил номер 53 и кивком головы указал на него другим, его изучающий взор, обозревая фасад, задержался на Валеско, которого он мог различить только как смутный силуэт, маячащий за занавеской.
Затем он сказал несколько слов самому низкорослому из своих спутников, субъекту средних лет в тесноватом пальто, с уныло повисшими усами. Тот зябко засунул руки в карманы и, пританцовывая от холода, остался один перед бакалейной лавкой, между тем как два других удалились.
Была минута, когда Валеско ждал, что сейчас раздастся звонок в дверь, так как двое незнакомцев уже перешли улицу, но оказалось, они сделали это, чтобы обойти квартал - проверить, нет ли другого выхода с противоположной стороны дома.
Когда они вновь появились перед зданием, их обувь была осыпана инеем, следовательно, они бродили по заиндевелой траве пустыря.
Все трое опять начали переговариваться. На коротышку было жалко смотреть, до того он окоченел. Толстяк, поколебавшись, зашел в бакалейную лавку, где провел не меньше пяти минут, и с того момента, как он оттуда вышел, за витриной появилась встревоженная физиономия торговки, да так больше и не исчезала.
- Мадам Барон! - позвал Валеско, выглянув на лестничную площадку.
- Вы, наверное, насчет горячей воды?
- Нет! Поднимитесь сюда на минутку.
К несчастью, когда он снова подошел к окну, а хозяйка за ним, толстяк уже обменялся рукопожатием с коротышкой и с довольным видом проследовал к центру города, между тем как третий перешел через улицу.
- Зачем вы меня звали?
- Посмотрите на них.
- Я смотрю, но не понимаю, чего ради.
- Готов поклясться, это полицейские. Они расспрашивали бакалейщицу. Тот, маленький, с дома глаз не спускает, а другой, я уверен, занял наблюдательный пост на пустыре. Что до пузатого, он ушел - это, вероятно, комиссар.
Мадам Барон несколько минут простояла, прячась за занавесками. Два трамвая один за другим подъезжали, останавливались, но коротышка не двинулся с места.
- Он встал? - спросил Валеско, указывая на пол.
- Спит. Они с мужем пили до трех часов ночи.
На площадке послышались шаги Домба, он уходил.
- Может быть, его стоит предупредить? - всполошилась мадам Барон.
- Нет смысла. Он ненавидит Эли.
Внизу отворилась дверь. Поляк вышел на улицу, его шаги звонко отдавались в морозном воздухе. Коротышка торопливо вытащил из кармана блокнот, заглянул в него, что-то проверяя, и зашагал по другой стороне улицы, явно стараясь получше рассмотреть студента.
- Что я вам говорил?
Неизвестный же, не пройдя и сотни метров, явно уверился, что здесь слежка ни к чему, повернул обратно и занял свое прежнее место у чугунного столба возле трамвайной остановки.
- Позвольте мне закончить одеваться, - обронил Валеско.
На кухне мадам Барон обнаружила Антуанетту и сначала решила ничего ей не говорить. Девушка завтракала и тоже ни о чем не спросила, только очень пристально посмотрела на мать испытующим взглядом глаз, казалось, ставших заметно больше за последние несколько дней.
- Думаю, теперь все, - вздохнула наконец мадам Барон, доставая из шкафа свою овощную корзину. - Твой отец еще спит?
Антуанетта молча кивнула.
- Я бы хотела, чтобы, когда он проснется, все уже было позади. Перед домом дежурит полицейский, на задах другой.
Ноздри девушки сузились, недожеванный кусок хлеба застрял у нее во рту.
- Все думаю, не предупредить ли его… Я только что заходила к нему в комнату, проверяла, не потух ли очаг. Он никогда не спал так крепко… Чувствуется, что выпил. Уснул на животе, храпит…
Тут мадам Барон посетила идея. Она побежала на третий этаж, тихонько поскреблась в дверь Моисея. Он открыл. Нечесаные волосы дыбом, воротник пальто поднят - он уже успел засесть за работу.