А потом промазала маслом и просыпала молотыми сухарями форму для торта со съемным днищем, залила в нее тесто и поставила в духовку. Подождала четверть часа, пока все приготовилось, достала из холодильника ванильное мороженое, подогрела ежевику и пошла в спальню, или центр по освобождению заложников, с кофе, тортом, мороженым и ягодами.
– Я поймала тебя на слове и приготовила карамельный бисквит, – сказала она.
Халениус одарил ее растерянным взглядом, явно глубоко погруженный в мысли, не имеющие никакого отношения к ее кулинарному творчеству. И она почувствовала себя по-дурацки. Вдобавок не знала, куда поставить поднос. Все пространство письменного стола было занято компьютером с аксессуарами, звукозаписывающим оборудованием и листами со всевозможными пометками, а на втором стуле все еще лежал ворох одежды (почему она не убрала ее после себя? что с ней не так?), она смущенно сглотнула комок в горле и почувствовала, как краснеют щеки.
– Мы разберемся с этим в другой комнате, – сказал Халениус и поднялся.
Она поблагодарила его в душе, развернулась и поместила поднос на стол в гостиной, а потом забралась в угол дивана с фальшивой чашкой из Белого дома в руке, волосы упали ей на лицо.
– Что это были за фильмы? – спросила она.
– Я не видел их, – ответил Халениус и опустился в кресло. – Семьи не пожелали их обнародовать, но я попробую, может, удастся получить неофициально. Это явно видеоролики не лучшего качества, где заложники сидят в темном помещении при свете, падающем только на лицо, и говорят, что с ними обращаются хорошо, и просят близких как можно быстрее заплатить требуемый выкуп. Все как всегда.
Анника почувствовала, как у нее участился пульс, proof – of – life, выстукивал он, proof – of – life…
– Как они выглядели? – спросила она.
– Вполне ожидаемо: бородатые и грязные, но сравнительно бодрые. Никаких следов жестокого отношения, в любом случае видимых.
Анника глубоко вдохнула.
– Как думаешь, мы тоже получим такой ролик?
– Вероятно.
– Когда?
– В течение дня или, пожалуй, завтра. Похоже, наши злодеи действуют строго по порядку. Ты была последней, с кем у них состоялся первичный разговор. Пожалуй, Томас имеет номер семь в их списке.
Она кивнула и прикусила щеку изнутри.
– Как будут развиваться события дальше?
– Если говорить о моих догадках, – сказал Халениус, – по-моему, они особо не настроены на разговоры сегодня. Им ведь известно, что ты не сможешь пойти в банк раньше утра понедельника, а они хотят держать нас в напряжении.
Анника подула на кофе.
– Сидеть и ждать телефонного звонка гораздо хуже, чем получить его?
Он кивнул.
– У похитителей два оружия: насилие и время. Они уже продемонстрировали, что используют первое из них, и, вероятно, не будут сомневаться насчет второго тоже.
Она бросила взгляд в окно. Насилие и время. Насколько хватит Халениуса проводить практически сутки напролет, кроме отведенного на сон времени, в ее спальне. Как долго средства массовой информации смогут поддерживать интерес к данной теме?
– Мне надо встретиться с Шюманом сегодня, – сказала она.
– Хорошая идея, – поддержал ее Халениус.
– Данные о французе еще не выплыли наружу?
– Нет, насколько я видел, но это, конечно, произойдет уже сегодня.
Она вспомнила свою старую мысль.
– Интересно, что он сделал не так?
– Почему его убили? Ничего, пожалуй. Возможно, причина в переговорщике, или в близких, или обе стороны виноваты. Возможно, он попытался бежать. Или вообще нет никакой причины. Преступники просто решили наказать его в назидание другим.
Анника пододвинула к нему бисквит.
– Поешь, – сказала она.
Он откинулся на спинку кресла (ее кресла) и рассмеялся. Просто расхохотался громко и безудержно, так что его рот растянулся до ушей, а глаза превратились в узкие щелочки.
– Ты действительно не такая, как я думал, – сказал он, когда наконец взял себя в руки.
– Это хорошо или плохо?
Халениус улыбнулся и покачал головой и сделал глоток из своей кружки. Анника пошла на кухню и приготовила еще растворимого кофе, взяла пачку салфеток и вернулась в гостиную.
– Что означает для нас обнародование смерти француза? – спросила она и поставила новую чашку перед статс-секретарем, положив рядом с ней салфетки.
– Интерес к истории резко возрастет, – ответил он. – Охота за преступниками активизируется, американцы и англичане уже в деле, так что будет жарко.
Он отрезал приличный кусок от еще горячего бисквита и с аппетитом принялся за него.
– Все сгорающие от любопытства редакторы, которые рвались пообщаться со мной вчера, захотят получить новый комментарий сегодня, – констатировала Анника.
Халениус кивнул с набитым ртом.
– Черт, как вкусно с мороженым, – сказал он.
Анника посмотрела на мороженое и прикинула, надо ли поставить его в холодильник снова, или оно могло простоять еще немного на том же месте без особого ущерба для внешнего вида и вкусовых качеств, а потом до нее внезапно дошла вся абсурдность подобных мыслей в ее положении: она тратила свои силы и время на размышления о такой ерунде плюс сидела и гадала, закончил мужчина с противоположной от нее стороны стола есть или нет. Ее муж исчез в Восточной Африке, а она беспокоилась о том, понравится ли Халениусу бисквит. Анника задрожала и закрыла руками лицо.
– Извини, – промямлила она. – Извини, это просто…
– Тебе не обязательно отвечать, если нет желания, – сказал он.
Она заморгала от удивления, смотря на него.
– Сгорающим от любопытства редакторам, – пояснил он.
Анника попыталась улыбнуться, потянулась за салфеткой и высморкалась.
– Это все так болезненно, – сказала она.
Халениус кивнул и снова принялся за бисквит. Она посмотрела время на мобильнике.
– Мне надо встретиться с Анной. У нее йога в двенадцать.
– Поговори с Шюманом о его предложении, – сказал он. – А я внимательно проштудирую вчерашний разговор и сделаю распечатку. Потом позвоню К., ты не хочешь с ним пообщаться?
Она поднялась с пакетом мороженого в руке.
– Для чего?
Халениус пожал плечами. Она пошла на кухню и поставила мороженое в холодильник, а потом направилась в прихожую одеваться.
– Твои дети, – сказала она, натягивая варежки. – Что они говорят, когда ты отсутствуешь так долго? Не беспокоятся?
– Ну да, – ответил Халениус. – Но они улетают к Энжи ночью, у них в школах там на юге сейчас летние каникулы. Теперь ее очередь встречать Рождество с ними.
Анника на несколько секунд задержалась в дверях.
– Они поедут одни?
Халениус еле заметно улыбнулся и поднялся со своей чашкой и тарелкой из-под торта в руке.
– Моя подруга летит с ними, – ответил он, пошел на кухню и поставил тарелку и чашку в посудомоечную машину.
Анника попыталась улыбнуться, развернулась, открыла дверь и покинула квартиру.
Анна Снапхане ждала ее в кафе на Кларабергсгатан, перед ней стоял бокал сока, а рядом лежал бутерброд с хлебом грубого помола. Она явно собрала все газеты, которые смогла найти на пути сюда. Их гора на шатком маленьком кофейном столике была еще больше той, что Шюман принес с собой вчера.
– От истории с серийным убийцей просто мурашки по коже бегают, – сказала Анна и протянула Аннике "Квельспрессен". – А ты слышала про самолет, упавший в Атлантике? Боже праведный, террористы повсюду сегодня…
Анника поставила свой кофе на единственный свободный клочок поверхности стола, опустила сумку на пол, сняла куртку и взяла газету.
– Разве там дело не в грозе? – спросила она и развернула ее.
Три женщины улыбались ей с фотографий на первой странице. Над ними хитрая строчка "Полиция подозревает" для защиты от возможных обвинений в нагнетании страстей, дополненная двоеточием. Она позволяла публиковать любой бред под зловещими заголовками далее, если какой-то представитель полицейских властей сказал нечто похожее.
И под снимками действительно красовались слова
СЕРИЙНЫЕ УБИЙСТВА.
– Равные строчки и все такое, – сказала Анника и перелистала шестую и седьмую страницы.
Там помещалась статья их талантливого врио Элин Мичник, где говорилось, что некий источник в полиции подтвердил теорию из вчерашнего номера "Квельспрессен", согласно которой эти убийства в пригородах Стокгольма имели "некое сходство". По его словам, "сейчас проводились объективные расследования".
А значит, написала Мичник, полиция вполне могла бы сопоставить все три дела и поискать общий знаменатель.
– Боже мой, – пробормотала Анника. – Такие формулировки ведь ни к чему не обязывают.
– О чем ты? – спросила Анна Снапхане, отправляя в рот бутерброд.
– Само собой, есть сходство между данными убийствами. Все жертвы женщины, их всех зарезали, и все они из Стокгольмского региона, и поправь меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, любое расследование проводится объективно, да, за исключением убийства Улофа Пальме, конечно. И само собой, полиция, пожалуй, может сопоставить эти дела, черт…
Анна Снапхане наморщила лоб.
– А при чем здесь Улоф Пальме?
Анника вздохнула и перевернула газетный лист.
– Расследование его убийства потерпело полную катастрофу, поскольку глава полиции Стокгольма сидел в своем кабинете и решил, что премьер-министра застрелили курды. Это, как потом выяснилось, оказалось полной ерундой, но к тому времени прошел уже год, и было слишком поздно.
Она принялась листать дальше.
Восьмая и девятая страницы содержали материал о близких убитых женщин. "Мамы больше нет" – гласила надпись над всем разворотом. Томасу досталась десятая страница. На ней красовалась уже другая фотография, из той поры, когда он играл в хоккей, вероятно имевшаяся в их архиве, дополненная невинным текстом о том, что "охота продолжается".
Одиннадцатую занимала реклама.
Следующий разворот, однако, оказался более интересным.
На цветастом диване сидела красивая блондинка, со слезами на глазах смотрела в камеру и держала двух малышей с такими же белыми волосами, сверху красовался туманный заголовок "Папа, приезжай домой!". А ниже она прочитала: "В плену у похитителей в Восточной Африке вместе со шведом Томасом".
Анника вздохнула и прищурилась, чтобы разобрать набранный мелким шрифтом текст под фотографией. Жена румына. Она сложила газету и отложила ее в сторону.
– Как дела у Миранды?
У Анны Снапхане была дочь на год старше Эллен.
– Я не имею никакого влияния на ее жизнь, – ответила Анна коротко. – Если она чувствует себя хорошо, то и я тоже. Миранда просто обожает новых малышей Мехмета…
– Своих сестричек, ты имеешь в виду?
– Да, и я не должна добавлять ложку дегтя в бочонок с медом. Прекрасно, если она может находиться там неделями, у нас ведь хорошие отношения – у меня, Мехмета и его новой. Мы приходим и помогаем друг другу, и так будет всегда.
– Ого, – заморгала от удивления Анника.
– А что тут странного, не понимаю? – пожала плечами Анна Снапхане.
Анника закашлялась.
– Ты хотела о чем-то со мной поговорить?
Анна Снапхане подалась вперед, в результате чего майонез с бутерброда оказался на одной ее груди. Недавно она сделала себе операцию – увеличила бюст до размера D и еще по-настоящему не привыкла к своим новым прелестям.
– У меня есть идея относительно фантастической программы, которую я собираюсь продать шефам "Медиа тайм" в понедельник.
Анника еще не успела толком познакомиться со всеми новыми цифровыми каналами, возникшими за время ее отсутствия в стране.
– Это серьезный телевизионный канал, – сказала Анна Снапхане. – У них есть также новостной портал в Сети, mediatime.se. И программа, которую я придумала, относится к стилю ток-шоу, но с более глубоким содержанием, не какая-то там развлекательная, а серьезная, и поэтому еще более развлекательная, если ты понимаешь, о чем я говорю…
– Примерно как у Опры или Скавлан? – спросила Анника и отодвинула от себя чашку с кофе.
– Точно! – кивнула Анна Снапхане и вытерла майонез со свитера из овечьей шерсти. – Ты могла бы помочь мне с этим, как думаешь?
Анника убрала волосы со лба.
– Анна, – сказала она, – ты же знаешь, что случилось с Томасом…
Ее подруга подняла обе руки в протестующем жесте.
– Конечно, это ужасно, и, по-моему, тебе надо приготовиться к худшему. Похитители вряд ли застрелили охранников и переводчиков исключительно ради того, чтобы потом отвезти остальных куда-нибудь попить кофе.
Анника пожала плечами и покачала головой: что, собственно, здесь добавишь?
– Только скажи, что ты придешь ко мне, – не сдавалась Анна. – Будешь там и поддержишь меня.
– Само собой.
Анна Снапхане потянулась за своим мобильным телефоном.
– Почему ты так уверена, что дело в грозе? – спросила она, обновив страницу в "Фейсбуке".
Анника окинула взглядом тесное кафе. Столы стояли вплотную друг к другу, воздух пропах сырой тканью, выходившее на улицу окно было заляпано грязью. Никто не смотрел на нее. Никто, похоже, ее не жалел. Она была самым обычным человеком в самом заурядном заведении, спряталась за немытыми стеклами и пыльными коврами.
– Наверное, какой-нибудь террорист взорвал самолет при помощи тюбика с блеском для губ, – продолжила Анна Снапхане, отложив в сторону свой мобильник. – Или теней для век, или чего-то другого из тех опасных для жизни препаратов, которые надо засовывать в маленькие прозрачные пластиковые пакеты, когда поднимаешься на борт.
Анника покачала головой.
– У "Эйр Франс" и раньше падали самолеты, – сказала она. – У них что-то было не так с указателями скорости или, возможно, с высотомерами, я не помню…
– Ты так хорошо думаешь обо всех, – проворчала Анна. – По-твоему, "Аль-Каида", пожалуй, просто хочет сделать мир лучше.
– На счету "Макдоналдса" гораздо больше жертв, чем у Бен Ладена, не говоря уже о тех, кто погибает на дорогах. Или из-за природных катастроф…
– И посмотри, чем все закончилось для Бен Ладена, – сказала Анна. Она собрала со стола газеты и протянула Аннике. – Хочешь взять себе?
Анника покачала головой. Анна Снапхане сунула всю пачку в свою спортивную сумку.
– Может, присоединишься? Аштанга-йога, техника дыхания, умение контролировать свое тело и концентрация. Тебе пригодится немного такого. Бандха, дришти и виньяса…
Анника посмотрела на часы.
– Мне надо зайти к себе в редакцию и поговорить с Андерсом Шюманом.
Анна Снапхане вздрогнула и уставилась на нее:
– И о чем же?
Анника кивнула в сторону спортивной сумки.
– "Серийный убийца", – солгала она и натянула на себя куртку.
Запах еще сохранился в обшитых железом стенах и в земляном полу, пусть они и унесли датчанина. Мне казалось, что на месте, где он лежал, осталось темное пятно. Пожалуй, след от физиологических жидкостей или тени были чернее всего именно там.
Я передвинулся как можно дальше, в противоположный угол, переполз на боку, при этом мое бедро постоянно терлось о землю. Укусы насекомых чесались, одно веко распухло, мелкие камни скребли по ранам на моих руках, причиняя сильную боль.
Ветер пробивался внутрь сквозь щели между листами обшивки.
Я поболтал немного с датчанином вечером до того, как мы отправились в нашу поездку, он сидел рядом со мной в баре отеля и завел разговор о своих детях и внуках. У его сына только что родилась дочь, он показывал их фотографии, а я пытался отделаться от него всевозможными способами, поскольку с другой стороны от меня сидела Катерина и у нас имелась другая тема для обсуждения…
Я ничего не слышал о Катерине или немке после того, как нас переселили в железную хижину, никаких разговоров, или криков, или других звуков. Я вглядывался в темноту, старался не обращать внимания на страшное пятно, и пытался отыскать ее лицо у себя в памяти, но ничего не получалось, я не находил его там, не мог вспомнить, как она выглядела. Взамен внезапно увидел перед собой Эллен, мою маленькую дочку, очень похожую на меня. Мне стало трудно дышать, и я даже не заметил, как заменявший дверь стальной лист убрали в сторону.
Длинный приподнял меня от земли и потащил в направлении пятна от тела датчанина. Я инстинктивно уперся, только не туда, к еще не высохшей до конца луже, но Длинный ударил меня по уху, и я перестал трепыхаться. И, повинуясь его воле, в конце концов оказался прижатым спиной к железной стене, зловоние обступило меня, и я почувствовал, как сырость начинает проникать сквозь одеяло, которым они обернули нижнюю часть моего тела.
– Субири хапа, – сказал Длинный и вышел наружу, не задвинув за собой "дверь". Свет ворвался внутрь, все пространство вокруг стало белым, я зажмурился и поднял глаза к потолку.
Потом прямоугольную дыру в стене заполнила чья-то тень, и небеса исчезли, когда кто-то широкоплечий и приземистый наклонился в темноте и наморщил нос.
– You stink, – сказал он.
Это оказался мужчина с мачете, Кионгози Уюмла. Он мог стоять прямо в хижине, таким маленьким был. Его лицо пряталось в облаке пыли, висевшем под потолком, но я мог видеть, как сверкают белки его глаз.
– Who Yimmie? – спросил он.
Я почувствовал, как мое дыхание участилось, он задал мне вопрос, что он имел в виду? Йимми? Кем был Йимми? Человеком? Я не знал никакого Йимми.
– Кто? – переспросил я.
Он пнул меня в грудь, я услышал треск ребер и повернулся на бок.
– Yimmie Allеnius, – сказал мужчина с мачете.
Йимми Алениус? Он имел в виду Джимми Халениуса?
– Секретарь? – спросил я. – Статс-секретарь? С моей работы?
Ряд белых зубов сверкнул надо мной.
– Very good! Colleague at work. Your secretary? Research secretary.
Он наклонился и нажал на то место, куда ранее ударил меня ногой, я услышал собственный стон.
– You rich man? – прошептал он в направлении стены за моей спиной.
– Нет, – пробормотал я в ответ, – вовсе нет.
Он сильнее надавил пальцами на мою грудную клетку.
– You rich man?! – заорал он мне в ухо, и я просто взвыл от боли в ответ.
– Да, – крикнул я, – да, да! I’m rich man!
Он выпрямился и повернулся к отверстию, заменявшему вход. "Пча вифаа", – сказал он, и Длинный вошел в хижину с большой лампой и видеокамерой, и мне вспомнился журналист, о котором Анника писала, когда мы находились в США, американец, ему еще отрубили голову и видео об этом выложили в Интернет, и у меня от ужаса помутилось сознание.