Анника выпрямилась, поняла, что ее волосы лежали у него на плече. Быстро убрала одежду со стоявшего у окна стула, бросила ее на кровать и подтащила стул к письменному столу, где разместила его на должном расстоянии от кресла на колесиках Халениуса. Халениус кликнул мышкой по экрану, и картинка ожила. Аннике пришлось вытянуть шею, чтобы все видеть, Халениус сместился немного в сторону, и она пододвинулась ближе. Мужчина в тюрбане таращился прямо в камеру, его глаза были очень маленькими. Он представил свое послание на том же языке, что и раньше, так же медленно и четко, содержание оказалось примерно тем же самым, но он ужесточил свои требования.
"Зло и высокомерие западного мира не останутся безнаказанными. Час возмездия приближается. "Фикх Джихад" убил французскую собаку за его грехи. Но еще есть возможность найти консенсус. Наши условия просты: открыть границы в направлении Европы. Упразднить "Фронтекс". Поделить мировые ресурсы. Отменить покровительственные пошлины.
Еще многие разделят судьбу француза, если мир не прислушается к нам. Свободу Африке! Аллах велик!"
Картинка задрожала, как бывает, когда человек напрягается немного, чтобы выключить видеокамеру. Ее место занял черный квадрат. Халениус закрыл Интернет.
– Обращение и на сей раз длится тридцать восемь секунд, – сказал он.
– Это играет какую-то роль? – спросила Анника.
– Не знаю, – пожал плечами Халениус.
Потом они молча сидели рядом и смотрели на темный экран.
– Итак, что это означает? – спросила Анника.
– Определенные выводы можно сделать, – сказал статс-секретарь. – Данная группа берет на себя убийство француза, это ясно. Причину труднее понять. Чем он им не угодил?
– Он занимался вопросами "Фронтекса" в ЕС?
Халениус покачал головой:
– Нет, абсолютный новичок в данной связи, конференция в Найроби была его первым вкладом по данной части. Лично он также не демонстрировал никаких расистских или экстремистских воззрений. Его жена вообще родилась в Алжире.
Анника наклонилась вперед к компьютеру.
– Прокрути ролик снова, – попросила она.
Халениус неправильно кликнул несколько раз, но в конце концов запустил видео. Анника смотрела на глаза неизвестного мужчины, пока тот говорил. Он косился влево неоднократно, как бы обращаясь за помощью к письменному тексту.
– Он образован, – сказала Анника. – По крайней мере, умеет читать.
Картинка дернулась и пропала.
– Их минимум двое, – продолжила она. – Во-первых, этот в тюрбане, и, во-вторых, кто-то другой, который стоит сзади или около камеры и выключает ее. Разве нельзя проверить интернет-фирму, чей сервер они используют?
– Юридическая ситуация непонятная, – пояснил Халениус. – Интернет-провайдеры не могут открывать информацию о своих пользователях без особой причины. В данном случае, конечно, речь идет о преступлении, но запрос о выдаче данных должен исходить от властных структур, а такие вряд ли есть в Сомали…
– А разве подобное обычно волнует американцев или англичан? – спросила Анника.
Халениус кивнул:
– Все правильно. В начале двухтысячных янки вбили себе в голову, что бен Ладен использовал сомалийские серверы для денежных трансакций, и тогда они просто-напросто прикрыли интернет-трафик по всей стране. Так продолжалось в течение многих месяцев.
Анника прикусила губу.
– Он говорит о "собаках" и "консенсусе". По-настоящему высокопарный слог, не так ли? Символично, пожалуй? Грехи француза, наверное, символизируют нечто иное? Грехи Франции или всей Европы?
– Есть другой и более серьезный аспект в его послании, – сказал Халениус.
Анника бросила взгляд в окно, ну да, она уже все поняла.
– Он угрожает убить остальных заложников, если его требования не выполнят.
Халениус кивнул.
Анника поднялась.
– Пойду и переключу мобильные на беззвучный режим.
Ее рабочий мобильник ожил уже четыре минуты спустя. Она не стала трогать его, и разговор переключился на автоответчик. Звонили из Телеграммного газетного бюро и хотели получить ее комментарий относительно последних событий в драме с заложниками в Восточной Африке.
Не дожидаясь, пока другие средства массовой информации начнут охоту на нее, Анника оставила телефоны в прихожей, а сама закрылась в детской комнате со своим компьютером. Ей требовалось написать самую высокооплачиваемую статью в ее жизни в качестве вольного художника: "Что ты чувствуешь, когда твоего мужа похитили". И относительно необходимости быть политически корректной у нее и мысли не возникало. Она решила писать честно и подробно, строго придерживаться фактов, но такими дозами и в таком формате, какой сама для себя определила. И в настоящем времени, пусть данный прием считался совершенно неприемлемым для таблоидной журналистики, но в ее формате это вполне могло сработать, да и в любом случае чтобы пойти наперекор общепринятым нормам. Анника не собиралась загонять себя ни в какие рамки, просто исходила из принципа "пусть слова льются рекой", ведь никто не знал, будут ли ее текст когда-либо читать, и если да, то кто, и у нее не было необходимости фокусироваться на чем-то конкретном сейчас, она всего лишь изливала на бумагу то, что накопилось у нее на душе с четверга, разделяла весь этот временной отрезок на дни и часы, а порой даже на минуты.
Она писала много часов, пока не проголодалась.
Тогда поставила видеокамеру на треногу, направила ее на кровать Эллен, включила record и, расположившись среди игрушечных зверюшек, сделала пробную запись, потом вернулась к камере и проверила результат – она оказалась слишком высоко в кадре, значит, фокус находился у нее на животе. Анника чуточку подняла камеру вверх и оказалась слишком низко. После пары попыток она наконец сидела посередине картинки, точно как мужчина в тюрбане, и говорила в объектив.
– Сегодня суббота 26 ноября, – сказала она черной линзе. Та таращилась на нее, как глаз циклопа, неземное или ископаемое существо, холодным и подозрительным взглядом. – Меня зовут Анника Бенгтзон. Моего мужа похитили. Его зовут Томас. У нас двое детей. Он исчез около города Либой в Северо-Восточной Кении четыре дня назад…
Она заметила, что плачет, пусть сама не знала, как это произошло, зажмурилась, не отворачиваясь от объектива, и дала волю слезам.
– Я только сейчас узнала, что заложников казнят, если требования похитителей не будут выполнены, – прошептала она.
Потом какое-то время сидела молча, при этом запись продолжалась, после чего вытерла слезы тыльной стороной руки. Тушь потекла и жгла глаза.
– А требования сводятся к тому, чтобы открыть Европу для третьего мира, – продолжила она в сторону линзы, – нам предложено отказаться от наших привилегий, сделать что-то в отношении несправедливостей на земле. Похитители выдвигают неприемлемые условия. Это все понимают. Европейские правительства не изменят свою политику из-за того, что нескольких чиновников низкого ранга угрожают казнить.
У нее заложило нос, она дышала ртом.
– Пожалуй, пришла наша очередь платить, – сказала она в направлении окна. – Тех в этом старом свободном мире, кто находится по правильную сторону стены. Почему мы должны получать все бесплатно?
Анника посмотрела в сторону объектива, запутавшаяся в собственных мыслях. Вряд ли ведь Шюман ожидал от нее чего-то подобного. Впрочем, она не получила никаких инструкций относительно своего поведения. Значит, ей требовалось полагаться исключительно на себя, не так ли?
Она поднялась с кровати и выключила камеру, возможно, после того, как картинка дернулась, точно как в фильме с мужчиной в тюрбане.
В прихожей зазвонил дверной звонок.
Анника посмотрела на свои наручные часы: ничего странного, что ее уже мучил голод.
Халениус приоткрыл дверь в детскую комнату.
– Ты ждешь посетителей?
Анника рукой смахнула волосы со лба.
– Полдевятого в субботу вечером? На мою дискотеку для взрослых? Пришел какой-то фильм?
– Нет. Я пойду и спрячусь, – сказал Халениус и исчез в спальне.
Анника сделала глубокий вдох. Методом исключений она пришла к выводу, что на лестничной площадке стоял кто-то из "Конкурента". У них хватало времени приготовить текст о том, что заложников в Восточной Африке начали убивать, и сейчас им требовалась только фотография пребывавшей в отчаянии жены похищенного шведа. Как только она откроет дверь квартиры, сразу же получит вспышку в лицо. Совершенно независимо от того, какие аргументы она готова была привести в отношении неприкосновенности личной жизни и в части журналистской этики, ей тогда пришлось бы красоваться в виде большого портрета в их завтрашнем номере. Если это пришли от "Конкурента", конечно. И если бы она открыла.
Сама виновата, давно следовало поставить глазок.
Анника подошла к входной двери и приложила к ней ухо. Снаружи доносились шорохи, громом отдававшиеся в ее голове.
Звонок зазвонил снова.
– Анника? – услышала она голос Боссе снаружи.
Он постучал по двери точно там, где находилось ее ухо, и она сделала маленький шаг назад.
– Анника? Я видел свет у тебя. Нам нужен только короткий комментарий. Неужели ты не можешь открыть?
Откуда он мог знать, какие окна принадлежат ее квартире? Пожалуй, амбиции Боссе связаться с ней зашли слишком далеко.
– Анника? Я знаю, что ты дома.
Он вжал до конца кнопку звонка и давил, давил и давил на нее. Звук разрезал воздух и пронизывал весь этаж. Анника не трогалась с места и старалась держать себя в руках. Они хотели, чтобы она открыла, и попросила их завязывать, и предстала перед ними, как и требовалось, – расстроенная, с вытаращенными глазами и вроде как безутешная.
Халениус высунул голову в прихожую, его волосы стояли торчком.
"Ты не должна открывать?" – спросил он с помощью жестов.
Анника покачала головой.
– Чем это вы тут занимаетесь? – прогремел бас на лестничной площадке.
Это был Линдстрём из соседней квартиры. Комиссар полиции на пенсии, с таким не поспоришь.
Звонок резко оборвался.
Анника снова приложила ухо к двери.
– Мы из средств массовой информации… – начал Боссе тихо.
– Ваше поведение подпадает под шестнадцатый параграф шестнадцатой статьи уголовного кодекса. Исчезните отсюда, пока я сильно не огорчил вас.
Она услышала шум шагов по каменному полу и вой ветра, когда лифт пришел в движение. Дверь Линдстрёма захлопнулась.
Анника перевела дух и посмотрела на Халениуса.
– Легкий ужин? – спросила она и направилась на кухню.
Андерс Шюман уже стоял в дверях, собираясь домой, когда подтвердились данные об убитом французе и обнародовали новое видео похитителей. Обстановка сразу резко накалилась, он развернулся на 180 градусов и снял куртку снова. Честно говоря, это не играло особой роли. Его жена проводила выходные в спа-отеле в женской компании, и дома его ждала только замороженная рыбная запеканка и биография Пальме "Нас ждут прекрасные дни", написанная Хенриком Берггреном. Конечно, дьявольски хорошее описание шведского двадцатого столетия на примере фамилии Пальме вообще и Улофа в частности, но оно вполне могло подождать.
Он расположился у своего компьютера и пробежался по Интернету, чтобы посмотреть, как в мире отреагировали на второе послание похитителей, в ожидании возвращения Хеландера, который выехал на Кунгсхольмен, где в постирочной нашли безжизненное тело пожилой женщины. Судя по полученной информации, ее смерть вряд ли удалось бы связать с их серийным убийцей, но нельзя выиграть войну за тираж, полагаясь исключительно на случай.
Стоило ему увидеть, как репортер появился вдалеке у входа, он сразу же поднялся и отодвинул свою стеклянную дверь в сторону.
– Хеландер? Зайди сюда на минуту.
Репортер повесил сумку с компьютером и куртку на стул около выпускающего редактора и направился к его закутку.
– Становится тяжеловато добираться, – сказал он и закрыл дверь за собой. – Семидесятипятилетняя дама, без внешних признаков насилия, она раньше перенесла два инфаркта. Когда мы прибыли, тело уже увезли, но нам удалось сделать фотографию помещения и взволнованной соседки на переднем плане…
Шюман поднял руку.
– Ты слышал, что сомалийские похитители начали лишать жизни заложников?
Хеландер кивнул и сел на стул для посетителей.
– В Северном Судане и в Нигерии вчера вечером прошли демонстрации в поддержку их требований открыть границы, снизить или отменить покровительственные пошлины, – сказал Шюман и махнул рукой в направлении своего компьютера. – Концентрационные лагеря в Ливии необходимо распустить и "Фронтекс" ликвидировать.
– Вот черт, – буркнул Хеландер и поднялся, чтобы лучше видеть изображение на мониторе.
Шюман повернулся, давая репортеру возможность читать.
– Пока еще речь не идет о каких-то масштабных волнениях, но кто знает, чем все закончится, – сказал Шюман.
Хеландер молча просмотрел несколько телеграмм.
– У мятежников нет серьезных лидеров после того, как убили Бен Ладена, – сказал он и снова опустился на стул. – Хотя наш парень, пожалуй, сумеет поднять упавшее знамя.
Шюман вздохнул скептически.
– Думаешь? Никто, похоже, не знает ничего о нем, даже ребята из Лэнгли. Паладины обычно не возникают ниоткуда. Бен Ладен был учеником Абдуллы Аззама, он принимал активное участие в борьбе с Советским Союзом в Афганистане, прежде чем основал "Аль-Каиду".
Хеландер положил в рот порцию жевательного табака.
– Наш парень тоже, возможно, воин, – сказал он. – То, что мы ничего не слышали о нем, не имеет никакого значения, в Африке происходит масса вооруженных конфликтов, на которые всем наплевать. И риторике он где-то ведь научился.
– Видел я чуть раньше нашу комиссаршу по телевизору, – сказал Шюман. – Она, похоже, не особенно настроена упразднять "Фронтекс".
Хеландер ухмыльнулся и затолкал табак под губу.
– Шутишь? Это же ее фундамент, и совершенно правильно. Подумай сам, какой хаос начался бы на Средиземном море при всех восстаниях в Северной Африке без патрульных судов "Фронтекса", черт, можно было бы добраться, не промочив ноги, до Ливии по головам потока беженцев. Нам всем еще дьявольски повезло, что она столь непреклонна.
Крики в редакции заставили Шюмана и Хеландера оторвать глаза от экрана.
Патрик спешил к стеклянной клетке главного редактора, размахивая над головой, как флагом, только что распечатанным сообщением.
– Сейчас, черт! – закричал он, отодвигая стеклянную дверь в сторону. – У нас мать маленького ребенка, убитая на тропинке в Сетре ударами ножа сзади в шею.
Мое первое воспоминание – море. Я качался в нем и с его помощью отдыхал, как в колыбели. Надо мной скользили белые облака, я лежал на спине в корзине и смотрел на них, по-моему, считал очень забавными и знал, что вокруг море. Понятия не имею, сколько мне тогда было лет, однако я знал, что нахожусь в лодке, и не спрашивайте меня откуда. Пожалуй, по запаху солоноватой воды, звуку волн, бивших о корпус утлого суденышка, свету, отражавшемуся от водной поверхности.
Оно нашло меня и здесь, в темноте, царившей в железной хижине. Шумел прибой, и водоросли обвивали мои ноги.
Я уже забыл, как сильно любил море.
И почему-то заплакал при этой мысли.
Как много всего я растранжирил в жизни, но особенно любви и счастья.
Сколь многих я обманывал, не только себя самого, как привык внушать себе, но тех, кто стоял ближе всего ко мне.
Я рассказал о деньгах, Анника. Знаю, ты собиралась купить на них квартиру, но я был слишком напуган, и правый бок, куда он ударил меня ногой, причиняет мне такую сильную боль. Я знаю о твоем желании обеспечить наше будущее на компенсацию, полученную по страховке, но ты должна помочь мне, Анника, о боже, я не выдержу больше, помоги мне, помоги…
И я сразу оказался в море снова в лодке на пути на остров Ёлльнё, в старом баркасе, унаследованном моим отцом от своего дяди Кнута, под пропахшим сыростью парусом, на который набрасывался ветер. Позади остался причал с ведущей в деревню грунтовой дорогой, некрашеный скотный двор, ржавый лодочный сарай. Низкие красно-серые дома, наклонившиеся друг к другу, как бы в поисках опоры в шторм. Серые скалы, чахлые сосны, крики чаек над головой. Усадьба Сёдербю, луга и пастбища, постоянно жующие коровы, заслонявшие небо тучи мух. Я плавно качался, казалось, это будет продолжаться вечно, и чувствовал, как слезы высыхают у меня на щеках.
Снаружи костер у охранников горел на последнем издыхании. Я слышал, как один из них храпел. Было очень холодно, я замерз так, что меня трясло. А может, лихорадило? Неужели малярийные комары занесли паразита мне в печень? И речь шла о первых симптомах?
Я стал плакать снова.
И был так голоден.
Они дали мне угали вечером, вдобавок с одним кусочком мяса. Но в нем ползали белые черви, и я не смог есть его, а Длинный кричал на меня и засовывал мясо мне в рот, но я крепко сжал зубы, и тогда он зажал мой нос и держал так, пока я не потерял сознание, а когда очнулся, он уже исчез и забрал угали с собой.
От голода у меня сводило живот.
Я дышал в темноте и чувствовал привкус солоноватой воды на губах.
Телевидение Швеции показывало романтическую комедию с Мег Райан из той поры, пока она еще была невероятно привлекательна и выглядела нормально, до Proof of life, когда она уже успела "пуститься во все тяжкие", и увеличила губы, и исхудала настолько, что напоминала скелет. Анника сидела рядом с Джимми Халениусом на диване и смотрела на экран телевизора, толком не вникая в происходящее там. Статс-секретарь зато, похоже, по-настоящему увлекся фильмом, посмеивался, и фыркал, и качал головой в грустные моменты.
Похитители пока больше не давали знать о себе. Никакого видео, никаких телефонных разговоров.
Зато все шведские и частично зарубежные средства массовой информации непрерывно звонили на мобильный телефон Анники, с тех пор как новость о французе произвела эффект разорвавшейся бомбы. Сначала она положила его на шкафчик в прихожей, с выключенным звуком в режиме виброзвонка, но примерно через час он съехал на пол и валялся сейчас, вероятно, где-то среди уличной обуви.
Она скосилась на Халениуса. Он наклонился вперед к телевизору, поскольку там, наверное, происходили интересные события. Просто не верилось, что он пришел на помощь к ней и Томасу таким образом. Разве ее собственные шефы сделали бы то же самое? Шюман или Патрик Нильссон? Аника ухмыльнулась.
Ей стало интересно, каким Халениус был отцом. Она никогда не слышала, как он разговаривал по телефону со своими детьми. Скорее всего, занимался этим, когда сидел в спальне за закрытой дверью. Анника знала, что самолет в Кейптаун улетел ранее вечером, но он ничего не сказал об этом, а она не хотела показаться любопытной. А сейчас начала строить догадки, кем была его подруга. Вероятно, одним из юристов министерства. Где иначе одинокий отец двоих детей с такой должностью, как у него, успел бы познакомиться с кем-то, если не на рабочем месте?
"Интересно, она красивая и умная?" – подумала Анника, понимая, что это редкая комбинация.
Фильм явно закончился, поскольку Халениус встал и сказал что-то. Анника вопросительно приподняла брови.
– Кофе?
Она покачала головой.
– Не возражаешь, если я приготовлю себе?
Анника резко вскочила.