Главный редактор потеребил свою бороду. Он увидел во всем этом один крайне неприятный момент. События вроде тех, когда африканских женщин тысячами насаживали на мачете, обычно не вызывали бурных дебатов в шведском обществе, но если двух (шведских) детей показывали на сделанной тайком фотографии, это могло привести апологетов Хорошей Журналистики в ярость. Конечно, он сам ничем не провинился, но и полемисты, и обычные читатели очень часто путали два крупных таблоида. И уже через несколько недель половина из них ругала бы "Квельспрессен" за публикацию злосчастной иллюстрации. Поэтому вообще не имело смысла критиковать "Конкурент". Это напоминало выстрел себе в ногу, а подобного он старался избегать.
Хотя, возможно, он сгущал краски, поскольку мальчик также сказал, что "Джимми с папиной работы" находился у них дома и помогал вызволить его отца, а данный факт вполне мог отвлечь внимание общественности от неудачного снимка. Далее репортер просвещал читателей, что в министерстве юстиции есть только один человек с таким именем, статс-секретарь Джимми Халениус, ближайший к главе департамента человек, и вопрос состоял в том, не занялся ли соцдемовский министр юстиции лично историей с заложниками, приказав своему высокопоставленному чиновнику вести переговоры с террористами…
Шюман откинулся на спинку стула.
Пожалуй, следовало ожидать, что какой-нибудь парламентарий из умеренных напишет на министра заявление в Комитет по вопросам конституции уже во второй половине дня, а его правые члены будут громко вопить на эту тему, пока не поступит разъяснение, что группа похитителей не является властной структурой и, следовательно, министр не мог позволить себе ничего подобного…
Воображение Шюмана как раз успело нарисовать ему раскрасневшиеся лица деятелей из Конституционного комитета, когда спинка его офисного стула сломалась и он упал назад на книжную полку.
Лифт скользил беззвучно мимо отделанных мрамором лестничных площадок и остановился, слегка дернувшись, на самом верху, на этаже "пентхауса", как владелица квартиры, куда лежал их путь, высокопарно называла свое жилище.
Анника и представить не могла, что ей когда-либо придется посетить этот дом снова, воспользоваться этим лифтом, снова звонить в эту дверь. Здесь ничего не изменилось за три года, с той поры, когда она приходила сюда в последний раз, все та же холодная элегантность, тот же каменный белый пол, те же двери из благородного дерева, толстые ковры.
– Мама, – сказала Эллен и дернула ее за руку. – Почему мы должны быть у Софии?
– ГРЕНБОРГ, – прочитала Анника на латунной табличке у входной двери в подъезд. Ей все еще удалось различить отверстия от другой примерно такой же, которую украшала фамилия САМУЭЛЬССОН.
Она погладила девочку по голове.
– София спрашивала о вас много раз, – сказала она. – Она скучала по вас, пока вы находились в Вашингтоне, и хотела, чтобы вы пришли и навестили ее.
– Я называю ее Софой, – сообщил Калле.
Анника открыла раздвижные двери лифта и вытащила детей за собой на лестничную площадку вместе с их маленькими дорожными сумками. Они были теми же самыми, которые Эллен и Калле использовали все те годы, пока кочевали между ней и Томасом, одного взгляда на них хватило, чтобы у нее возникло неприятное ощущение в животе.
– И как долго нам придется оставаться здесь? – спросила Эллен.
– Почему мы не должны ходить в школу? – поинтересовался Калле.
Она сжала зубы и позвонила, потом услышала торопливые шаги, и дверь открылась.
София Гренборг подстриглась. Ее белые волосы стали еще короче, сейчас она со своей прической напоминала мальчишку и была одета в черное и почти не накрашена. Ее рука немного дрожала, когда она убирала челку со лба.
– Добро пожаловать, – сказала София и отступила в квартиру (пентхаус), пропуская их.
Дети теснились позади ног Анники, и ей пришлось подтолкнуть их, чтобы они вошли. София Гренборг опустилась на колени перед ними, Анника увидела, как ее глаза стали влажными от слез.
– Какие большие, – сказала она удивленно и подняла руку в направлении Эллен, но не коснулась ее. – Какие вы большие…
Потом Калле шагнул прямо ей в объятия и крепко прижался к ней, а Эллен опустила свой рюкзак на пол и тоже подошла к Софии, которая сразу же обняла и ее, и так они стояли все трое, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, и Анника услышала, что София плачет.
– Я так скучала по вас, – сказала София сдавленно, не поднимая головы.
Анника тихо дышала через рот, и у нее было такое чувство, будто ее руки и ноги растут, они стали тяжелыми и неуклюжими и могли бы, казалось, столкнуть с места стены и столик для телефона, если бы она сделала хотя бы шаг.
Томас оставил ее и детей в горящем доме и уехал сюда, в этот замок изо льда с видом на городские крыши. Он обитал здесь, в то время как она жила во временном офисе, куда никогда не проникало солнце, и знала, что это не только его вина.
– Я очень тебе благодарна, – сказала Анника.
София подняла заплаканные глаза и зашмыгала носом.
– Это я… – промямлила она, – я должна благодарить тебя.
✽✽✽
Где-то за белыми облаками пряталось бледное солнце. Анника медленно шла через Стокгольм к своей квартире на Агнегатан, по Кунгсгатан от Остермальма вверх к станции метро "Хёторгет". Вроде на этой улице АББА записывала свое видео, "I Am the Tiger"? Когда Агнета ехала на открытой американской машине, а Анни Фрида сидела рядом с ней с платком на голове.
Аннике в детстве нравилась эта песня, от нее исходил дух большого города, опасности, асфальта и приключений. Возможно, именно поэтому ей не нашлось места в мюзикле "Мамма Миа!", она не подходила к его идиллической греческой атмосфере.
Анника сошла с тротуара, собираясь пересечь улицу. Рядом резко затормозил автобус, а водитель нажал на клаксон. Она отскочила назад на тротуар и толкнула детскую коляску. Мамаша что-то крикнула ей в спину.
Она подождала, пока автобус проедет мимо, и перешла на другую сторону так осторожно, словно ступала по стеклу.
Вообще Анника предпочитала этот путь, пусть даже он был далеко не самый близкий. Просто не хотела идти мимо торгового центра на Хамнгатан, где земля всегда начинала качаться под ее ногами.
Именно там она впервые увидела, как Томас целовал Софию Гренборг. Тогда, как сейчас, витрины магазинов украшали рождественские сюжеты – одетые в красный наряд гномы в свете мерцающих люминесцентных ламп, от которых как будто становилось теплее на продуваемых холодными ветрами улицах при всей иллюзорности этого впечатления.
Она быстро миновала остаток пути, лавируя между мамашами с детьми, бездомными, бизнесменами и прочей публикой.
Халениус ждал ее в прихожей, когда она вошла в квартиру. Он протянул ей распечатку, и, заметив прописные буквы П и Х, она покачала головой.
– Расскажи, как все обстоит, – попросила Анника и прошла в гостиную.
Она не жаждала опять слышать писклявый голос похитителя, пусть даже в форме письменного перевода.
– Мы почти договорились, – сообщил Халениус. – Я думаю, до конца дня он согласится на миллион долларов.
Анника села на диван, запрокинула голову на спинку и закрыла глаза.
– Я разговаривал с Фридой, – продолжил он. – Мы можем использовать ее счет. Ты можешь отправить деньги прямо сейчас.
Анника надавила ладонями на веки.
– Миллион долларов нигерийке, которая живет в Найроби? И по-твоему, мы когда-нибудь увидим их снова?
Она слышала, как он сел в кресло.
– Ее дядя нефтяной магнат в Абудже. Семейство, мягко говоря, не бедствует. Если бы я не сказал ей, что деньги придут, она и не заметила бы их. И отправь чуть больше миллиона, просто на всякий случай.
Анника оторвала голову от спинки дивана и вопросительно посмотрела на Халениуса. Он протянул ей другую распечатку.
– Многие африканцы живут в хижинах, но не все. Здесь номер ее счета и прочие банковские реквизиты.
Анника забрала у него бумагу, встала, взяла свой компьютер и пошла в детскую комнату. Зарубежный платеж можно было сделать через Интернет.
Она перевела всю находившуюся в ее распоряжении сумму, 9 452 5890 шведских крон, в Кенийский коммерческий банк неизвестной ей Фриде Арокодаре. Заполнила все необходимые номера, адреса и коды, выбрав 462 (означавший "Прочие услуги") для налогового департамента, подтвердила данные транзакции и нажала "Выполнить".
Деньги мгновенно исчезли с ее счета.
Сальдо высветилось ей красными цифрами: 0,00 кроны.
Анника моргнула, смотря на экран, попыталась представить себе, как сгоревший дом вихрем кружится по киберпространству, парит в виде комбинации единиц и нулей в электронном тумане. А потом попыталась заглянуть себе в душу и проверить, какие ощущения у нее вызывала случившаяся с ее капиталом метаморфоза, но не обнаружила там никаких эмоций.
– Как прошло? – спросил Халениус от двери.
– Прекрасно, – ответила Анника, встала и вышла из комнаты. Вся процедура заняла менее десяти минут.
✽✽✽
Она вздремнула немного в кровати Эллен, одолеваемая тяжелыми снами. Проснулась мучимая неясным беспокойством и потная, долго стояла под холодным душем. Затем приготовила обед себе и Халениусу (итальянскую лапшу с вегетарианской подливкой из свежих томатов, паприки, лука и чеснока).
А потом закрылась в детской комнате и несколько часов писала свою статью о похищении и снимала саму себя на камеру (на кровати Калле на этот раз), после чего вышла в гостиную на, казалось, налитых свинцом ногах и села на диван.
Снаружи уже стемнело. Уличные фонари отбрасывали тени на потолок.
Халениус сидел в ее кресле с кипой газет на коленях. Он махнул самой верхней из них.
– Здесь есть хорошая статья о Кибере, – сообщил он. – Районе в центре Найроби, ранее считавшемся самым большим в мире по части трущоб, но сейчас это мнение уже не актуально.
– Могу я спросить тебя об одном деле? – поинтересовалась Анника, изучая его лицо в полутьме.
Халениус недоуменно поднял брови.
– Оно немного личного характера, – продолжила она.
Он отложил газету в сторону. Анника проводила ее взглядом, это было какое-то африканское бизнес-издание.
– Если бы ты получил возможность выбирать, родиться тебе или нет, как бы ты поступил?
Халениус сидел молча какое-то время.
– Не знаю, – пожал он плечами. – Так сразу и не скажешь… вероятно.
Она посмотрела в его сторону.
– Мой вопрос показался тебе странным?
Он задумчиво посмотрел на нее.
– Почему тебя это интересует?
Анника сжала руки в кулаки.
– Я размышляла, как поступила бы сама, и пришла к мысли, что лучше не стала бы. Наверное, подобное звучит ужасно. Мама страшно разозлилась бы, услышь она меня сейчас. Назвала бы вечно недовольной, избалованной и неблагодарной. Томас сразу скис бы и принялся ныть, что он любит меня и детей, но речь ведь не об этом. Само собой, я люблю их, но дело в другом… Если человек считает, что его жизнь имеет смысл…
Халениус кивнул:
– Я примерно понимаю, о чем ты говоришь.
Она села прямо на диване.
– Я знаю, нет смысла размышлять, почему мы здесь. Знай мы это, у нас были бы ответы на все вопросы, не так ли? Следовательно, бессмысленно ломать голову. Мы не должны знать.
Анника замолчала.
– Но… – нарушил тишину Халениус.
– В любом случае это ощущается не как награда, – сказала она. – Скорее как испытание. Человек должен пройти через все и показать себя с наилучшей стороны. Понятно, есть просто фантастические вещи, вроде детей и работы и некоторых погожих летних деньков, но имей я возможность выбирать…
Она смахнула рукой волосы с лица.
– По-твоему, я избалованная?
Халениус покачал головой.
– Я понимаю, так может показаться, – сказала она. – Особенно когда знаешь, как живется другим.
Анника показала на одну из газет на придиванном столике. По виду напоминавшую "Квельспрессен", но с таким же успехом это мог быть и "Конкурент". "Мясник из Кигали" – кричал заголовок, а с фотографии на Аннику смотрел похититель Томаса, Грегуар Макуза.
Халениус потянулся за газетой.
– Англичане раскопали его прошлое, – сообщил он.
Анника посмотрела в окно. Серое небо было подсвечено темно-красным.
– В международном трибунале по Руанде, в городе Аруша в Танзании, хватает свидетельских показаний, которые описывают, как проходил геноцид в пригороде Макузы в мае 1994 года.
Анника удобнее устроилась на диване.
– Там убили много тысяч человек, изнасиловали немереное количество женщин и маленьких девочек, юношей заставляли есть собственные яички…
Она приложила руку ко рту и отвернулась к стене.
– Отсюда, пожалуй, его неестественно высокий голос, – продолжил Халениус тихо.
– Я не хочу этого знать, – сказала Анника.
– У него была сестра во Франции, самая старшая из всех детей в семье. И она покинула Кигали уже осенью 1992 года. Работала нелегально на текстильной фабрике около Лиона и явно скопила немного денег. Именно она платила за его учебу в университете Найроби, почти до самого последнего семестра.
– Как жаль, что она не продолжила делать это, – пробормотала Анника.
– На фабрике случился пожар, и она сгорела вместе с ней. Аварийные выходы оказались заблокированными, отсутствовали какие-либо средства пожаротушения. Макузе пришлось прервать обучение. Но он не вернулся в Руанду, а отправился в Сомали.
Анника встала с дивана, зажгла люстру на потолке и все декоративные светильники на окне.
– Когда случился пожар? – спросила она и забрала свой компьютер из детской комнаты.
Провод для подключения к Интернету волочился за ней, извиваясь как змея.
– Примерно пять лет назад, – уточнил Халениус.
Анника набрала в Гугле factory fire lyon, и ей пришлось повозиться, прежде чем она нашла то, что искала. Само событие явно считалось заурядным. По информации Внешней службы Би-би-си, шесть швей сгорели заживо, двадцати восьми удалось спастись. Предприятие шило фирменные сумочки, стоившие в бутиках десять тысяч крон за штуку и имевшие маркировку Made in France. Сестра Макузы и другие спали там же в фабричных помещениях. Они не успели выбраться наружу. Все умершие были нелегальными мигрантами, шесть из сотен тысяч в Западной Европе, которые жили на положении рабов, людей, приехавших туда ради лучшей жизни и залезших в огромные долги, лишь бы оплатить себе поездку в старый свободный мир.
В статье отсутствовали какие-либо фотографии.
– Это, конечно, не может служить оправданием, – сказал Халениус, – но хоть что-то объясняет.
Его мобильный ожил, и Аннике сразу стало очень холодно, словно она почувствовала беду. Он исчез в спальне, подсоединил телефон к записывающей аппаратуре и разговаривал тихо, как всегда делал, когда ему звонили из JIT в Брюсселе, из задействованных в истории разведслужб, другие переговорщики или люди из Государственной криминальной полиции. Сейчас он разговаривал по-шведски, поэтому, скорее всего, речь шла о последних.
Или, пожалуй, о ком-то из министерства. Парламентарий из умеренных, довольно известная дамочка, где-то около полудня написала на министра юстиции заявление в Комитет по вопросам конституции, обвинив его в личном участии в ситуации с заложниками. Наверное, о чем-то таком они и разговаривали. Или, возможно, посольство в Найроби захотело узнать о состоянии дел, или какие-то другие участники событий дали знать о себе…
Анника пошла на кухню и приготовила две чашки кофе.
Когда вернулась в гостиную, Халениус стоял там с белым как мел лицом.
Она опустила чашки на придиванный столик.
– Анника…
– Он мертв?
Халениус подошел к ней и взял ее за плечи.
– Перед полицейским участком в Либое нашли коробку, – сказал он. – В ней была отрезанная левая рука.
У нее подогнулись колени, она опустилась на диван.
Халениус сел рядом с ней, перехватил ее взгляд.
– Анника, ты слышишь меня? Я должен был рассказать тебе это.
Она вцепилась руками в край дивана.
– Это рука белого человека, – продолжил он. – На безымянном пальце осталось золотое кольцо.
Комната закачалась перед ее глазами, она начала судорожно хватать ртом воздух. Они вспомнили о гравировке на кольцах слишком поздно, все происходило как раз перед Рождеством, у ювелиров было по горло работы, но им удалось найти здорового парня в кожаном переднике на Хантверкаргатан, сделавшего ее в их присутствии. Это как бы придало значимости их помолвке, что им так повезло в последний момент.
– Гравировка на внутренней стороне кольца состоит из слова "Анника" и даты "31/12"…
Она оттолкнула статс-секретаря от себя, шатаясь, прошла через прихожую в ванную и упала на колени перед унитазом, стукнувшись о него головой. А потом ее долго рвало, пока желудок не освободился от всего, оказавшегося в нем в течение дня. Но когда это закончилось, она еще долго оставалась в том же положении, не видя ничего, кроме текущей из смывного бочка воды, и не слыша ничего, кроме собственного воя.
Но потом она постепенно стала приходить в себя, стояла на коленях, тяжело дыша, наклонившись над унитазом, почувствовала руки Халениуса на своих плечах.
– Тебе нужна помощь?
Она покачала головой.
– Дата, канун Нового года, 31/12?..
– День нашей свадьбы, – прошептала она.
Халениус опустился на пол ванной и притянул ее к себе. Ее зубы выбивали барабанную дробь, словно она промерзла до костей, она тихо плакала, и рубашка на его плече скоро стала темной и мокрой от ее слез. Он медленно качал ее, и она крепко держалась за его плечи. Когда она немного успокоилась и более или менее восстановила дыхание, помог ей подняться.
– Он мертв? Он умрет? – спросила она хриплым голосом.
– Пойдем на диван, – сказал Халениус.
Анника оторвала полосу туалетной бумаги, высморкалась и вытерла лицо.
Гостиная почему-то выглядела точно так же, как и прежде. Лампа на потолке и маленькие светильники горели, и газеты кучей лежали на придиванном столике. Чашки стояли на тех же местах, на кофе в них образовалась пленка.
Они сели рядом на диван.
– Еще неизвестно точно, о руке ли Томаса идет речь, – сказал Халениус. – Кольцо его, но это ведь ничего не значит. Парни из Государственной криминальной полиции, которые звонили, ждут известия о проверке отпечатков пальцев. Потом мы все будем знать наверняка.
Она несколько раз беззвучно втянула в себя воздух.
– Проверке?