Томас жил в том же отеле, где она побывала утром, завтракал в "Ресторане путешественника", флиртовал с англичанкой в баре по соседству, в этом она могла поклясться. Им устроили ознакомительную экскурсию по Найроби на автобусе, он сам рассказал о ней, когда позвонил домой вечером на второй день конференции, но она сильно сомневалась, что он видел Киберу или Langata Women’s Maximum Security Prison. Томас жил в мире, где красное вино на галстуке приравнивалось к катастрофе. На женщин в красных джинсах и белых блузках он смотрел как на массу расходов и проблемы интеграции. В США Анника прежде всего видела несправедливость и отчуждение по классовым и расовым мотивам. Томас же в основном – свободу личности и экономические возможности. Она очень хорошо знала, что никто из них не был прав, и, наверное, даже оба. Томас же не испытывал никаких сомнений. Тот, кто имел на своей стороне силу и свободу и не боялся брать ответственность на себя, всегда выходил победителем из любой ситуации. Если он вернется, останется ли его мировоззрение прежним?
Она открыла глаза. Несколько человек сидели на траве вокруг их автомобиля. Она подняла камеру и запечатлела, как они ждали на солнце, ели принесенный с собой хлеб, качали в объятиях детей. Мужчина и женщина расположились на пеньке немного дальше остальных. На ней был лиловый тюрбан, он держал в руке мобильный телефон. Анника навела объектив на него, увеличила изображение: может, он был одним из них? Как раз сейчас посылал эсэмэс Халениусу с указанием, где надо оставить деньги?
Мужчина с громкоговорителем начал петь.
Фрида резко отодвинула ее боковую дверь.
– Убери камеру, – прошипела она. – Это государственное учреждение, нас арестуют, если увидят, что ты снимаешь.
Халениус открыл машину и поднял свой мобильный телефон, его лицо не предвещало ничего хорошего.
– Это не здесь тоже, – сказал он. – Они посылают нас в Истли.
Ее глаза начали слезиться от сквозняка. Фрида снова задвинула дверь.
Анника подняла стекло машины и заморгала. Ей захотелось плакать.
– Это, конечно, правильно, – сказал Халениус. – Истли называют Маленьким Могадишо. Там живут сомалийцы.
Фрида тронула автомобиль с места.
Женщина с лиловым тюрбаном исчезла.
Мужчина с мобильным телефоном сидел на том же месте. Он не смотрел им вслед, когда они уезжали.
– Три миллиона? Три миллиона?
Щеки председателя правления Хермана Веннергрена стали пунцовыми от возмущения.
– Принимая данное решение, я думал не только о тираже, – сказал Андерс Шюман. – Речь шла о том, чтобы спасти жизнь, выполнить свой человеческий долг.
– Но три миллиона? Из прибыли газеты? Этой истеричной бабенке?
Херман Веннергрен не относился к поклонникам Анники Бенгтзон (имея на то полное право), но, по мнению Шюмана, он, конечно, слегка перегнул палку, назвав ее истеричной.
Впрочем, председатель правления не использовал иной крайне спорный аргумент, не обвинил "Квельспрессен" в спонсировании международного терроризма, и за это Шюман в душе поблагодарил его.
– Она в Найроби как раз сейчас с целью передать выкуп, – сказал он. – А в остальном сумма значительно больше трех миллионов, то есть большую часть денег она достала сама. И я думаю, эти инвестиции могут вернуться нам с лихвой.
Херман Веннергрен пробормотал что-то неразборчиво. Он окинул взглядом закуток Шюмана с обычной для него недовольной миной.
– Вы снова все перестроили здесь? – спросил он, выпрямился на стуле для посетителей и потрогал свой портфель, прислоненный к его ножке, и перекинутое через подлокотник пальто.
Они уже много лет не закладывали в бюджет средства на перепланировку или ремонт редакционного помещения, о чем он, как председатель правления, знал очень хорошо.
– Почему нет? – сказал Андерс Шюман и откинулся на спинку своего нового стула.
– Мне кажется, твой офис стал чуточку… меньше.
– Он всегда был таким, – возразил Шюман.
"Этот человек серьезно ошибается относительно своих перспектив", – подумал он. Веннергрен напоминал взрослого, вернувшегося туда, где он играл ребенком, и считавшего, что там все просто дало усадку со временем. Его представления о фирмах, которыми он руководил (а таких насчитывалось четыре плюс еще несколько, где он сидел в правлении), имели то общее, что они всегда значительно выходили за рамки возможностей самих предприятий. В мире Веннергрена все расходы считались злом. Однажды он заявил, конечно после традиционного ужина правления с большим количеством марочных вин, что "Квельспрессен" стала бы приличным маленьким предприятием, если бы не редакция".
Веннергрен кашлянул.
– Твое заявление, по большому счету, не явилось сюрпризом для нас, – сказал он. – Мы уже давно догадались о твоих планах уйти отсюда.
Андерс Шюман какое-то время изучал своего председателя правления, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. Услышанное утверждение в высшей степени удивило его. Они и понятия не имели о его желании покинуть газету, он ни разу ни словом не обмолвился на сей счет. Наоборот, члены правления нашептывали ему о своих намерениях договориться о больших полномочиях для него в рамках всей империи, а он делал вид, что оценивал их намеки, и смиренно их принимал.
– Приятно слышать, – сказал он. – Тогда вам будет гораздо легче найти мне преемника.
Веннергрен вопросительно приподнял брови.
– Я имею в виду, если у вас уже готов список, – объяснил Шюман и потрогал пластырь у себя на затылке.
– Мы думали, ты поможешь нам здесь, – сказал председатель правления. – В качестве последнего задания, прежде чем исчезнешь.
Андерс Шюман сжал в кулаки свои лежавшие на письменном столе руки, заставляя их не дрожать. Не этого он ожидал. Он и представить не мог, что им будет наплевать на его заслуги за все годы работы, ни единого слова не прозвучало в попытке остановить его. У него просто не было слов.
Херман Веннергрен погладил свою лысину.
– Ты ведь дока в таких делах, – продолжил он слегка обеспокоенно. – Благодаря твоему посту в газете тебе приходилось контактировать с очень многими людьми, и ты прекрасно представляешь, кто чего стоит в отрасли.
"Вот как, – подумал Шюман. – А я-то считал, что сам благодаря моей работе добился нынешнего положения".
– И по каким критериям я должен искать себе замену? – спросил он вкрадчиво.
Председатель правления небрежно махнул рукой:
– Тебе же самому это лучше других известно.
Уходящий (или изгоняемый?) главный редактор откинулся на спинку стула и услышал, как она затрещала необычным для нее образом, явно не давая ему повода для опасений.
– Дайте мне несколько ориентиров, – сказал он.
Веннергрен заерзал на стуле.
– Он должен быть порядочным, естественно. Представительным. Способным защитить газету в ходе теледебатов. Умеющим считать деньги. Само собой, современно мыслящим и лояльным. Хорошим бизнесменом, когда дело касается нахождения новых партнеров в части распространения и продаж, уметь выбирать и запускать в жизнь побочные проекты…
А то, что его преемник должен быть мужчиной, подразумевалось само собой.
"Они не заслуживают меня", – подумал он.
– А журналистика? – спросил Шюман. – Какого рода специалиста печатного слова должен я искать?
Председатель правления наклонился вперед через письменный стол.
– Кого-то похожего на тебя самого, – сказал он. – Знающего весь жаргон о демократии и свободе печати и одновременно готового опубликовать в принципе что угодно…
Он прервался на полуслове, возможно, понял, что зашел слишком далеко.
Шюман опустил руки на колено, не умея держать их неподвижными долго. Ему стало интересно, не провоцировал ли его старик сознательно, или он считал нормальным и естественным унижать таким образом? Ни слова о его успехах, жертвах ради "Квельспрессен", его не подвергающейся сомнению компетенции, когда дело касалось способности вести боевой корабль по звездам.
С тех пор как он вступил в должность главного редактора четырнадцать лет назад, а Веннергрен уже тогда сидел в правлении газеты в качестве доверенного лица владельцев, издание приносило своим хозяевам больше всего денег, но к нему всегда относились с минимальным уважением. "Квельспрессен" напоминала некий лакомый кусок, который удалось урвать кошке, но за счет которого, в свою очередь, жирели крысы, толпившиеся вокруг обеденного стола.
Однако правление явно считало его марионеткой, умеющей болтать об ответственности и свободе слова, одновременно печатая у себя в газете всякое дерьмо, и в качестве последней пощечины ему дали задание найти преемника для себя. Тогда правление избегало необходимости делать свою работу и могло просто забрать всю честь себе.
– Я предложил бы нам взять кого-нибудь из своих, – сказал Шюман. – Среди чужих трудно найти человека, умеющего думать в свойственной таблоидной журналистике манере и одновременно достоверно вести, когда дело касается отношений с внешним миром.
– Нас лучше устроил бы кто-то со стороны, – сказал Херман Веннергрен.
– С телевидения, как я?
– Или, пожалуй, скорее из "Конкурента".
Понятно. Перекупить лучшего игрока с другой стороны. Классический трюк в спорте.
Он несколько мгновений изучал одутловатое лицо председателя правления. Идиотская и совершенно деструктивная мысль пришла ему в голову.
– Есть один хороший кандидат здесь в редакции, о нем правление, пожалуй, понятия не имеет.
– Ты думаешь о Хеландере? – спросил Херман Веннергрен. – Он не лучшим образом смотрится на телевидении.
Шюман бросил взгляд в сторону места выпускающего редактора. У него фактически имелись все шансы на победу.
– У нас новый человек возглавил сейчас новости, и он демонстрирует большой потенциал. В части лояльности мало кто сравнится с ним, он обладает креативным мышлением и отличается просто неисчерпаемой верой в таблоидную журналистику. Его зовут Патрик Нильссон.
Лицо Хермана Веннергрена просветлело.
– Это он писал о серийном убийце?
У Шюмана от удивления приподнялись брови: значит, Веннергрен читал их газету, несмотря ни на что. И внимательно, кроме того, ведь Патрик поставил свою подпись только под одной из всех статей.
– О Густаве Холмеруде, – подтвердил Шюман. – Мы как раз выяснили, на каких основаниях его арестовали, и они сенсационны. Пока Холмеруд признался в пяти убийствах, и его собираются допросить относительно всех нераскрытых аналогичных преступлений в Скандинавии за последние двадцать пять лет.
– Ничего себе, – сказал председатель правления.
Шюман кивнул в направлении выпускающего редактора.
– И именно Патрик заметил связь между убийствами женщин и навел полицию на след.
– Патрик Нильссон, – произнес Херман Веннергрен, как бы смакуя само имя. – Вот по-настоящему хорошая идея. Я расскажу о ней владельцам.
Он отодвинул стул для посетителей назад и поднялся.
– Когда ты думаешь закончить? – спросил он.
Андерс Шюман остался на своем месте.
– Как только по данным Тиднингсстатистик мы обойдем "Конкурент".
Председатель правления кивнул.
– Тогда мы проводим тебя на высшем уровне здесь в редакции при участии правления и владельцев, – сказал он. – И я надеюсь, наши три миллиона действительно окупятся с лихвой. Кстати, этого мужчину освободили?
– Нет, насколько мне известно.
Веннергрен буркнул что-то и отодвинул стеклянную дверь в сторону. Он осторожно шагнул в помещение редакции и отправился в путь, не закрыв дверь за собой. Главный редактор смотрел ему вслед, как он двигался к выходу с портфелем и пальто в руке.
Само благополучное существование вечернего издания базировалось на столь хрупком фундаменте, как его достоверность, журналистский капитал. С Патриком Нильссоном в качестве главного редактора уже через несколько месяцев или, возможно, только недель катастрофа стала бы непреложным фактом. Херману Веннергрену, который назначил его на эту должность, пришлось бы оставить свой пост, а "Квельспрессен" на многие годы потеряла бы свои нынешние позиции.
Но сначала ему требовалось обойти "Конкурент". И оставить после себя крупнейшую ежедневную газету в отличном финансовом состоянии и с приличным журналистским реноме.
Он потянулся к телефону и набрал номер личного мобильника Анники Бенгтзон.
Они стояли в потоке автомобилей между запряженной ослом повозкой и "бентли", когда зазвонил ее телефон.
– Как дела? – спросил Андерс Шюман.
– Идут вперед, по-моему, – ответила Анника. – Хотя это не касается движения на улице.
Ее мучила жажда, и ей очень хотелось в туалет.
– Вы уже передали выкуп?
– Нет еще.
– И как все выглядит?
Никаких тротуаров, красно-коричневая земля, асфальт в заплатах, по общему состоянию поверхности напоминавший стиральную доску. Горы мусора по обочинам, куски пластика и битое стекло, бумага и картон. Электрические провода между деревьев, словно лианы, хотя он явно не это имел в виду.
– Мы уже прокатились в несколько мест напрасно, – сказала она. – Теперь на пути в следующее, и по нашему мнению, там все должно произойти.
– Меня сейчас навестил Веннергрен здесь. Его беспокоили инвестиции газеты.
Анника с силой зажмурила глаза.
– И что, черт побери, я должна тебе сказать?
– Мне надо рапортовать правлению, расскажи, как все идет.
– Старик ведь всегда сможет переговорить с похитителем, когда Томаса выпустят, и попросить небольшую скидку.
На линии воцарилась тишина.
– Речь шла о чем-то особенном? – спросила Анника.
Ей показалось, что Шюман вздохнул.
– Нет, – сказал он. – Вовсе нет. Я просто хотел знать, как идут дела.
– Вперед, – ответила Анника.
Халениус покосился на нее. "Шюман", – показала она мимикой.
– Ты слышала, что серийный убийца признался? – сказал главный редактор ей на ухо.
Какой-то мужчина проехал на велосипеде мимо ее окна с десятком кур в клетке на руле.
– Кто?..
– Густав Холмеруд. Он взял на себя все пять пригородных убийств. Патрик рассказал, что это была твоя идея. Поздравляю. Ты попала в точку.
Она прижала руку ко лбу, убийства женщин превратились в пригородные убийства и приобрели презентабельный вид.
– Шюман, – сказала она, – это все сказки. Всех этих женщин убили их собственные мужья, о чем тебе тоже известно.
Потом в трубке раздался треск, из-за которого она явно пропустила несколько слов.
– …Интерес к тому, как все пройдет у тебя, тоже очень велик, – пробубнил Шюман. – Ты снимаешь что-нибудь?
Анника посмотрела на видеокамеру, лежавшую на сиденье рядом с ней.
– Всего понемногу.
– Мы стараемся стать крупнейшими в Сети. По-настоящему хороший фильм от тебя смог бы придать нам ускорение.
Автомобили перед ними пришли в движение, и Фрида взялась за рычаг переключения скоростей снова. Анника смотрела наружу через окно: девочки в школьной форме, мужчины в пыльных кепках и слишком больших пиджаках, мальчики школьного возраста в серых рубашках.
– Хм, – буркнула она.
– Будем поддерживать контакт, – пробубнил главный редактор.
Халениус вопросительно посмотрел на нее.
– Порой мне кажется, что Андерс Шюман какой-то очень странный, – констатировала она и опустила телефон.
– Нам надо перекусить, – сказала Фрида, – но при таком движении мы доберемся до Истли только через несколько часов. Может, возьмем бутерброды из сумки-холодильника?
– Нам, пожалуй, стоит сохранить их, – возразил Халениус. – Одному Богу известно, сколько времени на все уйдет. Можем мы остановиться и купить чего-нибудь по пути?
Анника выпрямила спину у себя на заднем сиденье.
– Я же логистик, – сказала она. – И могу сбегать для всех.
Они еще десять минут ползли в потоке машин, потом Фрида включила правый поворотник и повернула на парковку.
– Накуматт, – прочитала Анника; символом торгового центра являлся слон.
Фрида взяла билет у охранника и припарковалась между двумя "ренджроверами". Она показала налево в направлении вереницы ресторанов, пиццерий, кафе и суши-баров.
– Ваши пожелания? – спросила Анника.
– Лучше то, что не остынет. Салаты, – ответила Фрида.
Анника поспешила к одному из заведений под открытым небом с красными зонтами и коричневой металлической мебелью, где из динамиков звучала фанк-музыка. Она расположилась перед столиком метрдотеля и принялась изучать меню в ожидании, когда ее обслужат. Салат стоил 520 шиллингов. Имелся даже французский луковый суп.
Это была не Африка, а прямо Марбелья.
Сколько народу жило здесь за счет продовольствия, поставляемого по каналам ООН?
Появился метрдотель, женщина вполовину моложе Анники и дважды превосходившая ее по красоте. Анника заказала три салата "Цезарь" с курицей и шесть бутылок минеральной воды, с собой. И дамочка исчезла в направлении кухни, в то время как Анника ждала ее, переминаясь с ноги на ногу.
За столом по соседству сидели четверо белых парней лет двадцати пяти и ели гамбургеры с кетчупом и картошкой фри. От этого зрелища у нее заныл живот, и она поспешила в дамскую комнату.
Туалет имел пеленальный стол и черный гранитный пол. Она не ожидала увидеть ничего подобного. Вода в унитазе оказалась голубой. Когда она писала, ее цвет изменился на зеленый.
Томасу понравилось бы данное заведение. Возможно, он обратил бы внимание на сломанный держатель для туалетной бумаги, но и обстановка, и чистота получили бы высокую оценку с его стороны. "Если в туалете грязно и гости видят это, как, по-твоему, все выглядит в кухне?" – обычно говорил он. Однажды она ответила: "Так же можно сказать о ситуации, если родители бьют своих детей прилюдно, то как много они дают волю рукам дома, если их никто не видит?" Томас бесстрастно посмотрел на нее и произнес: "Какое отношение туалет имеет к избиению детей?"
Она вымыла руки и вышла на солнце.
Салаты были готовы.
Она заплатила и вернулась к машине.
Фрида свернула на Нгонг-Роуд в направлении к центру.
"I had a farm in Africa, – подумала Анника, – at the foot of the Ngong Hills".
Она увидела знаменитые горы через заднее стекло, взяла видеокамеру и сняла их. Получилось не слишком хорошо. Они выглядели как поросшие деревьями холмы, к тому же подпрыгивавшие из-за движения машины.
Было тепло и ужасно душно.
Состояние дороги на улицах стало хуже, но поток машин заметно поредел. Солнце исчезло. Автомобиль ехал уже довольно быстро. Анника неутомимо снимала все подряд: маленькую девочку, которая жарила кукурузные початки на огне сбоку от проезжей части, мужчин, тащивших за собой нагруженные чем-то тележки. Ей казалось, что сумки с деньгами у ее ног увеличиваются в размерах, скоро ей предстояло отнести их куда-то, поднять обеими руками и забросить в какой-нибудь мусорный контейнер, или в яму в земле, или, пожалуй, в ручей, зачем иначе тогда требовалось завернуть их в строительный пластик?
Блестела колючая проволока, пустые масляные емкости издавали характерный звук.
– Куда нам в Истли? – спросила Фрида.