Пия молча натянула перчатки и склонилась над трупом молодой женщины, которая лежала лицом к двери. Трупное окоченение еще не наступило. Кирххоф взяла женщину за плечо и перевернула на спину. За годы своей работы в уголовной полиции она уже повидала множество страшных картин, но та жестокость, с которой было обезображено тело молодой женщины, поразила ее. Монику Крэмер разделали по всем правилам. Разрез шел от горла до лобковой кости, распороты были даже трусы. Внутренние органы вываливались из раскрытой брюшной стенки.
- О боже! - услышала Пия за своей спиной сдавленный голос своего шефа. Она мельком взглянула на него. Оливер мог многое вынести, но сейчас его лицо было белым, как стена.
Пия опять повернулась к трупу и поняла, что так потрясло Боденштайна. Ее желудок сжался, и она попыталась подавить возникший рвотный рефлекс. Убийца не удовлетворился тем, что просто убил молодую женщину, - он также выколол ей оба глаза.
- Позвольте, я сяду за руль, шеф. - Пия протянула руку, и Боденштайн беспрекословно передал ей ключи от машины.
Они сделали свою работу в квартире и переговорили со всеми соседями рядом и этажом ниже. Многие слышали ожесточенный спор и глухие удары, которые доносились из квартиры около одиннадцати часов, но все в унисон повторяли, что постоянные громкие ссоры с рукоприкладством в квартире Моники Крэмер всегда были в порядке вещей. Вернулся ли в квартиру Ватковяк после того, как Пия и Бенке ушли? Он ли расправился с молодой женщиной столь жестоким образом? Моника умерла не сразу - несмотря на свои ужасные травмы, она сумела доползти до двери и попыталась выбраться в коридор. Боденштайн потер обеими руками лицо. Таким уставшим Пия его еще никогда не видела.
- Иногда я жалею, что я не лесничий или не агент по продаже пылесосов, - сказал Оливер глухим голосом после того, как они проехали некоторое расстояние. - Девушка была чуть старше Розали. К такому я не смогу привыкнуть никогда в жизни.
Пия мельком взглянула на него сбоку. Ей хотелось пожать своему шефу руку или проявить участие в виде какого-либо иного утешающего жеста, но она удержалась от этого. Хотя они уже два года почти ежедневно работали вместе, между ними все еще сохранялась дистанция, которая не позволяла ей это сделать. Боденштайн не был человеком, проявляющим показное дружелюбие, обычно он хорошо скрывал свои эмоции. Иногда Пия задавалась вопросом: как он это выдерживает - ужасные картины преступлений, давление, которое на него оказывалось и на которое он, казалось, никогда не отвечал бранью или вспышкой гнева. Она предполагала, что это сверхчеловеческое самообладание было результатом его строгого воспитания. Именно то, что называют аристократической выдержанностью. Владеть собой. Любой ценой и в любой ситуации.
- Я тоже, - ответила Пия.
Внешне создавалось впечатление, будто ее ничего не трогает, но в действительности все было совершенно иначе. Бесконечные часы, проведенные в Институте судебной медицины, не притупили ее чувств и не сделали ее равнодушной к судьбам и трагедиям людей, с которыми она знакомилась, когда они уже становились трупами. По сложившейся традиции люди, оказывающие первую помощь, прибывают на место осмотра катастрофы в сопровождении психологов, так как картина изувеченных тел проникает в мозг, и ее ничем невозможно смыть. Как и Пия, Боденштайн искал спасение, погрузившись в рутину.
- Это сообщение на ее мобильном телефоне, - сказал он деловым тоном, - может являться доказательством того, что Ватковяк действительно причастен к убийствам Гольдберга и Шнайдера.
Служба сохранности следов обнаружила на мобильном телефоне Моники Крэмер СМС-сообщение от Роберта Ватковяка, которое было прислано в 13:34, следующего содержания: ДОРОГАЯ, МЫ БОГАТЫ! Я УКОКОШИЛ И ВТОРОГО СТАРИКА. ТЕПЕРЬ МОЖНО ПОДАТЬСЯ НА ЮГА!
- В таком случае наши убийства раскрыты, - сделала заключение Пия без должной уверенности. - Ватковяк из корыстных побуждений убил Гольдберга и Шнайдера, которые хорошо его знали как пасынка Веры Кальтензее и поэтому, ничего не подозревая, впустили в дом. После этого он расправился с Моникой Крэмер, которая была посвящена в его дела.
- И что вы по этому поводу думаете? - спросил Боденштайн.
Пия на какой-то момент задумалась. Она не желала ничего большего, чем это простое объяснение трех убийств, но в глубине души сомневалась в этом.
- Я не знаю, - ответила она после недолгих раздумий. - Шестое чувство подсказывает мне, что за всем этим делом кроется нечто большее.
Сырой навоз в боксах для лошадей был тяжелым, как свинец, запах аммиака перебивал дыхание, но Пия обращала на это так же мало внимания, как и на ноющую спину и ломоту в руках. Ей надо было как-то отвлечься от своих мыслей, а в этом случае едва ли можно найти лучшее занятие, чем физическая работа. Некоторые коллеги в таких ситуациях прибегали к алкоголю, и Пия даже могла это понять. Она последовательно и с упорством укладывала навоз вилами на навозоразбрасыватель, который маневрировал непосредственно перед ее конюшней, пока зубцы не стали скрести по голому бетонному полу. Остатки навоза Пия выскребла лопатой. Потом остановилась, переводя дыхание и вытирая рукавом пот со лба.
Вместе с Боденштайном они поехали в комиссариат и сообщили коллегам о случившемся. Поиски Роберта Ватковяка были усилены. Некоторое время полицейские обсуждали возможность привлечения к делу населения путем обращения по местному радио.
Пия как раз закончила работу, когда собаки, которые внимательно следили за каждым ее движением, внезапно вскочили и помчались с радостным лаем куда-то в сторону. Спустя несколько секунд рядом с трактором остановился зеленый пикап Зоологического общества имени Опеля, и из него вышел Кристоф. У него было озабоченное лицо, когда он быстрыми шагами шел к Пие.
- Привет, дорогая, - сказал он тихо и крепко обнял ее.
Женщина прижалась к нему и почувствовала, как ее глаза наполнились слезами и они потекли по ее щекам. Это было таким облегчением - иметь возможность на мгновение почувствовать себя слабой. С Хеннингом она этого себе никогда не позволяла.
- Я так рада, что ты приехал, - пробормотала Пия.
- Все так плохо?
Она почувствовала, как его губы коснулись ее волос, и молча кивнула. Кристоф довольно долго держал ее в своих объятиях, утешая и поглаживая по спине.
- Сейчас тебе надо принять ванну, - сказал он твердо. - А я отведу лошадей и накормлю их. Я еще принес кое-что поесть. Твою любимую пиццу.
- С тунцом и анчоусами? - Пия подняла голову и робко улыбнулась. - Ты - золото!
- Я знаю, - он подмигнул ей и поцеловал. - А сейчас - в ванную.
Когда Кирххоф через полчаса вышла из ванной с влажными волосами и в махровом халате, у нее, несмотря на то, что она тщательно вымылась, все еще не было ощущения внутренней чистоты. Ужасающая жестокость убийства давала о себе знать. То, что она за пару часов до этого разговаривала с молодой женщиной, значительно усугубляло ситуацию. Неужели Моника Крэмер была убита из-за того, что у нее побывала полиция?
Кристоф тем временем накормил собак, накрыл в кухне стол и открыл бутылку вина. Соблазнительный запах пиццы напомнил Пие о том, что она сегодня весь день ничего не ела.
- Ты хочешь поговорить о том, что произошло? - спросил Кристоф, когда они сидели за столом в кухне и ели руками теплую пиццу "Аль Тонно". - Может быть, тебе это поможет.
Пия посмотрела на него. Чуткость Кристофа была невообразимой. Конечно, было бы хорошо поговорить. Освободиться от груза, разделить его вместе с кем-то было единственным средством, чтобы справиться с тем, что пришлось пережить.
- Я еще никогда в жизни не видела ничего ужаснее, - сказала Пия и вздохнула.
Кристоф долил ей еще вина и стал внимательно слушать ее рассказ о том, что произошло в этот день. Пия рассказала о своем утреннем визите в квартиру Моники Крэмер, о побеге Ватковяка и разбушевавшемся Бенке.
- Знаешь, - сказала она, сделав глоток вина, - все можно понять до определенного предела, даже если это ужасно; но эта дикая жестокость, это зверство, с которым была убита девушка, меня действительно доконали.
Пия доела последний кусок пиццы и вытерла жирные пальцы бумажным полотенцем. Она чувствовала себя совершенно обессилевшей и невероятно напряженной. Кристоф встал, собрал пустые коробки от пиццы и бросил их в мусорное ведро. Затем подошел к ней сзади, положил руки на ее плечи и начал мягко массировать скованные шейные мышцы.
- Единственное, что является положительным в таком деле, так это то, что я совершенно отчетливо вижу смысл в своей работе. - Пия закрыла глаза. - Я хочу найти свинью, которая это сделала, и навсегда запрятать ее за решетку.
Кристоф склонился над ней и поцеловал в щеку.
- Ты действительно выглядишь измотанной, - сказал он тихо. - Мне очень жаль, что я, как нарочно, должен сейчас оставить тебя одну.
Пия повернулась к нему. Завтра Кристоф должен лететь в Южную Африку. Его недельная поездка в Кейптаун на конференцию Всемирной ассоциации зоопарков и аквариумов была запланирована еще несколько месяцев тому назад. Пия уже сейчас скучала по нему всеми фибрами своего сердца.
- Это только восемь дней. - Она держалась спокойнее, чем чувствовала себя на самом деле. - И я смогу тебе позвонить в любой момент.
- Ты действительно позвонишь мне, если что? - Кристоф притянул ее к себе. - Ты мне обещаешь?
- Клянусь всем святым. - Пия обвила руками его шею. - Но ты еще здесь. И мы должны этим воспользоваться.
- Ты так считаешь?
Вместо ответа Пия его поцеловала. Больше всего она хотела никогда больше его не отпускать. Хеннинг раньше часто бывал в отъездах, зачастую она не могла дозвониться ему целый день, но это не вызывало в ней ни беспокойства, ни раздражения. С Кристофом все было по-другому. С тех пор, как они познакомились, вряд ли расставались больше чем на двадцать четыре часа, и только одна мысль о том, что она не сможет просто ненадолго заехать к нему в зоопарк, переполняла ее болезненным чувством одиночества.
Кристоф, казалось, почувствовал ее страстное желание, которое, как излучение, исходило от ее тела. И хотя между ними не один раз случались близкие отношения, сердце Пии готово было выпрыгнуть из груди, когда она шла за ним в спальню и наблюдала за тем, как он поспешно раздевался. Такого мужчины, как Кристоф, у нее еще никогда не было; мужчины, который требовал всего - и все отдавал, который никогда не позволял ей стыдиться своего нежелания испытывать смущение и разыгрывать притворный оргазм. Пия, не стесняясь того, была одержима той горячностью, с которой ее тело реагировало на него. Для нежностей время еще придет. Сейчас она не желала ничего более страстно, чем забыть в его объятиях весь этот ужасный день.
Четверг, 3 мая 2007 года
Боденштайн чувствовал себя разбитым, когда около восьми утра поднимался по лестнице на второй этаж в офис отдела К-2. Ребенок кричал полночи. Козима, правда, тактично перебралась в комнату для гостей, но он, тем не менее, почти не спал. Потом из-за аварии на трассе В519 перед самым въездом в Хофхайм он задержался на целых полчаса. И, в довершение ко всем неприятностям, директор уголовной полиции Нирхоф, как нарочно, вышел из двери своего кабинета, когда Боденштайну осталось пройти лишь несколько ступеней.
- Доброе утро, доброе утро. - Нирхоф приветливо улыбнулся и потер руки. - Поздравляю! Вы очень быстро справились. Прекрасная работа, Боденштайн.
Оливер непонимающе посмотрел на своего шефа - и осознал, что Нирхоф его подкарауливал. Боденштайн вообще терпеть не мог, когда на него таким образом нападали, пока он, по меньшей мере, не выпил глоток кофе.
- Доброе утро, - сказал он. - О чем вы говорите?
- Мы сейчас пойдем с сообщением к прессе, - продолжал Нирхоф уверенно. - Я уже проинструктировал нашего пресс-секретаря…
- С чем вы хотите идти к прессе? - остановил Боденштайн поток красноречия директора уголовной полиции. - Я что-то пропустил?
- Убийства раскрыты, - ликовал Нирхоф. - Вы ведь установили убийцу. Таким образом, дело закрыто.
- Кто это утверждает? - Боденштайн кивнул двум коллегам, которые проходили мимо.
- Коллега Фахингер, - ответил Нирхоф. - Она сказала мне, что…
- Минуту. - Боденштайну было безразлично, вежлив он сейчас или нет. - Мы вчера обнаружили труп знакомой человека, который каким-то образом побывал на обоих местах преступления, но у нас до сих пор нет ни орудия убийства, ни однозначных доказательств того, что именно он совершил эти убийства. Мы отнюдь еще не раскрыли преступления.
- Зачем все так усложнять, Боденштайн? Мужчина совершил убийство из корыстных побуждений, все следы указывают на это. А затем убил свидетельницу. Мы рано или поздно его арестуем и тогда получим признание. - Для Нирхофа положение дел, казалось, было совершенно ясным. - Пресс-конференция назначена на одиннадцать часов. Надеюсь, что вы будете.
Оливер не мог этого понять. Продолжение дня, кажется, действительно было хуже, чем его начало.
- Ровно в одиннадцать внизу, в большой переговорной, - директор уголовной полиции не допускал никаких возражений. - После этого я хотел бы поговорить с вами в моем кабинете.
На этом он исчез с довольной улыбкой.
Боденштайн со злостью распахнул дверь в кабинет Хассе и Фахингер. Оба были уже на месте и сидели за своими письменными столами. Хассе быстро нажал на клавишу на клавиатуре своего компьютера, но Боденштайну в этот момент было безразлично то, что он опять сидит в Интернете, занимаясь своими личными делами, а именно поисками подходящего места в южных краях, куда он хотел бы перебраться после выхода на пенсию.
- Фрау Фахингер, - обратился Оливер к своей самой молодой сотруднице, не обременяя себя приветствием, - пойдемте в мой кабинет.
Несмотря на то что Боденштайн был очень зол, он не хотел учинять ей допрос в присутствии коллеги.
Чуть позже она вошла в его кабинет с испуганным выражением лица и осторожно закрыла за собой дверь. Главный комиссар сел за свой письменный стол, но не предложил сесть ей.
- Как вы могли сказать директору уголовной полиции, что мы раскрыли оба убийства? - спросил он резко, глядя на свою коллегу. Она была еще молода, но очень прилежна, хотя ей недоставало уверенности в себе, и она подчас от большого усердия допускала ошибки.
- Я? - Фахингер залилась краской. - Что же я могла ему сказать?
- Да, мне бы тоже это хотелось знать!
- Он… он пришел вчера вечером в… в переговорную, - нервно запиналась Катрин. - Он искал вас и хотел узнать, как идет расследование. Я сказала ему, что вы и Пия поехали на место, где обнаружили труп подруги мужчины, который оставил следы на обоих местах преступления.
Боденштайн смотрел на свою сотрудницу. Его гнев прошел столь же быстро, как и появился.
- Больше я ему ничего не говорила, - заверила его Фахингер. - Правда, ничего, шеф. Клянусь вам.
Оливер верил ей. Нирхоф поспешно посчитал это преступление раскрытым, соединив результаты расследования так, как ему этого хотелось. Это было неслыханно и странно.
- Я верю вам, - сказал Боденштайн. - Извините меня, пожалуйста, за мой тон, но я был рассержен. Бенке уже пришел?
- Нет. - Катрин, казалось, чувствовала себя неловко. - У него… у него ведь больничный лист.
- Ах, да. А фрау Кирххоф?
- Она отвозила сегодня своего друга в аэропорт, а потом сразу поехала в Институт судебной медицины. Вскрытие Моники Крэмер начинается в восемь.
- Что у тебя за вид? - обратился доктор Хеннинг Кирххоф к своей бывшей жене, которая в начале девятого появилась в резекторской № 2 Института судебной медицины.
Пия бросила быстрый взгляд в зеркало, которое висело над раковиной. Вообще-то она считала, что выглядит довольно прилично с учетом того, что она не спала полночи и минут десять рыдала в машине. В суете аэропорта прощание с Кристофом было слишком поспешным. Перед терминалом "В" его ждали двое коллег из Берлина и Вупперталя, которые также летели на конгресс в Южную Африку, и Пия с налетом ревности констатировала, что коллега из Берлина оказался женщиной, к тому же довольно привлекательной. Последние объятия, короткий поцелуй на прощание, и Кристоф вместе с коллегами исчез, растворившись в толпе. Пия смотрела ему вслед, мучимая охватившим ее чувством пустоты.
- Ты помнишь мою подругу Мирьям? - спросила она Хеннинга.
- Я имел счастье встретиться с фройляйн Горовиц один-единственный раз много лет тому назад. - В голосе бывшего мужа послышалось какое-то недовольство, и Пия вспомнила, что Мирьям сказала тогда о нем: "лишенный чувства юмора доктор Франкенштейн", на что тот пренебрежительно назвал ее "глуповатая курица - любительница вечеринок". Пия на секунду задумалась, стоит ли рассказывать Хеннингу о профессиональном пути становления Мирьям, но потом все же решилась.
- Неважно, - сказала она. - Я недавно совершенно случайно встретилась с ней. Она работает в Институте имени Фритца Бауера.
- Наверное, папочка подыскал ей место. - Хеннинг и на этот раз оказался злопамятным, но Пия не обратила на это внимания.
- Я попросила ее навести справки о Гольдберге. Она, конечно, не хотела верить, что он был нацистом, но потом наткнулась в Институте на документы, связанные с Гольдбергом и его семьей. Нацисты все скрупулезно документировали.
Ронни Бёме встал рядом с Пией у стола, на котором уже лежал вымытый и обнаженный труп Моники Крэмер. Здесь, в условиях клиники, он не производил больше такого ужасающего впечатления. Пия сообщила, что Гольдберг, его семья и все жители Ангербурга еврейской национальности в марте 1942 года были депортированы в концентрационный лагерь Плашув. Семья Гольдберга там погибла, а он оставался в живых вплоть до освобождения лагеря в январе 1945 года. Все узники лагеря были отправлены в Аушвиц, где Гольдберг в январе 1945 года был задушен в газовой камере.
В резекторской было очень тихо. Пия выжидательно смотрела на обоих мужчин.
- И что? - спросил Хеннинг надменно. - В чем заключается сенсация?
- Ты не понимаешь? - Пию разозлила его реакция. - Это доказательство того, что тот, кто лежал на твоем столе, совершенно точно не был Давидом Йосуа Гольдбергом.
- Вот это да! - Хеннинг равнодушно пожал плечами. - Куда делся этот прокурор? Ненавижу непунктуальность.
- Он уже здесь, - раздался женский голос. - Всем доброе утро.
Прокурор Валерия Лоблих вошла с гордым видом и высоко поднятой головой, кивнув Ронни и не глядя на Пию, которая вновь с интересом отметила внезапное неудовольствие Хеннинга.
- Доброе утро, фрау Лоблих, - только и сказал он.
- Доброе утро, господин доктор Кирххоф, - холодно ответила прокурор.
Формальность, с которой они поприветствовали друг друга, вызвала у Пии ухмылку. Она вспомнила их последнюю встречу с прокурором Лоблих в гостиной квартиры Хеннинга, которую можно было назвать крайне компрометирующей. Тогда на Валерии и на Хеннинге было значительно меньше одежды, чем теперь.
- Тогда мы можем начать.