- Сейчас потечет, - проговорил он с брезгливой миной на лице.
Рябой бросил Аслана, тот упал на лежанку, рябой смотал кабель:
- Кабелем нехорошо. Скользкий. Веревка была бы лучше. А этот кабель еще и тянется.
- Разотри шею, - приказал высокий, - чтоб след был поменьше.
- Может, тюкнуть для верности по чайнику?
- Да брось ты! Он и сам сдох бы к вечеру. Ты что, не видишь? - Высокий перевернул труп на живот. - Гляди, даже не обделался! Вот это люди!
- Хороший был человек, жаль. - Рябой открыл дверь камеры. - Ну пошли?
Выходя, высокий с такой силой шарахнул за собой дверью, что с потолка и стен осыпались крошки штукатурки. А из-под ног Аслана скатилась на пол пустая миска из-под баланды.
От этого грохота Аслан вздрогнул, передернулся в судорогах и замер…
Придя в сознание, он сразу сообразил, что нужно прикинуться мертвым. Чтобы не стали добивать… Шансов на это никаких, но все-таки… Он прислушался - тишина!
Адская боль сковала все тело. Гортань была смята и едва-едва пропускала воздух. Аслан осторожно сглотнул - сквозь чудовищный взрыв боли удалось протолкнуться…
- Все равно… все кончено, - прошептал он, не в силах больше сдерживаться, и попробовал повернуться на бок.
Тишина…
- Что нужно сделать напоследок? - сказал Аслан, поджимая колени. - Что-то самое важное… Проститься?
По винтовой лестнице высокий и рябой спустились до загородки, громко потрясли решетку:
- Эй, стража! Отворяй ворота.
Усатый пожилой сержант, стараясь не глядеть в лица палачей, открыл им загородку и пропустил в коридор.
- Сержант, - сказал ему через плечо высокий, - минут через двадцать загляни к клиенту. Что-то он себя сегодня плохо чувствует. Жаловался на головную боль.
- Сердечная недостаточность, - пошутил рябой. - Ему сердечности не хватает.
Едва они скрылись в конце коридора, сержант, не дожидаясь положенных двадцати минут, пошел в камеру.
Скорчившись, на лежанке лежало неподвижное тело Аслана.
"Хоть он легонький, а надо вдвоем нести". Сержант подошел к нарам, наклонился…
И тут услышал тихий шепот:
- О, алла, бис-смил-ля… О, рахмат…
- Ты что, сынок, молишься? - поразился живучести мусульманина сержант. - Или ты уже там? А мне теперь что делать? Опять их звать? И снова-здорово… Нет уж… Два раза приканчивать не положено. Факт. Сорвалось - значит, Бог не велел. Значит, еще не время! Подожди немного. Если выживешь часок, я за тобой санитаров пришлю! Поедешь в больничку. Только держись! Я раньше не могу. А вот водички тебе я сейчас дам!
Аслан потерял сознание.
Очнулся он на постели, укрытый белой простыней. По прозрачным трубочкам из капельниц ему в вены поступала какая-то живительная прозрачная жидкость.
Он спал, спал, спал…
Кажется, на третий день сморщенный старик с соседней койки прошептал Аслану, когда тот очнулся на короткое время:
- Маляву передали… Тебе привет сам знаешь от кого. И еще… Из камеры тебе передачу прислали! Сигареты мы уже того… Тебе сейчас курить вредно. А жрачка ждет. Там и апельсины есть. Хочешь, я тебе почищу?
- Не надо. Ешьте все… Ничего не оставляйте. - Глаза у Аслана снова закрылись.
- Погоди, милок! - тормошил его сосед. - А что в камеру передать?
- Меня, меня передай! Обратно!
И Аслан снова провалился в сон.
Туда, где вечно будет позвякивать на сверкающих рельсах трамвай, катящийся по тенистой улице Красных Фронтовиков от главпочтамта до филармонии, подбирая на остановках аккуратненьких детишек с тяжелыми портфелями.
- Мы учимся во второй школе! - с гордостью говорят они попутчикам. - И выходим на следующей остановке.
- Не забудьте, дети, - поучает их седой ветеран, украшенный орденами и медалями, - выучить стихи о нашей великой Родине! О Ленине! И об Асланбеке Шерипове!
- Проснись, Асланбек! - грозно приказывает отец, вытирая руки о передник.
- Очнись, Аслан! - улыбается мама, приподнимаясь в гамаке.
Аслан открыл глаза и увидел над собой лицо молоденькой врачихи, которая внимательно разглядывала его зрачки.
- Молодой человек, вам нужно попробовать попить. - Она поднесла к его губам фиолетовую поилку. - Ну-ка…
Через неделю Аслан уже мог сидеть в постели. С удовольствием слушал веселые байки болящих соседей. И даже сам пытался что-то говорить.
По заискивающему и внимательному отношению к нему совершенно посторонних людей он понял, что тут все известно о происходившем в одиночке. Что все симпатии на его стороне. Что он выдержал. Перенес, пережил что-то ужасное, определяющее все дальнейшее. Что он прошел какой-то важный перевал в своей жизни.
В один из дней в больничной палате появился Гордеев.
- Здравствуй, Аслан, - просто сказал он и сел поближе к кровати. - Нам нужно поговорить. Прежде всего, меня интересует личность Бараева, - тихо сказал Гордеев.
- Об этом я подробно рассказывал в Чернокозове.
- Там расследовали вашу деятельность в группировке Бараева?
- Расследовали мою бездеятельность. Я там был переводчиком. И все.
- Заканчивайте ваш допрос! - подошла молоденькая врачиха. - Больному вредно волноваться.
В больнице Аслан еще несколько раз встречался с Гордеевым.
В конце концов, по ходатайству Гордеева, Аслана освободили под подписку. Вполне успешно все получилось.
- Лучше бы здесь остаться до завершения дела, - засомневался Аслан. - Мне же совсем некуда податься. И Марченко меня везде достанет.
- Поезжайте к Елене, - предложил Гордеев. - И не бойтесь никакого Марченко. Его арест - дело почти решенное… Во всяком случае, сейчас ему не до вас.
- Мне надо позвонить!
- Давно пора! - поддержал его Гордеев.
У дверей КПП Бутырского следственного изолятора многострадальный Аслан Магомадов впервые увидел своего подросшего сына!
- Ты такой взрослый! - Он сразу кинулся к мальчику, сел перед ним на корточки.
- Здравствуй, Аслан! - бросилась к ним Елена.
Так и получилось, что оба они нелепо сидели на корточках, обнявшись и плача от счастья, среди идущих по тротуару людей, смеющихся и удивляющихся, ругающихся и пугающихся.
- Аслан, Аслан, Аслан, - повторяла сквозь слезы Елена.
- Ты мой папа? - догадался черноволосый мальчик. - Мой настоящий папа?
- Самый настоящий! - Елена тесно прижалась к плечу Аслана.
22
Подали самолет. Мамед Бараев, оглядываясь на стюардессу, высокую вежливую девушку в синем костюме, ступил на борт в сопровождении трех особо приближенных людей - двух телохранителей Беслана и Ахмата, а также Джамиля, своей правой руки.
Минуты ожидания взлета протекли незаметно. Самолет дрогнул, стал набирать скорость, с трудом оторвался от земли, и тут же у всех пассажиров заложило уши. Но скоро это прошло, и стюардесса приятным голосом позволила отстегнуть ремни и сообщила сведения о высоте и продолжительности полета, а также о температуре за бортом. Сведения эти были рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление, но Мамеда оставили совершенно равнодушным. Он, в конце концов, не собирался покидать салон самолета до приземления по ту сторону океана - его не интересовала температура за обшивкой.
Он принялся разглядывать облака. Облака ему нравились; они расстилались густой ватой, подсвеченные огненным шаром солнца - дело стремительно шло к закату. Иногда, очень редко, в просветы видна была далекая земля. Мамед закрыл глаза и стал размышлять, что вот он, Мамед Бараев, тридцати с лишним лет от роду, везде побывал и все повидал, был в самом пекле, убивал беспощадно врагов и друзей - если было надо, - воевал, женился, родил двоих детей, а теперь вот выбился в люди, занял пост, и будет чем обеспечить себе покойную и богоугодную старость, но перед этим многое еще предстоит сделать, и для этого-то он и летит в неизвестную Америку, могущественную страну, которая не любит Россию и с удовольствием при случае будет вставлять ей палки в колеса. Мамед уже знал, что он скажет в Госдепартаменте. О сепаратизме расскажет, о притеснениях, о демократии… Денег дадут, подумал Мамед с удовлетворением, оружие купим… И не заметил, как заснул.
Лету до Америки было около восьми часов. Самолетный завтрак Мамед отверг, хотя окружение его ело с аппетитом. Мамед есть не хотел. Начинался самый важный этап его жизни, и он сам достиг этого, заслужил.
Под крылом показались разлинованные на аккуратные коричнево-зеленые клеточки холмы и поля, и вскоре самолет сделал посадку в Швейцарии. Еще несколько часов лету - статуя Свободы под крылом, - и самолет приземляется на взлетную полосу в аэропорту под Вашингтоном.
Муторное ожидание на таможне, получение багажа - в одном из саквояжей аккуратно сложенный драгоценный фрак, - и пожалуйста, их встречают, проводят к ожидающему автобусу на мягком ходу… И уже бегут мимо окна жаркие американские пейзажи.
Город Вашингтон поразил Мамеда обилием негров. Негров Мамед видел и раньше, но чтобы так, на каждом углу, словно в Москве - нищие… Негры были все веселые, многие - в ярких лохмотьях; сопровождающий предупредил Мамеда, что здесь их нельзя называть - "ниггер", нужно говорить - афроамериканцы. Предупредил он также, что вечером на улицу выходить небезопасно, особенно в последнее время, так как недавно происходили какие-то волнения. Мамед только удивлялся, поднимая брови. Он знал, что раньше здесь белые держали в страхе черных. А теперь - черные держат в страхе белых… Словно шахматная партия, усмехнулся он. Даже испытал к неграм некоторую симпатию - ему всегда больше нравились победители.
В коридорах и номерах гостиницы приятно пахло, окна и кровати были большие, потолки высокие. Мамед, хоть имел достаточно денег, не привык жить в роскоши - жизнь вокруг была не та, условия всегда были суровые, походные, а мужчина что, он на такие мелочи обращать внимания не должен… А как, однако, приятно бывает вот так откинуться на кресло, покурить, смешать себе чего из бара… Так бы жил и горя не знал.
В ванной Мамеда тронули одноразовые пакетики с шампунем и мылом, и лишние он убрал себе в чемодан. Из окна номера открывался вид на пыльную улицу с горящей над зданиями неоновой рекламой, под окном рос экзотический куст с мясистыми блестящими листьями, а по телевизору крутили много передач на разных языках и предлагали эротику.
Совсем другой город, другой мир…
23
И опять у меня появилось обманчивое ощущение, что дело фактически закончилось. Магомадов наконец отпущен на свободу, хоть и до суда; чеченцы, державшие меня в мерзком подвале, арестованы. Единственное, что меня смущало, это то, что Бараев улетел в Америку и до него теперь сложнее добраться, но, в конце концов, это дело уже не входило в мою компетенцию. Проблема оставалась только одна - вернуть документы, которые похитили у меня бараевские бандиты. И проблема эта была чертовски актуальна - без них строить защиту мне было не на чем.
Такие вполне оптимистичные размышления приходили мне в голову, пока я ехал по Тверской, направляясь к себе домой. Все равно я не мог ничего предпринять, пока Турецкий не достанет ордер на обыск. Кроме того, я настолько вымотался за последнее время, что хотя бы пара часов отдыха была мне необходима как воздух. Тут я вспомнил, что до сих пор не объявилась Юлия - я так и не видел ее с тех пор, как она пошла в тот злополучный день за хлебом. Да, прямо анекдот какой-то. С одной стороны, конечно, ей повезло, что ее не оказалось в тот момент, когда нагрянули омоновцы, а с другой - представляю себе, что она подумала, когда вернулась в разгромленную квартиру. Наверняка решила, что это пришли за ней. Да, придется заодно попросить Турецкого, чтобы он по своим каналам как-то разузнал, что там случилось с ее фирмой.
Словно услышав мои мысли, зазвонил мобильник - конечно же на проводе был Турецкий.
- Ну что, военнопленный, - начал разговор он, - какие соображения?
- Надо бы обыскать квартиру Бараева, Александр Борисович.
- М-м! Какие у тебя умные водятся мысли в голове, оказывается. Как я сразу этого не заметил? - пошутил он.
- Ну дык, - в тон ему ответил я с гордостью, - выращиваю их каждый вечер, подкармливаю. Вот и заводятся. А если серьезно - я, конечно, не слишком рассчитываю, что Бараев документы оставил здесь. Он все-таки не дурак.
- Да у тебя в голове просто мыслевыводитель стоит какой-то, - никак не хотел переходить к делу Турецкий.
- Александр Борисович! - взмолился я.
- Ладно-ладно, прекращаю, - смилостивился Турецкий. - Заезжай за мной на своей роскошной тачке, я как раз ордер на обыск на руки получу. А то моя машинка с сегодняшнего дня ездить отказалась.
- Уже еду! - Эх, не придется мне, видно, сегодня отдохнуть. Ну да ладно, как говорится, взялся за гуж - полезай в кузов, а назвался груздем - не говори, что не дюж. И наоборот. Короче, дела надо доделывать до конца.
И пока я обо всем этом размышлял, сзади в меня вписался зеленый "жигуленок". Ну везет же, однако! Скрипя зубами от сдерживаемой злости, я вылез из машины. Водитель "копейки" уже был снаружи, весь белый от страха, а может быть, от рождения.
- Что ж ты подставляешься? - сразу начал наезжать на меня.
- Что, лучшая защита - это нападение? Я, между прочим, опаздываю, и подставляться мне нет никакого резона.
- Ага, - обрадовался водитель, - значит, ментов звать не будем. Ну я ж говорю - подставляешься! Бабок хочешь с меня взять, да? А вот не выйдет! Ментов будем ждать, так вот!
Больной какой-то. Ладно бы, я действительно подставлялся, стоило бы тогда дожидаться гаишников. А так - когда сам виноват, да к тому же в любом случае трудно будет доказать мою вину. Чокнутый, одно слово. Я пожал плечами и достал мобильник:
- Александр Борисович, это Гордеев. Тут некий гражданин мне зад помял, так что я задержусь.
- Как интересно! - воскликнула трубка голосом Турецкого. - Только штаны помял или еще что?
Определенно у него сегодня плохое настроение. Вечно он в плохом настроении вот так вот гадко шутить начинает.
- Еще что, - ответил я хмуро. - Сам помял, а теперь ментов вызывает.
- У-у, - протянул Турецкий. - Тогда это надолго. Слушай, может, мы без тебя управимся?
- Нет уж, вы меня дождитесь, пожалуйста, - попросил я.
- Ладно-ладно, шучу. Дождемся, конечно. В конце концов, ты у нас сегодня звезда телеэкрана, - Турецкий усмехнулся и добавил: - Хоть и с помятым задом.
- Ну и шуточки у вас, Александр Борисович, - попенял я.
- А что, мне нравится. Ладно, до связи. - Турецкий отключился.
Пока ждали прибытия патруля, прошло не меньше получаса. Я тем временем позвонил домой - не объявилась ли там Юлия. К телефону никто не подходил. Вот черт! Совсем забыл сказать Турецкому, чтобы он попробовал в этом деле разобраться. Тем более что у него явно время есть, раз он шутки шутит. Звонить в третий раз не хочется - опять начнет подкалывать. Ладно, при встрече расскажу.
Приехавшие долго удивлялись, почему виноватый водитель "копейки" сам настоял на официальном оформлении. Их, конечно, это насторожило, и "расследование" несколько затянулось. В результате все, естественно, решилось в мою пользу, но еще один драгоценный час был безвозвратно утерян.
Так что, когда я доехал наконец до Турецкого, шел уже шестой час. По дороге до квартиры Бараева я рассказал ему свою историю с Юлией.
- Чего-то ты со своей новой машиной вечно влипаешь в истории. Может, ее у тебя того… сглазили? - Турецкий оглядел салон моей "БМВ", словно пытаясь проверить свою догадку.
Я пожал плечами.
- Хорошо, - продолжал Турецкий уже нормальным тоном, - посмотрю я, что там с твоей долговязой красавицей.
- Спасибо.
- Пока не за что.
Московская квартира Бараева располагалась на Кутузовском проспекте. Квартира была, надо сказать, впечатляющая, даже с черным входом, а вернее, пожалуй, выходом. Очень удобно, должно быть. Обстановочка в квартире тоже соответствовала рангу проживавшего в ней. Но хлопот от этого только прибавилось - одно дело обыскать однокомнатную клетушку с одной кроватью, а другое - искать тоненькую папочку с бумагами в этаких апартаментах. Но ничего, глаза страшатся - руки делают. К ночи в квартире не осталось ни одного неизведанного закоулка. Чернокозовских протоколов, однако, в квартире не нашлось. Как я и предполагал, впрочем. Так что я не слишком расстроился.
- Счастливчик ты, Гордеев, - заметил Турецкий, пока мы спускались по лестнице.
- Почему? - не понял я.
- Что, мыслевыводитель испортился? Придется тебе теперь ехать за Бараевым в Штаты.
- Да, - вздохнул я. - Похоже на то.
- А чего ты вздыхаешь-то?
- Да как-то не тянет меня в Америку! Мне больше Европа нравится.
- Жируешь, однако. Не тянет его в Америку! Ничего, зато обстановку сменишь. Развеешься.
- И потом, как-то надо еще Бараева убедить отдать мне документы.
- Что-то с тобой случилось, Гордеев. Сам на себя не похож. Ты не заболел, часом?
Сказать по правде, на самом-то деле меня очень беспокоила судьба Юлии. Я не хотел уезжать, не выяснив, что с ней случилось. Это, конечно, тоже не слишком было похоже на меня, - видно, все-таки действительно люди с возрастом меняются.
Турецкий все же умудрился догадаться, что меня удерживает.
- А, за "космонавтку", что ли, свою беспокоишься?
Я, конечно, все отрицал.
- Не боись, найдем мы твою Юлию Гагарину. И сохраним в лучшем виде до твоего приезда. Стар ты, однако, становишься, Гордеев, остепеняешься.
- Я не стар, я суперстар, - попытался отшутиться я.
Я довез Турецкого до дома, и мы распрощались.
- Извини, на коньяк не приглашаю, Иришка дома спит уже, наверное, - свет не горит, - на прощание сказал мне Турецкий.
- Ну вот, - обиженным тоном сказал я, - чего ж я вас тогда подвозил?
- Ты все равно за рулем, - утешил меня Александр Борисович.
Да, я забыл, какой меня дома ждет разгром. Отдохнуть придется не скоро. Хотя фиг с ним, с разгромом. Завтра, все завтра. Жаль только, что тот порядок, который едва успела навести Юлия, был не оценен бандитами. Я взглянул на часы. Начало второго, однако! Да, тревожить Елену по поводу моей предстоящей поездки в Штаты придется завтра. То-то она обрадуется поутру. Ладно, хоть поспит спокойно.
На следующий день Елена позвонила сама. Разбудив меня в девять утра, замечу! Проклиная на чем свет стоит телефон и его изобретателей, я взял трубку:
- Гордеев слушает!
- Я вас разбудила? Извините. Я вам вчера весь вечер домой звонила, а вас не было.
- А на мобильный почему не позвонили? - спросил я строго.
- А у меня нет вашего номера, - ответила она растерянно.
- Что, серьезно? Немедленно записывайте! - Я продиктовал номер своего мобильного.
- Я хотела вас спросить, как продвигается дело. Оно же не закрыто?
- К сожалению, нет. Я, кстати, тоже собирался вам звонить. У меня не очень приятная новость… - Я сделал паузу. - Дело в том, что Бараев забрал с собой доказательства, которые я нашел в Чечне. Вчера обыскивали его квартиру, но там ничего не нашли.
- Совсем ничего?
- Ну, я имею в виду из интересующих нас бумаг. Так что придется ехать за ним в США.
Как ни странно, Елена не очень расстроилась.