Корсак и профессор находились в сельском почтовом отделении, в двенадцати километрах от Метелицы. Работница почты – хорошая знакомая сэнсэя Клавдия Игнатьевна – после прозрачного намека Иваныча оставила их одних, решив прогуляться в сельмаг, где сегодня давали кусковой сахар и сушки с маком…
Покинув Гатчину вчера утром, Слава на попутках, а затем пешком добрался до деревни и до самого вечера прождал возвращения профессора из университета, прячась в камышах у реки…
– Других вариантов нет, в любом случае. Так что риск оправдан, – пожал плечами Леонид Иванович. – Впрочем, у подполковника тоже не слишком большое пространство для маневра. Прикинет так и сяк, как тебя можно повязать, но в конечном итоге не станет дергаться. Выполнит все в лучшем виде.
– Я и не сомневаюсь, – кивнул Слава. Помолчав немного, окликнул – Иваныч?
– Я за него.
– Я тут подумал… как у нас с тобой все похоже получается. У тебя – любимая девушка, оказавшаяся подставленной хитрым Мао тайваньской гейшей, рабство в триаде, кровь, побег. У меня – НКВД, бегство, Ветер, подставленная мне вором дрянная потаскушка, в которую я тоже чуть не влюбился… и опять кровь. Тебе был как воздух нужен новый паспорт с другой фамилией. Мне – тоже. Ты грабишь Торгсин ради денег. Я получаю код от сейфа… И – компромат. Только в первом случае он был на тебя, а в моем случае – на Субботина. Ты вместо Леона Йохановича Соммера стал Леонидом Ивановичем Сомовым. А я… если выгорит… пожалуй, останусь Ярославом Михайловичем. Но уже – Корнеевым.
– Да, совпадений действительно много, – усмехнулся профессор. Обнял Славу за плечи. Предположил шутливо: – Может, у нас с тобой одна судьба на двоих. Как считаешь?
– Может быть, – серьезно ответил Корсак и взглянул на часы. – Представляю себе выражение лица этого ублюдка. Он-то думает, что в конверте – негативы. От доброго самаритянина. А там – только один из пяти, клочок бумаги с именем и фотографии. Как думаешь, меня по ним можно узнать?
– Только если очень хорошо захотеть. – Леонид Иванович еще раз взглянул на Славу. Аккуратные бутафорские усики над верхней губой, без особых проблем вымененные Сомовым на две бутылки водки у пожилого театрального гримера, делали двадцатидвухлетнего парня сразу лет на пять-семь старше. – Славочка, у тебя на лице растет уже нормальная, мужицкая щетина, так что недели через три-четыре отрастишь свои, родные усы – и не отличить от снимка. Главное сейчас – не высовываться, отсидеться, пока в НКВД о тебе забудут. Придумать приятную на слух и очень простую легенду, которую одинаково трудно и подтвердить, и опровергнуть при помощи документов и свидетелей. В конечном итоге – удачно устроиться на работу и окончательно влиться в социум. Как я в свое время, – напомнил своему бывшему студенту профессор и грустно улыбнулся.
Да. Их со Славой судьбы действительно очень похожи друг на друга. Не как две капли, но все-таки. Параллелей хватает. Что ж, тем лучше. Не надо набивать шишки. Кстати, о легенде. Она ведь уже есть. Готовая. И хоть придумана без малого двадцать лет назад, после некоторой шлифовки подойдет – более чем…
– Наверное, пора. – Снова посмотрев на часы, Корсак снял телефонную трубку. – Успокоим гражданина начальника. А то сидит, поди, сволочь, мается от неизвестности.
– Ну, почему же? – усмехнулся Ботаник. – Напротив. Сразу скумекал. Дело – табак. Кстати, – щелкнул костяшками пальцев профессор, – сколько ни ломал голову, так и не смог дознаться, почему именно "табак". По какой ассоциативной линии сравнение? Ты случайно не знаешь?
– Видимо, потому, что так же противно воняет, – предположил Корсак и тут же поднял руку, призывая к молчанию – на том конце ответили. – Алло? Лев Борисович? Это снова Иван… Уже получили? Рад за вас. Остальные негативы действительно у меня… Скажите, мы можем говорить свободно?.. Это радует. Тогда ближе к делу. Чтобы получить оставшиеся четыре негатива, вы должны в течение ближайших двух дней сделать для моего друга светлый гражданский паспорт и сразу же забыть о его существовании до конца дней… Сергей Сергеевич перед смертью клятвенно заверял меня, что для вас это совсем даже не проблема. Фото и имя, которое должно стоять в документе, указаны в записке. Послезавтра, в это же время, я перезвоню вам и расскажу, как и где пройдет процедура обмена. Надеюсь, товарищ подполковник, вам не стоит лишний раз напоминать, что сохранение нашей маленькой общей тайны обоюдно выгодно. И чем именно вам грозит излишняя общительность с сослуживцами… Понимаете?.. Я не сомневался. Тогда до послезавтра. И вот еще что… Чуть не забыл… Берегите себя. Жизнь полна не только приятных сюрпризов, но и трагических неожиданностей…
Слава повесил трубку на аппарат. Тыльной стороной ладони вытер выступившие на лбу капельки холодного пота. Криво улыбнулся одной стороной лица. Несмотря на видимое спокойствие, сегодняшний разговор с главным милиционером Гатчины стоил ему изрядного напряжения. То ли еще будет послезавтра, когда придет время принимать посылку…
– Ладно. С первой частью спектакля разобрались, – сказал Сомов. – Теперь не томи, выкладывай, что ты там придумал насчет безопасной передачи. Мистер Шерлок Холмс.
– Это еще кто такой? – спросил Корсак.
– Гениальный сыщик. Главный персонаж рассказов английского писателя сэра Артура Конан Дойля.
– Не читал.
– Не ты один. На русский их еще не перевели, я читал по-немецки. Ладно, ближе к телу. Выкладывай свой план.
– Да все просто, на самом деле. Как три копейки, – заверил сэнсэя Слава. – Я позвоню Субботину и скажу, чтобы он упаковал паспорт в плотный пакет и садился – разумеется один – в поезд до Ленинграда, отправляющийся от гатчинского вокзала в три сорок пять. И всю дорогу стоял в тамбуре, справа по ходу, и внимательно глядел в окно. Когда увидит условный знак – воткнутую в землю палку с красным флагом, тем самым, что висит у тебя дома, пусть открывает дверь, выбрасывает пакет, возвращается на службу и ждет моего звонка. Если паспорт в полном порядке, я сообщу, где можно забрать оставшиеся негативы.
– Это все? – уточнил Сомов.
– Нет, конечно. – Слава лукаво, с прищуром, взглянул на профессора. – Я же не идиот. В тайнике подполковник найдет только два негатива. И записку. Где будет сказано, что еще два – последних – остаются у меня в качестве страховки. Я сожгу их только тогда, когда смогу убедиться, что, во-первых, паспорт – не фальшивка, и, во-вторых, используя свои полномочия, мстительный Субботин не объявил его владельца во всесоюзный розыск как особо опасного преступника.
– Теперь – все?
– Да. Как тебе моя задумка? Попробуй найти в ней слабое звено.
– Кроме красного флага – никаких. Это уже, батенька, явный перебор.
– Шутка, – улыбнулся Корсак. – Есть тысяча бросающихся в глаза предметов, которые можно использовать как знак.
– Спасибо, отец родной, успокоил. А то я думал, что ты того… – И Сомов, тоже с улыбкой, повертел пальцем у виска. Тут же вновь стал серьезным. – В остальном ты все рассчитал правильно. Повязать контактера при таком безличном варианте практически нереально. В отличие от передачи предметов через обычный тайник. Никто на ходу выпрыгивать из поезда, конечно, не будет… Знаешь, Славка, в следственном отделе НКВД цены бы тебе не было. Ха-ха!
– Я подумаю над твоим предложением, Иваныч, – пообещал Ярослав.
– Ты… это серьезно? – поднял брови Сомов. Лицо его застыло. – Или опять шутка в качестве дружеского бреда.
– Помнишь Конфуция? Это ведь он, если не ошибаюсь, сказал: "Самое темное место – под фонарем".
– На твоем месте я бы с такими вещами не играл, Слава.
– Так я и не играю. – Выражение лица Корсака было абсолютно серьезным. – Самому стать чекистом – единственный способ узнать о судьбе мамы. И, возможно, даже помочь ей, если… Если еще будет не совсем поздно. И она будет жива…
– Ладно. Допустим. Допустим, твою мать не расстреляли, а приговорили к какому-то сроку. Допустим, ты все-таки сделал это, потратив два, три или пять лет службы на завоевание авторитета среди сослуживцев, завел нужные связи и в конечном итоге получил доступ к материалам сфабрикованного дела. Допустим, ты даже узнал имя грязного урода, виновного в аресте твоей матери. И отомстил ему. Что дальше? Тупик.
– Дальше будет видно, Иваныч. В любом случае – это единственный способ попробовать спасти маму. Я заранее позабочусь о том, чтобы, когда все закончится, иметь возможность в пять минут снова перейти на нелегальное положение, но уже с качественно иными возможностями и владением ситуацией. Опыт нахождения в бегах, какой-никакой, уже есть. Верно, сэнсэй?
Последние две фразы были произнесены с толикой юмора, чтобы хоть как-то смгячить ситуацию. Но помрачневшему профессору было не до шуток. Ботаник молчал и внимательно, почти в упор, разглядывал своего бывшего студента, словно пытаясь найти в его слегка изменившемся из-за фальшивых усов облике что-то совершенно новое. Существенное. Ранее им упущенное.
Но он не нашел ничего, кроме хладнокровной решимости и уверенности в правильности выбранного пути.
– И давно ты решился выкинуть такой фортель? – спросил наконец Сомов.
– Помоги мне, Иваныч. Я хочу, чтобы ты на своем мотоцикле поехал на точку, поставил условный знак и подобрал выброшенный этим уродом паспорт. А я…
– Кончу легавого, – закончил вместо Славы профессор. – Сразу же, как только он выкинет паспорт. Там же, в тамбуре. И – пинком под откос.
– Как ты догадался? – Корсак, казалось, не был даже удивлен.
– Прежде чем сляпать тебе ксиву, подполковник, как любой уважающий себя мент, наверняка попробует сравнить полученную фотографию с находящимися в его распоряжении снимками преступников, объявленных в розыск. Прежде всего – с теми, кого начали ловить недавно. Но даже если он догадается, что убийца Корсак и его усатый "клиент" из банды Ветра – одно и то же лицо, то без крайней необходимости не станет извещать об этом чекистов. Так что Субботин – единственный, кроме, разумеется, меня, кто, пусть теоретически, будет в курсе, что Ярослав Корнеев – это ты. За это ты хочешь его убить. Но – не только за это… Ты не можешь простить ему… ту девушку. Лену. За то, что он спал с ней, когда она была еще совсем ребенком. Так? Я прав?
– Забудь обо всем, что слышал. Я справлюсь один, – после короткого молчания выдавил Корсак.
– Не говори ерунды. Я выполню твою просьбу. Но только с одним условием. В противном случае на мое содействие можешь больше не рассчитывать. Никогда. Это мое последнее слово.
– Что ты хочешь, Иваныч?
– К теме НКВД мы с тобой вернемся не раньше чем через год-два. Если и тогда у тебя не пропадет это спонтанное и не до конца взвешенное желание добровольно совать голову в петлю – я не стану тебя отговаривать. В конце концов, это не моя – твоя жизнь. И ты волен распоряжаться ею как вздумается. Но только не сейчас. Хотя бы потому, что, прежде чем тебе поверят, тебе предстоит окончательно легализоваться. Ты не должен вызывать ни малейших подозрений. Вот над чем надо сейчас работать. Долго, скрурпулезно и вдумчиво. Без права на ошибку.
– Ты колдун, Иваныч. Читаешь мои мысли. – Слава неожиданно для Сомова широко улыбнулся. – Договорились. Через год. А Субботин… Липовая племянница Ветра здесь ни при чем. Я уже все забыл… Мент опасен. Мне его не жаль. Как и старик, этот скот заслужил такую смерть всей своей предыдущей жизнью.
– Я смотрю, тебе нравится чувствовать себя судьей. Это скользкий путь, Слава, – покачал головой Ботаник. – Вспомни слова Иисуса: "Не суди – и не судим будешь. Какой мерой меряешь – такой и тебе отмерено будет". Всегда помни о бумеранге – он имеет свойство возвращаться… Хотя рано или поздно почти каждому приходится принимать тяжелые решения. Особенно когда приходится выбирать между своей и чужой жизнью. Этого не надо стыдиться. В этом – великая мудрость природы. Инстинкт самосохранения…
Но тут скрипнула дверь. Вернулась из магазина Клавдия, неся в авоське сахар, сушки, буханку хлеба и сразу же привлекшую внимание Славы бутылку сухого вина. Разговор прервался. Леонид Иванович откашлялся, с видом заговорщика подошел к пышнотелой и полногрудой женщине, что-то тихо и коротко шепнул ей на ушко, заставив смущенно улыбнуться и потупить взгляд, после чего кивнул Корсаку на дверь и, сунув руки в карманы брюк, первым покинул почту – одиноко стоящий в центре сонного поселка крохотный деревянный домик с покосившимся крыльцом, возле которого дожидался хозяина покрытый дорожной пылью мотоцикл.
В эту ночь Сомов дома не ночевал. Уехал вечером и вернулся назад в Метелицу только к десяти утра следующего дня.
Глава 17
Август 1939 года.
Коренастый милицейский майор, щурясь от струящегося прямо в глаза едкого табачного дыма, еще раз внимательно прочитал лежащий перед ним на столе документ, отложил его в сторону, тщательно затушил изжеванную бумажную гильзу в полной окурков пепельнице и поднял уставшие за день глаза на сидящего напротив мужчину.
– Значит, вы– Корнеев Ярослав Михайлович. Стало быть, хотите у нас служить? – спросил он с толикой нажима. Впрочем, это была его обычная манера ведения беседы, на которую Слава сразу же обратил внимание, едва майор открыл рот.
– Да. Так точно, – подтвердил Слава.
– Расскажите-ка мне еще раз вашу биографию. Больно она любопытная. Я бы сказал – не типичная…
Корнеев в течение трех минут спокойно и просто изложил начальнику кадровой службы легенду, за основу которой была взята проверенная временем и ни разу не вызвавшая подозрений псевдобиография Сомова. Доработанная и заученная Славой с такой тщательностью, что иногда ему казалось, будто все это происходило с ним на самом деле. Что он помнит особый запах звенящих от мороза, покрытых белыми шапками снега вековых кедров, хруст таежного наста под унтами, стеклянный взгляд бросающейся с ветки в лицо таежной рыси и далекий, пробирающий насквозь рев хозяина тайги – амурского тигра. За кости, сердце и шкуру которого китайские знахари отваливали охотникам целую кучу денег. Корнееву – а так он привык называть себя за последние два года – было легко рассказывать сидящему напротив майору о своей семье, из которой он единственный остался жив после гражданской войны, о своих голодных скитаниях и, наконец, о случайном знакомстве с учителем-китайцем, который приютил беспризорника, взял к себе в дом и воспитывал как родного сына. Когда сэнсэй внезапно заболел пневмонией и вскоре скончался, Слава ушел в тайгу, став вольным охотником. Затем во время одного из возвращений в город познакомился с девушкой, этнической немкой. Остался. Продав ружье и весь запас ценных соболиных шкурок, снял жилье. Устроился работать в порт. Собирался жениться, но тут семья любимой неожиданно принимает решение навсегда уехать в Германию, где к власти пришел великий вождь Третьего рейха Адольф Гитлер. И невеста соглашается с волей отца… Оставшийся один на один с рухнувшими надеждами на семейную жизнь, Слава решает уехать из оторванного от большой России Владивостока в Ленинград, чтобы поступить на службу в НКВД – инструктором по стрельбе и рукопашному бою – и поступить на учебу.
– Почему именно в НКВД? Почему в Ленинград? И на кого вы собираетесь учиться? – уточнил майор, буравя Корнеева из-под бровей тяжелым взглядом и пытаясь уловить в его зрачках хоть тень неуверенности в себе, за которой, как известно, может скрываться тщательно замаскированная ложь.
Но Слава был спокоен. Вопрос не застал его врасплох. Все возможные коварные повороты будущего диалога были им давно просчитаны и отработаны.
– К вам – потому что хочу применить свои знания во благо государства и помочь родной стране бороться с врагами. Для этого каждый милиционер должен не только быть коммунистом в душе, но и уметь стрелять, как таежный охотник, и обладать навыками бойца, способного противостоять в драке любому, даже вооруженному холодным оружием бандиту. В Ленинград – потому что это не только колыбель Великой Октябрьской социалистической революции, но и самый культурный и образованный город страны. Учиться хочу на переводчика с немецкого. Кое-какие знания уже есть, на уровне разговорной речи, но хотелось бы стать настоящим профессионалом. Уверен – Родине может пригодиться не только мой кулак, но и моя голова.
– Звучит красиво, – кивнул, задумчиво нахмурив лоб, майор. – И, главное, патриотично. Где проживаете в Ленинграде? Родственники, друзья в городе есть?
– У меня никого нет. Нигде. Сирота. У бабули одной – дворника – снимаю комнату. На Васильевском острове. Десятая линия. Дом пятьдесят семь, квартира тридцать.
– Значит, владеешь рукопашным боем?
– Владею.
– И немецким языком?
– Хотелось бы знать его лучше.
– И даже китайским?
– Немного…
– Изучать немецкий начали после знакомства с девушкой?
– Да.
– Как ее звали?
– Мария Генриховна Гейде.
– Она что, совсем не говорила по-русски?
– Говорила с детства свободно на двух языках. Мать у нее была русская, отец – немец. Инженер. Мне хотелось, чтобы ее родители не считали меня плебеем. Они были интеллигентные люди, с образованием, а я кто? Бывший беспризорник. Охотник, вышедший из дремучей тайги…
– Ясно. Целеустремленность и упорство в достижении цели – ценное качество для сотрудника милиции. И что, господа Гейде оценили старания? – лукаво прищурился майор.
– Как видите, – вздохнул Слава, на секунду потупив взгляд.
– Ничего, не переживай, – махнул рукой кадровик, доставая из пачки новую папиросу и откидываясь на спинку стула. Чиркнул спичкой. Прикурил. Оценивающе посмотрел на Славу. – Найдешь себе в Питере невесту не хуже. Даже лучше. Причем – русскую. Нашу. Нечего кровесмешением заниматься. Тем более с немцами. Гусь свинье не товарищ.
– Значит, вы меня берете, товарищ майор? – расправил плечи Корнеев. Лицо парня засветилось надеждой. Глаза заблестели. Губы решительно сжались.
– Возможно, возможно. Не стану скрывать: такие крепкие ребята, как ты, Корнеев, милиции нужны. Ты вот что, Ярослав Михайлович, – жадно затянулся дымом майор. – Приходи ко мне через два дня, в пятницу. Ближе к вечеру. – Кадровик пружинисто поднялся и протянул Славе широкую ладонь. – Там и определимся. Ну, будь здоров, охотник.
– До свидания. – Корнеев стиснул крепкую длань майора и вышел из кабинета.
Проводив Славу взглядом, кадровик закусил гильзу папиросы, поднял трубку телефона и, щурясь от дыма, принялся крутить диск, набирая номер спецотдела НКВД. Семнадцатый за сегодня, и безусловно самый интересный во всех отношениях претендент, желающий служить в карающих органах партии, был, что и говорить, настоящим самородком. И если все, что он здесь про себя рассказал, действительно правда, в милиции Корнееву делать нечего. Не того полета птица. Товарищи из "спецуры" мигом вцепятся и приберут парня к рукам. А рабоче-крестьянской опять останется сосать х…! Ну что за жизнь! Дуболом на дуболоме, а сметливых, умеющих шевелить не только копытами, но и извилинами сотрудников – раз, два, и обчелся! Однако приказ есть приказ. Не доложить наверх, по всей форме, о перспективном сотруднике – себе дороже выйдет. Так что делать нечего. Придется снова отдавать улов. Майор тихо, сквозь зубы, выругался и, дождавшись щелчка соединения, буркнул: