– Что такое капоэйра? – Неужели с моих слетело именно это? Так и есть! Я как будто вижу себя со стороны – обездвиженную, заиндевевшую, притихшую в ожидании необратимого. Оттянуть его надолго не удастся.
Алекс смеется. Хохочет. Его позабавил мой вопрос, но он готов ответить.
– Почему вы спрашиваете об этом?
– Плакат на стене. Он давно не давал мне покоя.
– Не могу сказать точно, но капоэйра – это один из видов боевого искусства. Кажется, бразильского. Они совместили его с танцем. Они это умеют.
Танец. Самба, румба, пасадобль. Прекрасная, как яблоко, Мерседес, была танцовщицей. Но это другая Мерседес…
– А ваша компаньонка Мерседес… Она действительно умерла?
– Моей компаньонки Мерседес никогда не существовало. У меня есть помощники. Есть сотрудники. Есть заказчики. Если бы я назвал вам хотя бы одно из имен, вы бы безмерно удивились. Но свой бизнес я привык делать один. Разрабатывать и приводить в исполнение планы. Меня это увлекает.
– Манипуляции меньшинством, которое манипулирует большинством?
– Я не манипулирую меньшинством, которое манипулирует большинством. Я его отстреливаю.
Голос Алекса, спокойный, лишенный всяких интонаций, доносится до меня как сквозь слой песка, как сквозь толщу воды. Разбитые песочные часы Мерседес, разбитая клепсидра Мерседес – их осколки все еще со мной. Хотя Алекс Гринблат утверждает, что Мерседес никогда не существовало.
Но как?..
– Что значит Мерседес не существовало? А эта квартира? Табличка внизу?
– Табличку легко заменить, что мы и проделали.
– Тогда кому она принадлежит?
– Франсуа Пеллетье. Или Франсуа Лаллану, уж как хотите.
Не хочу. Я больше ничего не хочу. Умереть было бы прекрасным выходом – почему медлит Алекс? На то, чтобы спустить курок, много времени не потребуется. И я обрету покой – такой же, какой разлит сейчас в глазах Алекса. Я думала, подобное переживают после любви. После крушения любви. Но я ошибалась.
– Что-то вы совсем расклеились, Сашa. – Голос Алекса участлив до приторности.
– Ella en la mierda! – слышится реплика из спальни. А следом за ней появляется Слободан. Без мальчишеского пуха на щеках, но серьги, рваные джинсы и майка с надписью "Рональдиньо" на месте. И уйма дурацких браслетов на запястьях, и уйма дурацких дешевых бус. Слободан по-прежнему темноволос и светлокож, с глазами, из которых так и тянет своровать морскую звезду. И слишком яркими губами, уксусом такие не пригасишь.
Я не удивлена. У меня нет сил удивляться. Я лишь спрашиваю:
– Что он сказал?
– Он сказал – вы в полном дерьме, – с готовностью переводит Алекс.
– Он знает испанский?
– Он знает и много всего другого. Так много, что иногда я думаю, а не пристрелить ли его?
– И останешься без лучшего в этой части света киллера. – Слободан позволяет себе снисходительную улыбку.
– Только это меня и останавливает.
– Киллер, конечно же, – эхом повторяю я. – Он выбивает дырку в монете с расстояния в сто шагов. И еще разбирается в охранных системах. И еще он хороший математик.
– Все верно, – подтверждает Алекс. – И еще он страшный негодяй. Скольких придурков ты уже порешил, мой мальчик?
– По-моему, учет ведешь ты. – Они перебрасываются словами как шариками для пинг-понга, и я не нахожу возможности, чтобы снова вклиниться в разговор.
– И разрабатываю операции тоже. – Отвратительно самодовольный подбородок Алекса вздергивается вверх. – Хотите, расскажу вам, чем мы промышляем, Сашa?
– Не хочу.
– Хотите, хотите. Я ведь и правда занимаюсь современным искусством, для этого у меня существует несколько галерей, они разбросаны по всему миру. И штат аналитиков.
– Тунеядцев! Настоящих отбросов! Падальщиков. – Слободан никак не хочет уняться. – Давно пора сократить этот хренов раздутый штат.
– Не падальщиков, а аналитиков, друг мой. И тебе, неучу, лучше помолчать. Они консультируют меня, а я консультирую сильных мира сего. Тех, кто хочет приобрести то или иное произведение. Я – респектабельный член общества, я вхож во многие дома. И некоторые из этих домов знаю досконально. И знаю привычки этих домов. И привычки тех, кто в них живет. И то, как они перемещаются в пространстве. И то, где они любят проводить свободное время, которого у них навалом. Это помогает потом, когда…
– Когда некоторых из сильных мира сего необходимо убрать, – вырывается у меня. – По заказу конкурентов. Или просто так.
– По заказу конкурентов исключительно. А просто так – в самых крайних случаях, когда речь идет о больших деньгах, которые не мешало бы переложить в свой карман. Но этим я не злоупотребляю, разве что когда приз очень уж соблазнителен. А так мне вполне хватает средств на существование. Я же говорил тебе, она настоящая умница! – Алекс едва ли не аплодирует мне. – Все правильно, Сашa. Но грязную работу делаю не я, а этот грязный серб.
– Грязным сербам – грязную работу, – присоединяется к сдержанному веселью босса Слободан.
– Все обстоит великолепно, правда, мой мальчик?
– Все обстоит замечательно!
– Дело поставлено на широкую ногу, механизм давно отлажен, а моя дневная сторона никогда не сталкивается с ночной. Так и было до недавнего времени. – Алекс становится серьезным. – Пока не появился этот выскочка из спецслужб.
– Фрэнки. – Воспоминание о Фрэнки разрывает мне сердце.
– Именно. Его даже в своей конторе считали полусумасшедшим романтиком. Отстранили от нескольких дел за недетское рвение и излишнюю впечатлительность. А потом и вовсе выкинули с работы.
– Откуда вы знаете?
– Я же говорил, Сашa! У меня много высокопоставленных друзей в полиции и не только. Так вот с некоторых пор этот недоумок стал вертеться вокруг меня. Все из-за одного дела, которое проходило через его руки. Что-то там было такое… Легкая зацепка. Намек на одну из моих галерей. Вот он за нее и ухватился, щенок.
– Вы были знакомы с ним?
Лестница в отеле. Я и Алекс, стоящие на площадке рядом со стеклянным шкафчиком. И Фрэнки, идущий по коридору с доской для серфинга на плече. Фрэнки облачен в водонепроницаемый костюм, черный, с фиолетовым отливом; волосы Фрэнки обильно смочены гелем и зачесаны назад. Узкие очки на лбу и широкие квадратные часы на запястье завершают картину.
У Фрэнки отличная фигура.
Что сказал Фрэнки? – ""Ла Скала". Я бы рекомендовал вам "Ла Скала". Симпатичный ресторанчик, и кухня неплохая. Не знаю, что вам предложат поутру, но вечером я остался доволен".
Что ответил ему Алекс? Ничего. Он только спросил у меня: "Это ваш знакомый?.."
– Мы никогда не были знакомы. Никогда не были представлены друг другу, мы ведь вращаемся в совершенно разных кругах. А выцепить меня по долгу службы этому щенку не удалось. Но он, конечно, знал меня в лицо. Хотя не имел понятия, что я тоже знаю его…
– Это его погубило? – спрашиваю я, делая ударение на "это".
– Вряд ли.
– Его погубила девка. – Слободан так неожиданно вклинивается в разговор, что я вздрагиваю. – Дура, в которую он имел неосторожность втюриться.
– Не стоит так, мальчик. – Алекс примирительно похлопывает рукоятью пистолета по колену. – Дурой она не была. Просто беспечной девушкой, какими и положено быть девушкам. Ей было далеко до вас, Сашa. Но если бы на ее месте оказались вы – возможно, щенок Фрэнки был бы до сих пор жив. А мы бы угодили за решетку.
– Жаль, что этого не произошло. – Даже в преддверии скорого конца я не могу удержаться от злой иронии. – Я бы с удовольствием полюбовалась вашим лицом, располосованным тюремной клеткой.
– К счастью, все случилось по-другому и вам пришлось любоваться располосованным горлом самонадеянного идиота, не помню уж, в каком чине он пребывал.
– Та еще была картина, – подхватывает Слободан. – Получилось красиво, хотя и пришлось повозиться.
– Так это ты убил его?
Напрочь забыв об Алексе, я поворачиваюсь в сторону серба. Яркие порочные губы, яркие порочные глаза, и как только я могла видеть в них морские звезды? Тина, гниющие рыбьи потроха, ржавые жестянки, разложившиеся моллюски – вот и весь улов, который можно поднять со дна его зрачков.
– Ты удивлена? – Волчья улыбка, так хорошо мне знакомая, снова сияет на лице серба. – Это было непросто – перерезать ему горло. Мне пришлось держаться за лезвие, чтобы не потревожить твои пальчики.
– Ты забежал вперед, Слободан, – мягко укоряет своего пса Алекс. – Нашей гостье, наверное, хочется выслушать всю историю целиком?
– Гостье? Разве вы здесь хозяева?
– Запомнили, что я говорил вам о квартире? Вы все-таки умница, Сашa. Эту квартиру снимал Франсуа, а потом к нему переехала его девушка. Кстати, ее и звали Мерседес Гарсия Торрес. Испанка из Нюрнберга. Ничего выдающегося, поверьте. Смазливая мордашка, не более.
Третья Мерседес. Третью мне не осилить, не потянуть. Для того чтобы представить ее и ее жизнь с Фрэнки, необходимо время, которого нет. Теперь я понимаю это отчетливо:
нет. нет. нет.
– Она была большой любительницей шмоток, хотя и со степенью бакалавра, полученной в каком-то заштатном университете, у Слободана нет и этого. Обожала розыгрыши, обожала переодевания, обожала путешествия. Бедолага Фрэнки, ему, наверное, приходилось несладко с такой подружкой.
– Откуда вы знаете?
– Несколько месяцев назад Слободан въехал в квартиру ниже этажом…
– Квартиру? – Слободан с негодованием хлопает себя по ляжке. – Ты называешь квартирой эту дыру? Этот клоповник?
– Он переехал сюда и почти сразу подружился с этой маленькой дурочкой Мерседес. Но настоящим дураком оказался сам Фрэнки, который посвятил подружку в свои дела. Не во все, конечно, в какую-то их часть…
– И она все рассказала вашему ублюдку?
Я разочарована. Третья Мерседес оказалась самой худшей.
– Нет, конечно. Но она усиленно намекала, что ее парень выполняет какое-то важное секретное задание и что они собираются отбыть по этому поводу в Марокко. Я тоже собирался в Марокко… Не к вам, Сашa…
– Не сомневаюсь. Все ваши разговоры о моем письме, которое так вас заинтересовало, – настоящая липа.
– Скажем, художественное преувеличение. Так вот, я собирался в Марокко, на одну из сделок с далеко идущими последствиями, и уже знал, что он пытается следить за мной. Ведь мои люди тоже следили за ним.
Наблюдающие за наблюдателями – так, кажется, называлась одна из книг, менее интересная, чем никогда не читанная мною "Из Африки", наблюдающие за наблюдателями – это почти манипуляция меньшинством, которое манипулирует большинством.
– Нетрудно было сложить два и два, как вы думаете?
– А у нее всегда получается пять, – тут же сдает меня Слободан.
– Это ничего не меняет. Вам интересно, Сашa?
– Нет.
– Тогда я позволю себе продолжить. Сделку, которую я готовил, пришлось отложить, хотя для этого моим человеком был специально куплен дом в Эс-Суэйре. Чудесный городишко, кстати…
– Ваш человек – дядюшка Иса?
– О, я вижу вы успели подружиться. Он рассказывал мне, что остался доволен общением с вами. Но мы отвлеклись. Я отложил сделку и сосредоточился на этом щенке. Он мешал мне, понимаете? Был как бельмо в глазу, как гвоздь в ботинке…
Представить Алекса с гвоздем, торчащим в ботинке за полторы тысячи долларов, я не в состоянии.
– Все вышло замечательно. Вдохновение меня не покидало, оттого и план сложился быстро. А тут еще вы, Сашa. Я ведь очень понравился вам.
– Не очень.
– Бросьте. Вы сразу влюбились. А влюбленных женщин легко просчитать. Вы не исключение, какой бы умной ни казались. Да, я попросил вас достать бритву специально. И сам не взял ее в руки тоже специально. Я вытащил ее из шкафа, когда вы отправились разбираться с толстяком по поводу досок и затем, в подходящий момент, передал Слободану. И не явился на свидание с вами. Тогда вы отправились на свидание сама. Вам важно было подцепить какого-нибудь парня. Любого. Вы слишком много рассказали мне о себе, Сашa. Слишком. И то, что вас бросил ваш предыдущий любовник, и то, что вы боитесь темноты и совершенно теряетесь в ней… Положительно, вас надо было выдумать. Второе предательство со стороны мужчины – это слишком, вот вы и оказались в этом ресторанчике. Там, где мы завтракали. И где отирался Фрэнки.
– Он мог не подойти ко мне.
– Не мог. Он поссорился со своей дурочкой. В целях дешевой конспирации они поселились в разных гостиницах и встретились днем. Чтобы расплеваться окончательно. Она сказала, что уходит к другому, несмотря на то, что ее теперь уже бывший бойфренд озабочен секретным правительственным заданием.
– К кому – к другому? – тупо спрашиваю я.
– Не догадываетесь? – Алекс кивает в сторону серба. – К нему.
– Ко мне, – подтверждает тот. – Романтическая поездка в Марокко с девушкой, что может быть прекраснее?
Я не могу сосредоточиться, переводя взгляд с одного на другое отталкивающее, омерзительное лицо.
– Она еще появилась вечером в "Ла Скала" – Мерседес. И даже лихо отплясывала там с какими-то французами… А потом ушла. Оставив ищейку-неудачника в полном одиночестве.
DANGEROUSLY!
INFLAMMABLE!
EXPLOSIVE!
Барбарелла-Эммануэль, так напомнившая мне прекрасную цыганку-танцовщицу; Барбарелла, отбрившая Жюля; Эммануэль, в упор не замечавшая Джима. Я завидовала ей ровно две минуты: ее умению обходиться без сумочки для коктейля, умению носить в ушах всякую дрянь с таким шиком, как будто это бриллианты.
Вот кем была третья Мерседес. Настоящая и единственная.
– …Фрэнки не был в одиночестве.
– О, да! Он был с вами. Он приехал в Марокко, чтобы следить за мной, а оказался в обществе русской… Нужно отдать ему должное – интуиция его не подводила, и он чувствовал, что кольцо вокруг него, такого смелого, такого отчаянного, сжимается. Он чувствовал, что совершил ошибку, отправившись сюда один и положившись на любовницу. А тут возникли вы. Возможно, он надеялся, что вы… Хоть вы поможете ему, а вы привели его прямиком к месту казни…
– Это была случайность.
– Конечно. Вы могли выбрать любое другое место. Но почему-то слишком долго нахваливали старый форт. Не его любовница, а вы погубили его, Сашa.
– Нет.
– Да. Слободану хватило времени, чтобы перерезать провода в распределительной коробке у форта и спрятаться наверху с бритвой и прибором ночного видения…
– Он не мог сделать это один… – Я обращаюсь напрямую к Алексу, как будто Слободана вовсе нет в комнате.
– Конечно, нет. Вас с недоумком вело несколько человек, которых вы даже не видели. А если видели, то никогда о них не вспомните. Но наверху мой мальчик был один. И все сделал сам.
– А потом укрылся в доме на углу?
– Верно. И чтобы вы не проклинали несчастную Мерседес… Она ведь ненамного пережила своего припадочного романтика.
– На два часа. – Слободан оказывается прямо передо мной и присаживается на корточки. И смотрит на меня суженными мертвыми глазами серийного убийцы. – Я прикончил ее, не выпуская из объятий. В ту ночь она трахалась особенно хорошо.
– Не нужно этих сальных подробностей, Слободан. – Алекс морщится. – Видишь, нашей гостье не нравится то что ты говоришь…
Я с удовольствием бы плюнула сербу в лицо, но не могу разжать губ. И лишь с трудом выдавливаю из себя:
– Пошел ты!..
– Не надо так нервничать, – даже сейчас Алекс хочет быть миротворцем. – Остальное вы знаете, Сашa. И, честно говоря, я не надеялся больше вас увидеть. Ваш побег – это чудо. А ваш друг толстяк – настоящая находка. Жаль, что у щенка Франсуа не оказалось такого друга. И жаль, что вы не успели стать ему таким другом. А вы могли бы… Если бы у вас было чуть больше времени… Но у вас его нет.
– Нет. Зачем тогда было все это представление? Зачем этот подонок навязал мне встречу и зачем вы… корчили из себя черт знает что, сидя в той комнате?
– В комнате, которую дурачок использовал для работы? Все собранные вами бумаги не имеют ни малейшей ценности. Это бумаги недоумка, он имел склонность к макулатуре. И к систематизации проделанной работы. Фотографии, возможно, имеют ценность, но их больше нет, правда? Винтовки и аппаратуру принес Слободан, так сказать, для большей убедительности. Для эффектной картинки. Но он унесет их обратно к себе, как только все будет кончено.
– И телевизор из прихожей?
– И его.
– Я не собираюсь там больше оставаться, – глухо рычит серб.
– Тебе придется там остаться еще на несколько дней. – В голосе Алекса появляются металлические нотки. – Сейф, кстати, тоже пуст. А в компьютере, который вы с таким пылом пытались вскрыть, нет ничего, кроме компьютерных игр. Это компьютер подружки недоумка.
– Мерче-маравильоса, – почти напеваю я, раскачиваясь.
– Мерче – сокращенное от Мерседес. А маравильоса… Что скажешь, Слободан?
– Великолепная. – Слободан произносит это, осторожно отделяя один слог от другого. – Эта сучка была шикарной любовницей. Так что все соответствует истине. Надеюсь, моя машина тебе понравилась.
– Зачем был нужен этот спектакль? – я пропускаю замечание серба мимо ушей.
– Зачем? – переспрашивает Алекс. – Вы появились в Париже, хотя должны были сидеть в марокканской тюрьме. Иса сообщил нам, что вы бежали, у него есть свои осведомители. И потом, когда вы позвонили, то назвались Мерседес. Это было странно, этого я не ожидал. Мне нужно было услышать историю вашего чудесного спасения из первых рук. Насколько оно было случайным. И не стоит ли за одинокой русской кто-то еще. Вот вы ее мне и рассказали. Всю. Без лишних подробностей, но подробности всегда можно домыслить. Эта история похожа на правду, Слободан?
– Слишком невероятна, чтобы быть ложью. Такого не придумаешь.
Лапы грязного серба тянутся ко мне и срывают с шеи медальон. Продолговатый и тонкий серебряный брусок с иероглифами. Сегодня днем он сам повесил его на меня: подарок от юноши из боснийского Сараева, потерявшего старшего брата-художника, навсегда искалеченного этническими междоусобицами.
Это, скорее всего, неправда. И не было никакого брата. Сараево, возможно, и было, но что там делал этот серб – неизвестно.
Убивал. Он убивал. И убивает до сих пор. И не может остановиться.
– Диктофон, – объясняет Слободан, постукивая пальцем по обратной стороне медальона. – Вмонтирован прямо в металл, а звук поступает через отверстия-иероглифы. Незаменимая штука. И очень полезная.
– Запись идет и сейчас. – Мы говорим так долго, что Алекс заметно выдохся и погрустнел. – Аппаратура стоит у Слободана внизу. Я не стану стирать эту запись. Она будет напоминать мне о вас, Сашa. И еще паспорт. Он настоящий и принадлежал той самой неистовой шлюшке Мерседес. Должно быть, ваш друг купил его у продажных полицейских, на которых повесили бесперспективное дело испанки из Нюрнберга. Коррупция когда-нибудь обязательно разрушит мио, нуда бог с ней, если она способна творить такие чудеса. Ведь ваша история – чудо, Сашa. Разве нет? Я молчу.
– Только оно вас не спасет. К сожалению. Рано или поздно полоса удачи заканчивается. И это время для вас наступило.
Я молчу.
– Мне будет не хватать вас. Но и оставить вас в живых я не могу. Вы сразу же сдадите меня с потрохами. Разве нет?