В тюрьму он тогда попал впервые и, оглядев мрачные плесневые стены и потолок, маленькое зарешеченное окно, бетонный пол, железную шконку, прижатую к стене, затекшую "парашу", стоявшую у самой двери, испугался, что никогда уже не выйдет отсюда, не увидит воли, не встретится с Сайкой. Ему бы выспаться, пусть хоть на полу. Но сон не шел. И Кузьма всю ночь ходил по камере, измеряя ее вдоль и поперек тяжелыми шагами. Три в длину, два - в ширину. Не разбежишься… Огрызок думал, как вырваться из этой западни, но ничего путного в голову не приходило.
И вдруг тишину камеры нарушил дробный стук в стену. Кузьма прислушался. Эту азбуку перестукивания он знал хорошо. Фартовые обучили, вместе с грамотой, чтоб время не терять потом.
Кузьма узнал, что рядом с ним канает стопорило. Его взяли на "теплом" с поличным, когда снимал с убитой бабы украшения из рыжухи. Это у него восьмая судимость и живьем отсюда он не надеется выйти. Сообщил, что, видно, на днях его приговорят. Спросил; не слышно ли на воле про амнистию?
Кузьма отстучал ему, что амнистией не пахнет, мусора, как всегда, зверствуют, и коротко отстучал, кто он есть.
- За что попух? - услышал стук в стену. Огрызок отстучал, что сам не знает. Мол, влип, как
сявка на барахолке. Ни сном ни духом не облажался, а лягаши сулят вышку…
Их разговор услышали на втором этаже. Поддержали беседу. Посоветовали не ссать на мусоров, забить на них. Мол, прокуратура разберется. Там не все мудаки сидят. Есть и толковые.
Кузьме, переговорившему со всей тюрьмой, стало не так уж одиноко. От участия и поддержки он заметно повеселел, появилась надежда, что и с его делом разберутся.
Из переговоров с соседом он узнал, что из этой тюрьмы слиняли на волю многие фартовые. Надо только не зевать, не упустить свой шанс, советовал стопорило и признал, что лишь из одиночных камер этой тюряги никому не пофартило смыться. Потому что смертников караулит усиленная охрана… Если б не это, он давно бы отсюда смотался.
"Слинять! Ведь кому-то пофартило!" - вселилась надежда в душу Кузьмы и не давала ему покоя даже ночью.
Кузьма ощупал решетку на окне. Понял, крепкие прутья не одолеть голыми руками.
А наблюдавший за ним в глазок охранник, открыл дверь и, подойдя к Огрызку, влепил кулаком в ухо так, что тот пятками потолок достал.
- Размажу по стене, как гниду, коль еще примечу! - пригрозил уходя. Но этим не испугал, лишь раззадорил.
Огрызок внимательно присматривался к охране, вынашивал в душе самые кровавые планы. Он обдумывал, как ему сбежать на волю, когда его выведут на прогулку. Но даже там Огрызок был под охраной двоих конвоиров, вооруженных автоматами.
Когда его повезли на допрос, у Кузьмы сердце зашлось от волнения. Он не мог думать ни о чем, кроме как о побеге из тюрьмы, который спасет его от расстрела, подарит волю.
За короткий, в десяток минут, путь он прощупал всю машину. Но тщетно… Она словно целиком была отлита из брони. Огрызок чуть не плакал от досады.
В кабинет к следователю его вели под конвоем автоматчиков, подталкивающих Кузьму в спину, материвших на чем свет стоит.
- Да врежь ты этому суке, чтоб собственными яйцами подавился, мудозвон! Такое говно, а двоих убил! Дай ему в муди прикладом! Глядишь, до вечера сдохнет, курва! - советовал один конвоир второму.
- У! Лярва! Дали б козла! Уж я б сделал из тебя отбивную! Ни одна собака так бы не отделала! - грозился второй.
В кабинет следователя прокуратуры Кузьму не ввели - вбили.
Седой плотный человек лишь головой покачал укоризненно. И, бегло оглядев
обвиняемого, предложил присесть напротив.
Допрос шел трудно. Следователь, несмотря на вызывающий тон Огрызка, держался спокойно:
- Я и предполагал, что вы будете отрицать все. Но факты - вещь упрямая. На месте ограбления обнаружен саквояж с вашими отпечатками пальцев, - говорил следователь.
- Он и впрямь пропал у меня…
- Когда и где?
- В бане я его забыл.
- Когда?
- За день до того, как мусора замели.
- В какой бане?
- В городской! Она покуда одна! - смеялся Огрызок, ожидавший более трудных вопросов.
- Когда обнаружили пропажу?
- Сразу. Как из парной вышел.
- В чем же из бани пошли? - усмехнулся следователь.
- Так барахло не тронули. Оно осталось на вешалке.
- Что в саквояже было?
- Курево и хамовка.
- Почему не заявили о пропаже? - улыбался следователь одними губами.
- Да чего кипишить? Ценного не было, вот и не стал хай подымать.
- Может, все же вспомните получше, где оставили саквояж? Городская баня уже месяц как на ремонте. И не работает, - уточнил следователь.
- Значит, в парикмахерской или в магазине, - не растерялся Кузьма.
- Богатая фантазия! Тогда скажите, где именно? Место, время? - настаивал следователь.
Кузьма врал напропалую и всякий раз попадал впросак.
Он усиленно отрицал ограбление, свою связь с ворами, божился, что вовсе незнаком с ними.
- А на какие средства живете? Не работаете, не учитесь, нигде не прописаны. Кто вас содержит? Богатые родители? Их не имеете. Мать не поддерживает с вами связи. Живет отдельно с мужем и двумя детьми. Она много лет не видела и ничего не знает о вас. Да и встретитесь - не узнали бы друг друга. У нее хорошая семья. Дружная, работящая.
- Чтоб ей… - сорвалось с языка невольное, но вовремя себя остановил.
- Да, конечно, у вас закономерно сохранилось в памяти иное. Но что поделать? Годы были трудные, голодные. Вот и отдала в детдом, чтобы сберечь жизнь, не дать умереть от голода. А потом вторично замуж вышла. Ваш отец на войне погиб. Отчим не разрешил ей брать вас из приюта. Она хотела вернуться к вам. Но… Теперь у нее двое дочерей. Сестренки. Обе учатся. Знают о брате, - глянул на Кузьму. Тот равнодушно слушал. Эта тема его уже не волновала. Отболела. Отвык он от нее. И уже давно не вспоминал о матери.
- Кстати, вы не раз виделись. Но не узнали друг друга, - продолжил следователь, удивляясь самообладанию Кузьмы; ни один мускул не дрогнул у него на лице, ни одного вопроса не задал, не поинтересовался. Даже адрес не спросил.
- А ведь они ждут вас. Готовы принять.
- Поздно. Я уже не тот, и в детдом меня уже не отведешь. Не поверю в сказку о возврате в детство. Кого оттуда выперли, обратно не вернется. Да и к чему? Остыла память и сердце не болит. Пусть она спокойно дышит. Считает мертвым. Так лучше для всех. Не все прощается в этой жизни. И хотя память и сердце не болят, разум не потерял покуда. От дитя отказываются только раз в жизни. И не верю, что стала она кому-то доброй матерью. Для такого сердце иметь надо…
- Она сохранила вам жизнь. За это разве обижаются? - удивился следователь.
- А кто ее о том просил? Сберечь жизнь и тут же сломать ее, судьбу, душу! Да я из-за нее никому не верю! Уж если она, мать, облажалась! Теперь ждет! Кого? Зачем? Я тогда в ней нуждался больше, чем в жизни! Не всякая сытость - радость! И плохо, что она того не поняла! Ну, да хватит о ней! Много чести!
Следователь радовался, что сумел разговорить Кузьму. Пусть не по теме. Но найден контакт. Слабая нить, но все же зацепа. Про себя отметил ум, живучесть парня, умение анализировать и делать верные выводы.
- Что ж, вам виднее, как поступать. И тут я не имею права вмешиваться в личное, пережитое. Но о конкретном, сегодняшнем, советую подумать. Вы отрицаете связь с ворами, а она - налицо. И если банк они ограбили - назовите, куда могли уехать. Опишите их. И я отпущу вас на волю, - пообещал следователь.
- Фалуешь в суки? Промазал! Я не фрайер! - взвился Огрызок.
- Тогда придется вернуться в тюрьму, пока не поумнеете, - недобро усмехнулся следователь и, вызвав конвой, сказал: - Пусть переведут в тамбур.
Кузьма не понял смысла сказанного, но внутри все оборвалось и похолодело. Конвоиры впихнули его в машину. И едва въехали во двор тюрьмы, передали распоряжение следователя охране. Та, ухмыляясь, погнала Огрызка не вверх, на третий этаж, а вниз - в подвал. И открыв решетчатую, как в зверинце, дверь камеры, втолкнула Кузьму прямо на кучу подростков.
- Эй ты! Полегче! Иль зенки тебе на лоб выдернуть, чтоб не перся буром на людей! - цыкнул плевком в лицо Кузьме прыщавый пацан. Огрызок бросился на него рычащим зверем, но был сбит с ног, и вонючая свора пацанов впилась в него сотней овчарок. Его не просто били. Его терзали. Через секунды на Огрызке не осталось и напоминания от одежды. Ее разнесли в мелкие клочья по камере. Кузьму щипали, кусали, били, втыкали в него стекло и гвозди, норовя по клочкам снять с него кожу.
Свора озверелых пацанов словно с цепи сорвалась. Заломила руки и, подтащив к параше, заставила есть из нее дерьмо. Огрызок выл от боли и беспомощности. Его скручивали, ломали, выворачивали. Охранники, глядя на это представление, хохотали, хватаясь за животы.
И тут словно второе дыхание проснулось у Кузьмы. Он вывернулся из лап своры, выхватил двоих самых задиристых пацанов и со всего размаху впечатал головами в решетчатую дверь. Кровь их брызнула во все стороны. А Кузьма хватал подростков за головы, горла, выворачивал руки и ноги, носился по их ребрам, круша ораву, вбивал их в пол, в стены, друг в друга. Он не слышал их испуганных криков. Троих головой воткнул в парашу и не давал им вылезти. Плюнувшему в лицо выбил двумя пальцами оба глаза. Наступил ему на живот и даже не вздрогнул, когда пацан задергался в конвульсиях. Он ловил их за ноги и бил головами об пол.
Свора пацанов сбилась в кучу, онемев от ужаса. По полу, потолку камеры текла кровь. А Огрызок, как обезумевший, только вошел во вкус. Вот он вырвал из кодлы того, кто совал его головой в парашу. И ухватив за ноги, едва не разодрал пацана пополам, но охранники подоспели. Скрутили, сбили, смяли, уволокли в одиночную камеру, где целую неделю тюремный врач лечил приступ буйного помешательства. Держал Кузьму на уколах и таблетках. У Огрызка отчаянно болела голова. Он ходил шатаясь. Не ел, не пил, лишился сна. Все тело, словно чужое, не слушалось его.
- Успокойтесь, Кузьма. Это скоро пройдет. Это состояние аффекта! Оно случается редко, но проявляется лишь в экстремальных ситуациях. Мы, медики, называем такой всплеск вспышкой задавленного достоинства. Такое с каждым может случиться. Постарайтесь выкинуть из памяти, забыть скорее.
- Силен же ты, прохвост! Пятерых пацанов на всю жизнь калеками оставил. А троих и вовсе загробил. Я б тебя за такое, не раздумывая, к стенке поставил и своими руками из автомата уложил, - сказал охранник, принесший обед.
Вскоре Кузьма услышал стук из соседней камеры. О нем - Огрызке - уже знала вся тюрьма. Его поздравляли и поддерживали, его хвалили и советовали держаться. Ему сообщили, что на воле запахло амнистией. От таких новостей Кузьме и впрямь легче стало. Впервые он уснул так, что разбудить целых двое суток не могли ни охрана, ни стук соседей по камере. Когда Огрызок проснулся, его вызвали на допрос к
следователю. Но уже не в прокуратуру. Следователь сам приехал в тюрьму. Потому что охрана, видевшая, слышавшая о расправе Кузьмы с пацанами, не хотела рисковать собой.
- Ему, гаду, терять нечего. Вышка обеспечена. Одним больше или меньше, даже этого паскуду только один раз расстреляют. Ну а нам какой смысл? Кто может гарантировать, что этот псих на нас не оторвется. Он - худой, а вон чего наворочал. Пусть следователь сам с ним разбирается, - заявили в спецчасти.
Кузьма, едва ступив на порог кабинета, побледнел, увидев следователя. И сказал осипшим голосом:
- Я выражаю вам недоверие и отказываюсь не только говорить, а и видеть вас, - повернулся лицом к ошарашенной от удивления охране и, не дожидаясь, пока она придет в себя, пошел в камеру.
На следующий день Огрызка вызвал новый следователь.
Он не давил, не вытягивал показаний, не пугал и ничего не обещал.
Допросил коротко, сухо. Кузьму это удивило и насторожило. И Огрызок решился на вопрос:
- Скажите, гражданин следователь, то верняк, что амнистия ожидается?
- Правда. Со дня на день. А вас с чего заинтересовала она? - глянул тот холодными, серыми глазами.
- Что ж, выходит, мне на нее уже не стоит надеяться? - спросил потерянно.
- Конечно, нет, - сказал сухо.
Кузьма, спотыкаясь, пошел к двери. Охраны за нею не оказалось. И Огрызок вмиг смекнул.
Юркнул во двор тюрьмы. Приметив машину, вывозившую с территории мусор, мигом слетел в контейнер и, затаив дыхание, ждал, когда его вывезут из зоны.
Ждать долго не пришлось.
Едва услышал скрежет ворот, закрываемых за машиной, подождал немного и выскочил из контейнера, облепленный очистками, выброшенными с кухни, кишками селедки, какой-то зловонной грязью.
Хорошо, что на улицах города уже темнело, и Огрызок отряхнулся и умылся у первой встречной колонки. Но проходившие мимо люди в ужасе отскакивали от вони, исходившей от Кузьмы.
Огрызок решил заскочить на миг к Сайке, показаться, мол, жив. Но не задерживаться на ночь, помня, что именно в притоне замела его милиция.
Кузьма заколотил в знакомую дверь. Ему открыла бандерша. И, узнав Кузьму, заблажила на весь свет, словно не Сайку, а ее, старую кикимору, собрался истискать соскучившимися руками.
- Отваливай прочь! Чтоб вони твоей тут не было. Всю репутацию моего дома обосрал. Из-за тебя, паскудника, приличные люди заходить перестали! Проваливай живо! Не то мои девки помогут. Яйцы вырвут и выкинут! Куска хлеба лишил моих бедняжек.
- Позови Сайку! - грубо потребовал Огрызок.
- Сейчас, - пообещала, ехидно ухмыльнувшись. И щелкнув ключом, исчезла на минуту. Вернулась бандерша с оравой баб.
Трезвые, злые, они набросились на Кузьму с бранью, винили его во всех несчастьях, свалившихся на притон.
- Всех ты отпугнул, задрыга мокрожопая! Никогда к нам лягавые не возникали. И только ты, выродок курвы, навел их на нас, приволок на хвосте! Сколько дней без клиентов сидим! Без кайфа! - орала Выдра.
- Гони, девки, мудака! По яйцам ему, по тыкве! - натравливала Ступа. Сайка, увидев Кузьму, нахмурилась, сказала коротко:
- Гад паршивый! Глаза б мои тебя не видели! Чтоб ты провалился! Огрызок, услышав такое, повернул прочь от притона. А вдогонку ему неслись брань, проклятия.
Кузьма решил навестить хазу, где до последнего времени жили фартовые. Он пробирался в район барахолки темными закоулками, стараясь не выходить на людные улицы, чтобы не видеть встречных.
В душе Кузьмы все кипело. Обида на Сайку сдавила горло. За что вот так предала, лажанула при всех! И прокляла! А он так спешил к ней, так рисковал…
- Все бабы - суки! До единой! - сжимал он кулаки. И решил ни к одной из них не прикипать. И никогда не спать дважды с одной и той же шмарой. Менять их всякий раз, оберегая от заразы саму душу.
Подойдя к хазе, осторожно обошел вокруг. Приметил свет в окне. И не увидев ничего подозрительного, выждав пяток минут, убедился, что никого не приволок на хвосте, вошел в дом. Двери за ним захлопнулись тут же, словно сами по себе. Огрызок не обратил на это внимания, зная, что сявки всегда видят, кого можно впустить, и не покидают свой пост ни днем, ни ночью. Они умеют бесшумно открыть и закрыть двери.
В темном коридоре, нащупав ручку входной двери, рванул на себя, ступил на порог и обомлел.
- Входите! Что так удивились? Иль не рады встрече? Иль других ожидали увидеть здесь? Садитесь, побеседуем теперь основательно, - предложил следователь прокуратуры, с которым Огрызок расстался в тюрьме с час назад.
Кузьма не мог говорить, будто лишился дара речи. Он оглядывался на углы хазы и все не мог понять, как высчитали его?
- Побег этот вам устроили мы. Знали, что воспользуетесь случаем. Теперь вы не можете отрицать свою связь с ворами. Многое нам уже известно. Но кое в чем поможете, для собственного блага.
- В суки не сфалуете! - рванулся к двери Кузьма, открыл ее ногой и тут же почувствовал холодный ствол, знакомо ткнувший в грудь.
- Зачем так грубо и бездумно? Вы мыслящий человек. Умеете анализировать. А потому не надо горячиться, - спокойно предложил следователь.
- Я отказываюсь отвечать, - заявил Огрызок резко.
- Я это предполагал. Но скажу сразу - будете вынуждены говорить. Сами станете проситься на допрос. Но смотрите, не опоздайте. Ваши показания нужны нам сегодня. И не только нам. Позже - они бессмысленны, потеряют всякую ценность. А вы упустите свой последний шанс. Потом горько о нем пожалеете. Кстати, воры вашей шайки оказались не столь щепетильны, как вы. И… Многое рассказали друг о друге. О вас…
- На понял берете, на арапа, - усмехнулся Огрызок.
- Ничуть. Вот факты: пахан вашей "малины", по кличке Чубчик, сумел достать поддельные документы и уехал вместе с бандой в Ростов. Там он был взят с шестью ворами. Деньги почти в целости изъяты. Воры успели потратить сто тысяч. И признали факт ограбления банка.
- Слава Богу, с меня хоть это снимите? - вздохнул Кузьма.
- Не спешите. Никто не объявил вам о том, что следствию известно о вашей непричастности к этому делу, - уточнил следователь.
- Если б так, я тоже был бы с ними!
- Это не обязательно. Следствию известно, что в ограблении участвовало более десяти человек. Взяты семеро. Вы - восьмой. Где остальные? Кто они?
- Я не законник. Не могу знать всех. Тем более - 4 фартовых. И знаете, в такие дела, как на банк, "малина" берет лишь фартовых. Остальные, вроде меня, шпаной считаются. И в серьезные дела нас не брали. Не доверяли. Чтоб не засыпали, не лажанули. Потому меня зря трясете. Только время теряете, - сказал Огрызок честно.
- В дело не возьмут. А вот для стремы и прикрытия, на живца, не брезгуют никем! Это сам Чубчик признал, - удивил Кузьму осведомленностью следователь. И добавил: - Кстати, он сказал, что выкидывал вас из "малины". За пьянство. Говорил, что после стакана водки - звереете. И даже на него с ножом бросались. Потом прощенья просили, как это у вас, землю грызли, что пить не будете.
"С чего бы Чубчик распизделся? На кой хрен он этой гниде все растрехал? Даже лажанул меня. А за что? Но если б не он, откуда этот следователь знает о той попойке? Там все свои были. Значит, не темнит, что попутали кентов", - подумал Кузьма.
- Валюту, которую вы украли у гостя из Германии, тоже вернули. В наших условиях нелегко ею воспользоваться. Не все украденное впрок, - заметил следователь.
Огрызок заерзал, словно ему под зад колючую проволоку подсунули.
- Коли так много знаете, зачем я нужен следствию? Ни добавить, ни убавить мне нечего, - не понимал Кузьма.
- Давайте вспомним всех, кого вы знали. Опишите их.
- Скажите, кого с паханом замели, тогда я скажу, - настаивал Огрызок. Следователь, порывшись в бумагах, прочел список задержанных воров.
- Вы больше меня знаете. Я одного из списка узнал. Пахана, - слукавил Кузьма. Он очень хотел узнать, кого замела прокуратура. И остался доволен своей сообразительностью, что так ловко провел следователя.
- Вы преждевременно радуетесь. Даже если следствием будет доказана ваша непричастность к ограблению банка, то остается кража валюты у подданного Германии. Тут уж не отвертеться. Есть потерпевшая сторона, имеются и свидетели…