"Ишь, кобелю дворовому теплое слово нашел. И тот понял, послушался. По почему ко мне иначе? Всегда с униженьем. Все только обозвать, обложить матом, как говном по уши, норовят. Неужели старик прав?" - впервые шевельнулось в мозгу Огрызка сомненье.
Он шел, стараясь чутьем угадать дом Чубчика. Он должен отличаться от прочих, иметь свое лицо, так казалось…
Но лесник свернул к обычному дому. Открыл калитку. И предложил тихо: "Входи".
ГЛАВА 3
На стук в окно дернулась занавеска.
- Сашок! Гость к тебе! Из старых знакомцев! - крикнул лесник. Огрызок слышал, как громыхал засовом Чубчик. Он появился в дверном проеме заспанный, злой.
- Где ты подобрал его? - спросил лесника недовольно.
- В пургу пришел. Сам, как и ты, - ответил Силантий.
- Чего? В бегах?! - вмиг проснулся Чубчик и хотел было закрыть дверь перед носом гостей.
- Освободился я, - успел ответить Огрызок.
- Тогда входи, - пропустил Кузьму в коридор: - Зайди, Силантий, - пригласил Чубчик лесника. Но тот отказался.
Чубчик, потоптавшись, закрыл дверь за Огрызком. И, едва тот вошел, спросил:
- Давно из зоны?
Кузьма, не решаясь присесть без приглашения, коротко рассказал, как освободился, как нашел Чубчика.
Хозяин стоял перед ним, готовый в любой момент вышибить гостя из дома.
- Ты уже третий тут возникаешь. Все не без подлянок. Всяк норовил с меня сорвать. Вот и я дал зарок: никого больше не принимать, чтобы мозги не сушили. Завязал я с вами. Секешь, Огрызок?
Кузьма отлепился от стены не без труда. Ноги подкашивались. Того и гляди, рухнет на пол, в ноги бывшему пахану. А тот сгребет в охапку, вышвырнет из дома - в снег мордой. Собери потом в комок это усталое тело, отказавшееся повиноваться.
- Давай, похавай и отваливай, - внезапно предложил Чубчик, указав на табуретку возле стола.
Огрызок хотел отказаться. Зачем тянуть время? Пахан хорош в "малине". Отколовшийся от фарта, уже не законник - фраер. И с ним трехать - западло. Но ноги предательски дрожали. Огрызок почувствовал, что не сможет сделать ни шага - ни к двери, ни к столу.
- Чего стоишь? - глянул хозяин удивленно. - ; Сейчас, - ухватился за стену Огрызок.
Чубчик оторвал его, посадил на табурет. Ни о чем не спросил. Стянул с того сапоги и телогрейку. Определил сушиться на печке. Накормив, налил стакан водки:
- Хлопни. За волю, за встречу, да старайся скорее одыбаться. У нас без здоровья не выжить. Сам знаешь, - предложил Кузьме. Тот и хотел бы, да желудок словно свело.
- Не смогу. Да и куда мне? Идти надо. Ехать. Ноги без водяры не слушаются. Тут же вовсе в отказ пойдут. Как доберусь на материк? - отказался от угощения впервые в жизни.
- Куда похиляешь? Лезь на печку. Канай. Когда одыбаешься, потрехаем, - предложил Чубчик.
Огрызок даже ушам не поверил. Ему не надо уходить на холод - в непроглядную ночь. Чубчик оставляет его у себя. Пусть и на время. Но как нужно именно теперь перевести дух.
"Хорошо, что дед лишнего не вякнул, с чем я сюда возник. Не то шмалял бы я теперь пехом до Магадана. А добрался б иль нет, кто знает?" - подумал Кузьма, засыпая на теплой лежанке.
Проснулся он от ломоты, крутившей все тело. Еле сдержал стон. Вспомнил, где находится. Услышал стук входной двери, голоса:
- У нас гость, Валюха! - узнал Кузьма голос Чубчика.
- Кто? - послышалось недовольное.
- Старый знакомый мой.
- Опять? Ну что ты за человек, Сашка? Ведь обещал мне никого не принимать из прежних. Иль мало горя от них видел?
- Да тише ты, разбудишь. Не кричи, дуреха. Он чуть живой средь ночи пришел. Привел его Силантий. Освободившийся, не сбежавший, - говорил Чубчик тихо.
Огрызок увидел, как приоткрылась занавеска, отгородившая лежанку от кухни. Но прикинулся спящим.
- Я его видела у Силантия, - послышалось приглушенное.
- Давай поешь. А я тебя вот о чем попрошу, - заговорил хозяин еле слышно и продолжил: - Оставить надо его на прииске. Если сумею убедить. Ну, а не согласится, воля его.
- Зачем он тебе? - послышался вопрос женщины.
- Должок у меня перед ним имеется.
- И много?
- Да не в деньгах он. Его доля не в моих руках, сама понимаешь. Тут о другом трехаю, что деньгами не оплатить. Но тебе это понять трудно.
- Отчего же?
- Он в моей "малине" с детства был. И "пахал" на нас - с пацанов. Мы его всему учили. Как воровать. Другого он и не умел. Но когда-то сумел украсть у себя жизнь. Того никто не приметил. Ни мы, ни он. Все так жили. Одним днем. Удачей. На нее надеялись. А она - подводить умеет. Вот и его. Замели. Взяли мальчишкой. Теперь уже мужик. А жизни - не было. В том и моя вина. Я своей судьбе горб выровнял. А он - сумеет ли? Ни сил, ни здоровья не осталось. Ему не больше сорока, а глянешь - старше старика.
- А у него своей головы не было? - прервала женщина.
- Эх, Валюха, да если б голова росла правильно. А то ведь с вывернутыми мозгами жили. Глазами - в задницу. Под ногами - не видели. Да что говорить, иль забыла, сколько со мной хлебнула? - слушал и не верил своим ушам Кузьма.
- Так что ты с ним решил?
- Пока ничего. Ни о чем не говорили, - признался Чубчик.
- Сашка, подумай. Может, лучше будет, если дашь ему денег, да пусть едет на все четыре?
- Оно и так можно. Но случись что с ним, себя упрекать буду, что послушал тебя. Может, и меня судьба уберегла, чтоб я ему помог?
- А если он захочет вернуться к своим?
- У него никого нет.
- Я о ворах…
- Не думаю. Тот, кто столько просидел на Колыме, по новой сюда влететь не захочет, - шептал Чубчик и заглянул на лежанку. Приметил, что Кузьма проснулся: - Давно очухался? - спросил гостя.
- Когда хозяйка прихиляла, - не смог соврать пахану.
- Слезай, Огрызок! Больше суток дрыхнешь. Я уже смену отмолотил. Жена с работы пришла. А ты, как пахан, до ветра не высунулся! - смеялся хозяин, вытаскивая гостя с лежанки.
После горячей бани, ужина, когда Валентина ушла в спальню, Чубчик с Огрызком разговорились.
Кузьма рассказал бывшему пахану о своих горестях. Тот, выслушав, о себе заговорил:
- Я ведь тоже не с добра тут приклеился. Вначале думал холода пережить. Временно примориться. А потом решился испробовать себя. Получилось. И вроде неплохо.
- А как тебя на воле оставили? - спросил Огрызок.
- Я ж не просто с зоны слинял. От вышки смылся. Кенты в бузе двоих охранников замокрили. Ну, а когда разборку учинили, я на себя грех взял. Меня и приговорили в расход.
- Они не знали, что паханы не мокрят? - удивился Огрызок.
- Кому нужно узнавать? Виновный есть, признался сам… Так оно всем проще. Думалось мне, в лучшем случае - дополнительным сроком отделаюсь. Ведь кенты охрану не с куража пришили. За дело. Долю взяли, а законников из шизо не выпустили. Когда ж мне трехнули, что утром расстреляют и приказ о том уже подписан, я и смотался. Ночью. В пургу. Сначала к Силантию попал. Потом на Валюху наткнулся. На дороге. За несло ее. Села отдохнуть. Ну да вытащил. Не зная, кто она - в поселок приволок на плечах. Хотел смыться, пока не накрыли. Завел ее в дом, сам - в дверь. Она меня за загривок. И кричит: "Стой, дурак!" Я вначале от удивленья опешил. А Валюха все смекнула. Ведь я в лагерной робе был. Если б освобожденный, с чего от бабы на рысях? Ну и говорит мне: "Не суй нос из дома, чтоб ненароком не пропал в пурге. Потом разберемся". Я, дурень, изворачивался, туфту нес. А Валюха вернулась с работы и говорит, что ищут меня по всей Колыме. Приметы известны доподлинно. Ну и вздумал я ночью сорваться. От всех разом. А спал - на печке. И едва хозяйка уснула, я сквозняк дал. Едва за поселок - меня и накрыли. Не зря Валька предупреждала - не высовываться. Привели в милицию. А тут и моя хозяйка при полной форме. Я чуть с ума не сошел. Глазам не верил. Неужель лягавую с того света вытащил? Даже горько стало. А тут ферт какой-то заявился, видно, из органов. В военном клифте. И ботает: мол, этот гусь, так обо мне трехал, жизнь спас Валентине, когда она из командировки возвращалась. А коль так - под вышку - нельзя. К тому ж рапорт послали начальству, чтоб за спасенье участковой меня помиловали…
Чубчик вздохнул и признался откровенно:
- Не верилось мне тогда. И уж совсем приготовился вернуться в зону, а тут - телефон зазвенел. Сообщили, что за спасение участковой я помилован, а документы уже отправлены властям. Меня в зону возвращать не стоит. И если имеется возможность - принять работать на прииск с выплатой пособия и предоставлением места в общежитии. Я туда бегом. А Валька - за руку! Куда, мол, срываешься? Вернись домой! Ну как тут быть? А Валентина и говорит: "Нельзя тебе враз на прииск. Поговорим давал вначале. А уж потом
- решай сам". Вернулся я. А Валюха и говорит мне:
"Не держу тебя. Но и беды твоей не желаю. Потому предупредить должна. Нельзя тебе сразу на работу. Присмотрись. Выбери, что по душе. А уж потом решайся. Да пусть минует тебя золотая лихорадка, какою на прииске иные переболели. Особо те, кто с зоны пришел. Многие туда опять вернулись…"
- "Это почему же?" - не понял я тогда. "Да потому, что золото свою силу над людьми имеет. И мало кто способен устоять, относиться к нему спокойно. Едва увидят, руки дрожат. А золото слабых чует, словно нарочно в руки им попадается, как искушение. И не выдерживают. Пытаются украсть, вынести. А за это - опять сроки. И немалые… Потому, прежде чем на прииск пойти, сто раз подумай. Все взвесь. Стоит ли? Сумеешь ли устоять? Не суешься ли головой в петлю? Ведь укравший золото на прииске - не просто вор. Он - государственный преступник. И сроки им дают - максимальные: на всю катушку… А иных к исключительной…" Послушал я ее и смешно мне стало. Может, и дрожат колени у фраеров, не видавших рыжухи в глаза, а я ее столько имел, что тому прииску позавидовать да покраснеть со стыда. Сам помнишь, что мы имели? - хохотнул Чубчик.
Огрызок согласно головой кивнул.
- Да только зря я духарился. Не миновало лихо и меня. Едва увидел рыжуху - не то что руки, душа задрожала, как будто лажанутый на разборку попал. Гляжу на рыжуху, а она, падла, точно просится - возьми меня, - усмехнулся Чубчик.
- Еще бы! Сколько мы его тыздили! - понятливо поддержал Огрызок.
- Но чую при том, что наблюдают за мной. Хотя каждый работой занят. Ту первую смену я всю жизнь помню. Сущим наказаньем стала она, - признался хозяин.
- Мне такое не грозит. В руднике столько отпахал, что все черти меня
в мурло запомнили. Сколько рыжухи намыли - вагоны! Мне б ее на сто жизней хватило бы! Бухать и не пробухать. Спокойно к ней дышу. Но тоже не сразу. После трамбовки охраны совсем к ней поостыл, - сознался Кузьма.
- Тебя отучали силой. К тому ж годы на руднике провел. А я после трассы на прииск попал. Мы ж дорогу прокладывали. Сколько кентов на ней загнулось! И каких! Под автоматами приморили пахать. А тут - рыжуха! После стольких лет! Права была Валюха! К концу смены я сам не свой стал.
Психовать начал. А баба будто знала, пришла на прииск посмотреть. Увидела меня. И не спускала глаз до конца работы. Уговорила к ней пойти. Я и сам не знаю, как доплелся. Состояние такое, словно в тот день целый общак продул.
- Я поначалу не спал! Все вскакивал, думал, как можно с рудника рыжуху тырить и нычить где-нибудь… Но путное в колчан не шибануло, - признался Огрызок.
- А я весь месяц под Валькиным надзором вкалывал. Она мне и волю, и жизнь сберегла.
- У всякого свой кайф, скажу тебе. Когда я на волю вышел, не знал, куда податься. А судьба к твоему берегу прибила. Может, так надо? - глянул Кузьма на пахана.
- Давай, попробуй тут прижиться. Народ неплохой. Условия нормальные. Заработки как нигде в другом месте. Но чур! С кента и - баста! И в "малину" - ни ногой! Прознаю - ходули своими руками вырву! Либо они, либо я! Заруби себе это насмерть!
- Ты, Чубчик, не наезжай, не грозись! Я уж - пуганый. И помни, гость
- не обязанник. Всегда смыться может, коль хозяин надоест. Ты в "малине" паханил. Я на руднике бугрил. Отвык от угроз. Разве что с охраной засрался. От своих падлюк паскудства не терпел. И тебе не дозволю "на понял" брать. Я еще сам не решил, идти мне на прииск или нет, а ты уже возникаешь, хвост поднял.
- Не лезь в бутылку! Ты тут не первый из "малины". Я ж не с дури зарекся никого из прошлого своего- в дом не пускать! Накололся уже - дважды! Больше не хочу. Потому предупредил.
Огрызок тон сбавил. Но обиду затаил.
- Дай ксивы мне! Покажу на прииске. Коль возьмут - твой кайф. А нет - не взыщи. Тут я - не пахан! - предупредил Чубчик и, взяв документы Кузьмы, утром пошел на работу.
Огрызок с печки не слезал. Набирался тепла впрок. Кто знает, как повернется к нему судьба? Так хоть теперь, коль выпало счастье, нужно заранее отоспаться, отогреться и отъесться. Когда еще такое обломится? Спал Огрызок, свернувшись в комок, поджав острые колени к самому подбородку. Отпустила боль. И человек, не веря в сказку, по старой привычке сворачивался в клубок, чтобы дольше сохранить тепло в теле. Ему снился рудник. Громадные горы отмытой земли, шурфы-пробники и целые пропасти отвальной породы.
Огрызок толкал свою тележку по деревянному настилу. Она застряла в грязи, съехала и соскочила вбок. Он пытался ее вытащить. Но не мог. Тележка полна неотмытой породы. Ее нельзя выгружать. Но как выволочь из грязи, если никто не хочет помочь? Лишь молодой охранник, уставший наблюдать за Кузьмой, сорвал с плеча автомат, прицелился.
Кузьма рванул телегу, она выскочила из глины и поволокла за собою Огрызка
- в обрыв… Этим кончали многие.
Кричал Кузьма, сжавшись в клубок. Лоб мокрый, а сердце - в ледышку. Жив и умер… Вот так каждую ночь, пока и впрямь не сжалится над ним смерть…
Хозяйка, приоткрыв занавеску, понятливо вздохнула. Свой - Сашка - тоже ночами баламутит. Теперь уже реже. И все ж не раз просыпалась от его стонов, криков.
Это Колыма. Это она кричит в человеческих снах - нечеловеческими голосами. Она и те, кто открыл ее и заставил жить для смерти. Жить, чтобы убивать. Поодиночке и сотнями. Чем больше, тем лучше. На то она - Колыма…
Кузьма проснулся оттого что во сне сам себе прокусил губу. Чертыхнулся зло на дурной сон. И услышал, как хлопнула входная дверь. С порога брякнуло знакомо:
- Эй, Валюха! Чья очередь сегодня меня в задницу целовать? Получку принес! Целехонькую, как девку нетронутую! Гони бутылку на стол! - и, подойдя к печке, открыл занавеску, загрохотал, как когда-то на разборке:
- Слухай сюда, Огрызок, потрох лысой шмары, чтоб тебя черти кочережками три жизни подряд в жопу целовали. Завтра ты, хварья гнилая, хиляешь на прииск. В моей кодле станешь вкалывать! Усек! Я опять твой пахан. И, как ни крутись, не отвертеться тебе от меня!
- Взяли! - обрадовалась хозяйка.
- А куда им деваться? Вначале шнобелями закрутили, когда статью увидели, по какой ходку тянул. Ну, а я не вытерпел. И кулаками по столу… Кадровик окуляры с перепугу на яйцы уронил. А когда в себя пришел, ответил: "И не такое говно, как этот Кузьма, в твоей бригаде работает. Берем. Куда деваться? Лучшего искать негде…" И оформил, гад! Все честь по чести! Так что с тебя магарыч! Раскошеливайся, Кузьма! С завтрашнего дня ты приисковик! Рыжуху не то что руками, жопой увидишь - на ней сидеть будешь. И не почешешься! Хоть жри его, хоть грызи, никто не законопатит! Все в казну пойдет! Ну да не канай! Мы вкалываем, хватает на прожитье! И даже на выпивон! Секи, Кузьма! На Колыме выживают свободные! Зэки лишь дотягивают до воли! Сам знаешь - не все! Те, кто загремел на Колыму вторично, до воли не додышит…
- Это ты кончай! Я всяких видел. И по три ходки на Колыме иные оттянули. Другие - в местах пострашнее Колымы. В Воркуте, к примеру. И живы…
- Может и есть места страшнее наших. Хорошо, что нам с тобою не довелось в них побывать. С меня хватило моего, - вмиг сник, посерьезнел Чубчик. И, отдав жене зарплату, сел к столу, долго молча курил… Огрызок сидел рядом. Спиною к раскаленной плите. От нее несло жаром. Но Кузьма его не чувствовал. Вспоминалась пурга. Нет, не та, в которую выперли его из зоны на свободу. Была другая - первая, самая страшная, едва не ставшая последней…
Кузьма тогда сбежал из зоны. В нижнем белье: не успел одеться. От расправы ушел. В себя его привели сторожевые псы. Вырвали из сугроба за исподнее. Все в клочья разнесли по снегу. Охрана потешалась, глядя на собачью забаву, как окровавленные лоскуты хлопьями летели с Огрызка. Он понял, что его настигли, лишь когда здоровенный кобель сдавил клыками пах.
Кузьма заорал оглашенно под громкий смех охраны, науськивающей озверевших собак на человека.
Его гнали в зону голого и босого - по глубокому снегу. Каждый шаг был отмечен кровью и муками.
Трижды стреляла в него охрана. Пугала, хохоча до колик, видя, как падает лицом в снег человек, умоляя смерть прийти скорее. Но она не торопилась, наблюдала издали, когда вычерпает мужик отмерянные судьбою муки. Сколько раз он проклял свое рожденье на свет и ту, которая, дав жизнь, отреклась от него - еще ребенка.
Утром, чуть свет, Чубчик разбудил Огрызка, велел вставать шустрее. Перекусив на скорую руку, вышли из дома.
- Заруби себе в мозги, на работе, на улице, везде - за домом, не смей меня звать Чубчиком! Имя у меня имеется человечье! Сашкой зови! И сам дыши без кликухи. Не в ходу они тут. Забыты. В зоне остались. И чтоб даже случайно не сорвалось. Язык до самой жопы выдеру. Скажу - таким родился. И паханом не базлай. Завязано с этим. Секи, Кузьма!
- Заметано, - согласился Огрызок, не без удивления качая головой. Чубчик провел Кузьму через проходную, сказав охране, что новичку пропуск выпишут сегодня, к обеду. А чтобы время даром не шло, пусть вкалывает, к делу приноравливается.
Огрызок было приуныл. Прииск ничем не отличался от рудника. Та же колючая проволока вокруг территории, вооруженная охрана и везде сигнальные лампы, прожекторы, пропускные, проходные - с дежурными вахтерами, чьи лица были ничуть не лучше, чем у тюремной охраны. Их глаза обшаривали, казалось, даже изнутри каждого входящего. Они сверлили саму душу ледяным недоверием. Люди иль чучела? Словно ничто живое не трогало их.
"Мать твою, ровно опять в зону подзалетел неведомо за что! Как ты тут выдерживаешь? Глянь, хари какие вокруг! Где их выкопали? На каком погосте?" - изумлялся Огрызок.
- Пропуск будет на руках к обеду! Он в моей бригаде станет работать!
- сказал Чубчик последнему вахтеру.
- Веди! Туда впускаю! Но обратно без пропуска - не выпущу! - хохотнул мужик козлино, и Сашка с Кузьмой вошли в раздевалку, где переодевшись в робы, отправились в карьер.