Эффект превзошел все ожидания. Инга разъяренно кинулась на меня, попыталась располосовать мое лицо кроваво-красными ноготками.
- Не смей издеваться надо мной, шестерка! - заверещала она. - И чтоб я больше не слышала про эту сволочь! Ничем не лучше своего папаши. Гадина, трепло! Ну я с ним еще поквитаюсь! Он за все заплатит!
- Ты о Владиславе? - опешил я.
- А о ком же еще?! - не унималась девица. - Он поджал хвост сразу, как не стало Виктора. Переметнулся к этой жирной старой суке Алевтине. Ты разве еще не знаешь, что он спит с ней? Да-да, чего вылупился? Владик сам бахвалился, как подцепил ее. Кто бы еще лег с этим куском сала? А тут молодой, красивый, прямо секс-символ. У нее денег куры не клюют, чего бы не позволить себе мальчика? Они с папашей хорошо спланировали, Владик мне потом рассказывал, как они развели Друзину, я аж от смеха уписалась. Викто́р раньше ее трахал, тогда Алевтина была еще ничего, молодая. Потом не виделись лет двадцать, встретились вновь. Викто́р представил ей своего сына. Дальше - дело техники. Этой похотливой сучке Владик напомнил Викто́ра в молодости. И они стали общаться. Алевтина запала на Владика, как какая-то соплюшка, что бы он ни сказал, все исполнит. Тут и папаша нарисовался, поговорил с Алевтиной по душам. Вроде того, что не надо развращать моего сына. А она уж влюблена без ума, да и Владик вид делает, что эта тварь у него единственная и неповторимая. Викто́р ей тут ультиматум и поставил: или она сейчас же оставляет Владика, или обо всем узнает ее муж. Для Алевтины это конец. Да и без любовника жизни не мыслит. Сошлись на том, что Викто́р держит язык за зубами в обмен на должность генерального директора. Алевтина и Владика пристроила менеджером, хотя он ничего в этом не шарит. Вот это лафа была: он с нее бабки тянет, и мы на пару их в кабаке прогуливаем или в казино спускаем. Алевтина бесилась, ревновала, а что поделаешь? Раз старуха, пусть довольствуется тем, что есть. Правда, меня Викто́р тоже доставать стал, устраивал слежки, сцены. Нам с Владиком и перепихнуться бывало негде. Но убивать… убивать его я не собиралась…
- Что же помешало вам теперь, когда ты стала свободной? - спросил я. - Почему Ланенский не бросит Друзину? Она что, купила его с потрохами?
- Она его шантажирует, - ответила Инга со злым блеском в хищно сузившихся глазах. - И если он ее бросит…
- Шантажирует? - переспросил я. Самая разнообразная информация наслаивалась друг на друга и уже не умещалась в моей голове. - Чем же?
- Если бы я знала, - отозвалась девушка, и было видно, что она не лжет. - Владик сказал мне это совсем недавно. Так и сказал: "Толстуха держит меня на крючке, и если я перестану спать с ней и буду встречаться с тобой, то отправлюсь на нары".
- Больше никаких намеков?
Она мотнула головой.
- Никаких. Разве что… - Инга закурила тонкую коричневую сигарету, презрительно выдохнула струйку дыма. - После ограбления "Миллениума" Друзина стала сама не своя. Владик рассказывал, что она просто терзала его. Почему-то была уверена, что за налетом стоял он. И наверное, до сих пор думает так же. Хотя мне уже наплевать на них. Пусть расхлебывают как хотят. Я начинаю новую жизнь, и где-нибудь подальше. Папиков много, не пропаду. И не вздумай больше таскаться за мной.
На прощание я дал ей пощечину, не сильную, зато унизительную. Инга приложила ладонь к горящей щеке и мстительно процедила:
- Ты об этом еще пожалеешь, шавка.
И пошла прочь. Я смотрел ей вслед, хотя никакого желания видеть ее у меня не было. Метров через десять девица остановилась и обернулась.
- Да, про убийство Викто́ра, ищейка! - крикнула она. - Мы действительно были с Владиком в гостинице, но все утро я принимала ванну. За это время он мог свободно куда-нибудь смотаться. Например, перерезать горло папаше.
Действо девятнадцатое. Галкин о вечном размышляет и…
Ожидая нужного мне человека, я стоял в небольшом узком коридорчике и рассматривал стенд с фотографиями. Профессиональная деятельность наложила на меня свой неумолимый отпечаток, увиденное не вызывало во мне содроганий и отвращения, а настраивало на философский лад, к чему едва уловимо примешивалась тоска, осознание собственного бессилия, невозможности что-либо изменить. Человек - всего лишь букашка, жертва всевозможных пороков или стечения обстоятельств, пылинка, не оставляющая следа, растворяющаяся в пустыне мироздания. А насколько долговечна людская память, что думают о нас, ныне живущих, смотрящие с небес?
Смерть не видит различий между национальной принадлежностью, материальным благополучием и социальным статусом тех, кого она хочет прибрать, она не признает никаких нежных дыханий и светлых ликов, она смердит разлагающейся, пожираемой червями плотью, чмокает раздавленными внутренностями, сизо отливает разбросанными мозгами. Не важно, на каком жизненном этапе тебя поманит костлявая старуха с косой, она всегда будет одинаково страшной. И лишь тихо отошедшие в мир иной в своих кроватях от старости да умершие в муках от неизлечимых болезней, когда инъекции морфия дают только временную передышку, воспринимают ее приход как благодать, высшее избавление.
Неясный поломанный силуэт, серые, источившиеся, обглоданные рыбами кости, вмерзшие в глыбу льда, - что это: останки незадачливого пловца, рыбака или жертва криминала? Горы золы и поваленные одна на другую обугленные колоды - место жуткой трагедии, где нашла свой конец сгоревшая заживо молодая дружная семья: мать, отец и двое маленьких детей. Большой кровавый бифштекс в центре гостиной, влипшие в мясо светлые волосы и полоски белой материи - так отплатил четырнадцатилетний подросток тридцатилетней женщине, отказавшей ему в близости.
Я отвлекся от рассматривания фотографий и обернулся к приближающемуся человеку. Саныч работал судмедэкспертом, любил свою работу, оттого что мертвецы не причиняли зла, а в свободное время принимал участие в любительских спектаклях и вынашивал планы создания собственного театра. Он был рыжебородым карликом, трезвенником и юмористом, и мне периодически приходилось навещать его в процессе расследований.
- Давненько не виделись, - приблизившись, приветствовал меня Саныч, облаченный в широченные, обляпанные сукровицей джинсы и грязный прорезиненный фартук на голое тело. - Столько всяких известий, а ты настойчиво обходишь стороной мою райскую обитель. Не шучу, обижусь.
Я произнес вычурную цветастую речь, и Саныч смилостивился.
- Тронут, аж прослезился, - отступил он. - Но знай, ты многое потерял. Вот, к примеру, знаешь, что негры бывают зеленые?
Я изобразил на лице притворное изумление.
- Я раньше тоже не знал, - пустился в словоблудие Саныч. - А совсем недавно… Спустился один такой с пальмы и прямиком в нашу цивилизацию перенимать научно-технический опыт. После работы, как и положено, за ларьками литр на троих. Выпили денатурата, закусили ирисочкой, пивком зашлифовали и по домам разошлись. Нашим мужикам хоть бы что, а негр опосля ванну задумал принять, ну и склеил ласты. Привезли его на мой мясницкий стол. Мамой его клянусь, зеленый!
И Саныч тонко захихикал. Я вежливо поддержал судмедэксперта в его восторге.
- А некто Ланенский Виктор Евгеньевич тебе на днях не попадался? - просмеявшись, спросил я.
- Представительный дядечка, - хмыкнул Саныч. - Его на разделочный столик впятером затаскивали.
- Это могло быть самоубийством?
- С какой стороны поглядеть, - оседлал свой профессиональный конек Саныч. - Были случаи, когда некоторые умники и гвозди себе в череп забивали, и дрелью висок сверлили. Но то ж сумасшедшие. Какой человек в здравом уме будет свежевать себя бритвой по горлу? Неэстетично как-то. Повеситься, утопиться, застрелиться, наглотаться таблеток… Вены порезать в ванной - тоже неплохо. Хотя и убийством назвать трудно. Знакомые криминалисты мне рассказывали, что на бритве не было отпечатков посторонних пальцев. Только покойника. И очень отчетливые. Если убийца был в перчатках, он должен был держать бритву очень бережно, чтобы не смазать имеющийся набор. И усыпить бдительность жертвы, приблизиться вплотную. "Не совершайте лишних движений, господин Ланенский, расслабьтесь, сейчас я вам буду резать горло". Смешно. Имеется еще вариант. Убитому сначала перерезали горло, а потом оставили на бритве отпечатки его пальцев. Но в таком случае должна была возникнуть потасовка, остаться следы побоев на теле. Да и справиться голыми руками с нашим жмуриком не так-то просто. Словом, одни загадки.
- Убийцей могла быть женщина?
- Да хоть ребенок, при условии, что потерпевший не оказывал никакого сопротивления. Усилий больших тут не надо. Правда, характер раны несколько странный. Явно не профессиональная работа. У тех все гладенько, ровненько, чистенько, любо-дорого посмотреть. А тут края раны рваные, загнуты вовнутрь. Лезвием будто не полоснули, а рубанули наискось. Он еще какое-то время жил, пока не истек кровью.
Я представил эту жуткую картину. Пальцы-сардельки, зажимающие рассеченную артерию. Булькающий рев ужаса, переходящий в предсмертный хрип. Осознание неизбежного конца, усиленное клаустрофобией. Агонизирующее метание в четырех стенах. Если бы дверь открывалась наружу, он бы вынес ее плечом, выскочил на площадку, попытался позвать на помощь. Но он рвал ее на себя до тех пор, пока не сломал ручку…
Исступленный вопль заставил меня вздрогнуть. Отчаянный, не похожий на человеческий, он ударился в стены, расшибся о потолок, перешел в протяжный животный вой. Я беспомощно взглянул на абсолютно спокойного Саныча.
- Опознание, - привычно пояснил он. - Бывает…
- Меня интересует Фирсов Владимир Михайлович, - решился я. - Лет шестидесяти, крепкий, накачанный, на спине длинный зарубцевавшийся шрам.
- Нет, - тут же отреагировал карлик. - С такими документами никого. А по приметам навскидку сразу и не скажешь. Я ж совсем недавно на дежурство заступил.
- Я могу взглянуть на неопознанные трупы? - собрался я с духом.
- Ради бога, - пошел навстречу судмедэксперт. - Как я понял, тебя интересуют новинки. Сейчас много подснежников и водолазов. Большинство бомжей, имеются и криминальные. Все камеры забиты, сваливаем прямо на пол.
- Я готов.
- Тогда зажми нос.
Мы заглянули в небольшое, облицованное кафелем помещение. Смотрели с порога, потому что ступить на плиточный, в красно-коричневых разводах пол не представлялось никакой возможности: людская плоть обоих полов, окоченелая и разбухшая, желтая, лиловая и почерневшая, лежала вперемежку, густая тошнотворная вонь окутывала меня, остановившимся оцепенелым взглядом я пялился в это безжизненное голое месиво.
- Здесь вчерашние и сегодняшние, те, что без документов. Будешь копаться?
- Нет. - Я почувствовал, что еще немного - и потеряю сознание. - Поворочай сам, с меня…
- Ты же знаешь, я не пью, - напомнил Саныч. - А брать деньги с друзей - это не по мне. Эх, что не сделаешь для хорошего человека!
Натянув резиновые перчатки, судмедэксперт шагнул на склизкий пол и принялся за дело, комически покряхтывая. Я наблюдал за его действиями сквозь мутную пелену, повисшую перед глазами. Когда он наконец справился с последним покойником, меня благополучно вырвало.
- Пустышка? - спросил Саныч.
Я кивнул. Он вывел меня на свежий воздух, чтобы я отдышался.
- Если мужик исчез, вовсе не значит, что он непременно решил навестить нас, - попробовал утешить меня судмедэксперт. - Ударился в загул, зажег по квасу и по бабам. Случается сплошь и рядом.
- Как бы я хотел, чтобы ты оказался прав, - ответил я.
Но оптимизма в моем голосе не было. Я почти не верил, что еще когда-нибудь увижу отставного полковника. Увижу живым.
Действо двадцатое. Галкин горе пожинает и…
Только сейчас я понимаю, насколько устал морально, накопившийся негатив достиг своей предельной отметки, необходимо влить в черную отравленную кровь хотя бы немного положительных эмоций. И я знал, где мне почерпнуть их.
Я прибыл в клинику с пакетом, в котором лежали обещанные фрукты, в основном плоды экзотические, кои в условиях рыночной экономики достать не представлялось ни малейшего труда, были бы деньги. А деньги у меня имелись: администрация торгового дома щедро оплачивала услуги занюханной частной ищейки. Женщина, дающая справки, сверилась с записями в огромной амбарной книге.
- Анастасия Николина, да, такая больная у нас есть. Навестить? Наверное, можно. Минутку, тут какая-то пометка. Ах да, обратитесь сначала к ее лечащему врачу.
- Что-то не так? - Мой голос предательски дрогнул.
- Не могу знать. По коридору направо, третий кабинет, там найдете доктора.
Я пошел на поиски, волоча за собой пакет с сочными живительными витаминами, кажущийся мне теперь неподъемным. Что за секреты и осложнения, ведь вчера все было нормально?! Меня встретил психотерапевт, тот самый молодой и циничный, который дежурил, когда привезли Настю. Сегодня он был не в пример тому дню серьезен, сразу же вспомнил меня, предложил присесть, даже попросил медсестру, находящуюся в кабинете, оставить нас одних.
- Прежде всего мне необходимо окончательно прояснить вопрос: в каких отношениях вы находитесь с больной? - заявил он безапелляционно. - В ее документах не значится никаких родственников.
- Я ее знакомый. - Это прозвучало неубедительно и жалко.
- Как давно?
- Несколько дней. Ее старший брат погиб в результате несчастного случая.
- Я это знаю. Девочка несовершеннолетняя. Меня интересует, насколько вы были близки.
- Спал ли я с ней?! - взорвался я. - Разумеется, нет! Что, в конце концов, случилось?!
- Я склонен полагать, что вы говорите правду, - не слушал меня он. - И Настя отзывалась о вас очень хорошо. Но со мной она была скрытна. Не рассказывала ли она вам, от кого… беременна?
- От кого… что?
- Да, она беременна, к счастью, срок небольшой. Это, само собой, личное дело каждого, и, если она не хочет выдавать отца, настаивать я не смею. Я вам в двух словах поведаю результаты медицинского осмотра. В области ягодиц, бедер и паха обнаружены множественные, уже рассасывающиеся кровоподтеки, на основании чего я сделал вывод, что пациентка неоднократно подвергалась жестокому сексуальному насилию. Теперь понимаете, насколько все серьезно? Милицию я уже оповестил.
Внутри разливалась гнусная тягучая тоска, я апатично внимал словам собеседника.
- Мне необходимо знать, кто это сделал, - твердо говорил врач, преобразившийся, с нехорошим мстительным огоньком в глазах. - Так не должны поступать с подростками. Так нельзя поступать вообще. За это надо расстреливать без суда и следствия!
Но я не поддержал его. Меня больше не существовало.
- Ее брат состоял в банде отморозков. Она была единственной девочкой, одной на всех. Я могу повидать ее? - пробормотал я.
- Нет, - ответил психотерапевт. - Она была категорически против сегодняшнего медосмотра и теста на беременность, и уже тогда у меня возникли некоторые подозрения. После этого она полностью замкнулась в себе и попросила никого к ней не пускать.
Какой смысл продолжать барахтаться дальше, возможно ли все поправить и забыть? Год за годом, месяц за месяцем, день за днем сыщик пожинает чужое горе, не ведая, что однажды…
- Я настаиваю, - окрепшим голосом произнес я.
Врач молча покачал головой. В следующий момент он уже смотрел в черный зрачок пистолета. И ничуть не боялся.
- Можете застрелить меня, ответ будет тот же. Вы поступаете неразумно, подумайте о состоянии девочки, если она для вас что-то значит. В отделении железная дверь, и доступ посетителей без моего письменного разрешения закрыт. Вы что же, намерены брать отделение штурмом?
- Мне наплевать. Мне необходимо увидеть ее и…
- На это я пойти не могу. Единственное… Я поднимусь к ней один и спрошу о вас. Если она будет не против, так и быть. Дайте мне слово, что будете держать себя в руках и не покажете вида, что вам все известно.
Не отдавая себе отчета, я согласился.
- Подождите меня здесь. Выпейте воды.
Он отсутствовал несколько минут. Да и какое значение имело это глупое время, когда все, я это подсознательно чувствовал, было кончено. Вода отдавала болотом. Он вернулся и передал мне короткую записку, которую, без сомнений, уже прочитал. Старательный ровный почерк. А смысл? Я почти не улавливал его. Она осознает вину передо мной за то, что не рассказала всего сразу. И поэтому меня не достойна. Мы больше не должны видеться, иначе все будет напоминать ей о ее позоре. Она желает мне счастья, поставив на себе крест. Девочка не понимала, что, заживо похоронив себя, то же самое сделала и со мной. Я порвал записку на мелкие клочки и ушел не попрощавшись.
Надо мной низким давящим куполом нависало свинцовое небо. Из него равнодушно поддувало белыми мухами. Они медленно опускались на землю и исчезали, не оставляя и следа. И все вокруг становилось черным-черно. И мне казалось, что этот траурный саван уже поглотил меня…
Не помню, как я позвонил домой Вершинину и спросил его адрес, чтобы зайти. Он ничуть не удивился и сказал, что ждет, никуда не уходит. Уже в прихожей я понял, что попал в квартиру холостяка, такого же, как и я сам. Кругом если и не грязь, то следы запустения. Меня обнюхивал громадный черный ротвейлер, смотрел исподлобья неодобрительно и скалил зубы. Подполковник, широкогрудый, длиннорукий, мускулистый, потрепал его за холку и сказал, что пришли свои. Зверь тяжело вздохнул и повалился на коврик в углу. Вслед за рубоповцем я очутился на маленькой кухне. Здесь тот же неподметенный пол, раковина, забитая посудой, клеенка на столе в хлебных крошках и засохших подтеках пролитого молока. Вершинин пару раз провез по столу тряпкой и указал мне на табурет.
- Чай, - предложил он мне. - Чай с сахаром.
Затем мельком заглянул в хлебницу. Однако я успел заметить, что там пусто.
- Я пришел не за этим, - сказал я. - Не осталось ли у тебя дагестанского коньяка?
Он пожал плечами.
- Когда мне хреново, коньяк не лезет. А тебе есть чем похвалиться?
- Нет.
- В таком случае водка.
Вершинин был небрит, и от него явственно потягивало свежаком. Как оказалось, он выпил уже много, но не выглядел пьяным. Достал початую бутылку, и мы допили ее без закуски. Выставил на стол вторую, извлек из морозильника пельмени.
- Старые. Если желудок слабый, не рекомендую.
Как и я, он был непривередлив в еде. Позже поведал, что так же частенько питается килькой в томате. Иногда от нее тянет блевать, но лень готовить.
После нескольких месяцев трезвости алкоголь подействовал на меня убийственно. Уже после первой пары рюмок я стал в хлам пьян. Выпил больше и пришел в норму. Я пожалел, что не пил раньше, и позавидовал тем, кто по любому поводу лезет в бутылку. Наверное, я ненормален. Очередной сумасшедший в безумном мире, готовом ухнуть в тартарары. День угасал, занавески на окнах были задернуты, желтый свет лампочки напоминал мне о таких же кухонных посиделках из прошлого. Но никогда я не был так откровенен.
- Я привязался к ней, - пьяно, с надрывом повторял я. - Тридцатипятилетний дурак, извращенец, строил планы насчет четырнадцатилетней девчонки. Ее… Над ней… а я даже не могу никого пристрелить. Их всех убил ты. Почему? Зачем?
Подполковник, потонувший в клубах серого тошнотворного дыма, не выпуская сигареты изо рта, наполнил себе полный стакан.