– Нет, – прервал он меня, – но по случаю я с удовольствием выслушаю ваше мнение. Я не эгоист, я открыт для предложений. Как, например, сейчас, если вы готовы рассказать все, что видели и слышали относительно этого дела, я готов слушать.
Обрадовавшись его сговорчивости, я спросил себя, что в действительности могу сказать. Не так уж много такого, что он счел бы важным. Однако в эту минуту проявлять неуверенность было нельзя.
– Мистер Грайс, – сказал я, – к уже известным фактам я могу добавить немногое. Мною движут скорее убеждения, чем факты. В том, что Элеонора Ливенворт не совершала этого преступления, я не сомневаюсь. В том, что, с другой стороны, истинный убийца ей известен, я уверен не меньше; и то, что она по какой-то причине считает своим священным долгом покрывать убийцу, даже ценой собственной безопасности, естественно следует из известных фактов. Имея такие сведения, вряд ли будет очень сложно вам или мне установить, хотя бы для себя, кто этот человек. Если немного получше узнать эту семью…
– Значит, вам ничего не известно о тайной истории этой семьи?
– Ничего.
– Вы даже не знаете, помолвлена ли или замужем кто-то из этих сестер?
– Не знаю, – ответил я, поморщившись от столь прямого выражения моих собственных мыслей.
Какое-то мгновение он молчал.
– Мистер Рэймонд, – наконец заговорил он. – Вы хоть представляете, в каких условиях протекает работа сыщика? Вот, к примеру, сейчас вы предполагаете, что я могу проникнуть в любое общество, и ошибаетесь. Как это ни покажется странным, с одним классом людей у меня никогда не получалось. Я не могу выдать себя за джентльмена. Портные и парикмахеры – то же самое. Меня всегда разоблачают.
Он выглядел таким удрученным, что я, несмотря на душевные терзания и тревоги, с трудом сдержал улыбку.
– Однажды я даже взял себе камердинера, который разбирался в этикете и танцах. Не помогло. Первый же джентльмен, к которому я подошел, – настоящий джентльмен, а не эти ваши американские денди! – посмотрел на меня, а я не знал, как смотреть в ответ. Об этом во время уроков с моим Пьером Катнилем Мари не говорилось.
Позабавленный, но и несколько встревоженный неожиданным поворотом разговора, я вопросительно взирал на мистера Грайса.
– А у вас, надо полагать, с этим трудностей никогда не возникало? Вы, должно быть, родились джентльменом. Вы можете пригласить даму на танец, не краснея?
– Ну… – начал я.
– Вот именно, – кивнул он. – А я вот не могу. Я могу войти в дом, поклониться хозяйке, и пусть она будет сколь угодно любезной, меня это не будет волновать, если в кармане лежит ордер на арест или я думаю о каком-то другом деле. Но когда речь заходит о визите в лайковых перчатках, когда нужно поднимать бокал с шампанским в ответ на тост… и так далее, тут я совершенно никуда не гожусь. – Он запустил обе руки в волосы и скорбно посмотрел на набалдашник моей трости. – Но примерно то же самое происходит со всеми нами. Когда нам нужно привлечь к работе джентльмена, приходится искать человека со стороны.
Я начал понимать, к чему он клонит, но не спешил об этом говорить, смутно догадываясь, что в конце концов я смогу быть ему полезен.
– Мистер Рэймонд, – отрывисто произнес он, – вам знаком джентльмен по фамилии Клеверинг, проживающий в "Хоффман-хаус"?
– Не слыхал о таком.
– Это человек утонченных манер. Не хотели бы вы с ним познакомиться?
Я последовал примеру мистера Грайса, вперил взгляд в полку над камином и, подумав, произнес:
– Я не смогу ответить, пока не пойму суть дела.
– Понимать тут особо нечего. Мистер Генри Клеверинг, джентльмен и светский лев, живет в "Хоффман-хаус". В городе его не знают. Он катается, гуляет, курит, но на приемы не ходит, смотрит на дам, но ни одной не кланяется. Короче говоря, это человек, с которым желательно бы познакомиться, но который, будучи особой гордой и отчасти наделенной обычным для выходцев из Старого света предубеждением перед свободным нравом и развязностью янки, для нас так же недосягаем, как император Австрии.
– И вы хотите…
– Он мог бы стать славным компаньоном молодому восходящему адвокату из приличной семьи с хорошей репутацией. Не сомневаюсь, если вы возьметесь обрабатывать его – не пожалеете.
– Но…
– Возможно, даже захотите посвятить его в семейные дела, довериться ему и…
– Мистер Грайс, – отрубил я, – я никогда не стану искать дружбы человека, чтобы после сдать его полиции.
– Для вашего плана необходимо познакомиться с мистером Клеверингом, – сухо ответил он.
– А-а! – воскликнул я. – Так он имеет отношение к этому делу?
Мистер Грайс задумчиво разгладил рукав пиджака.
– Не знаю, поэтому и может понадобиться его сдать. Так вы согласны?
– Да.
– Даже если найдете его приятным в общении?
– Да.
– Даже если в разговоре узнаете нечто, что может помочь вашим попыткам спасти Элеонору Ливенворт?
Произнесенное на этот раз "да" звучало уже не так уверенно. Играть в предстоящей драме роль шпиона мне хотелось меньше всего.
– В таком случае, – продолжил мистер Грайс, не обращая внимания на полный сомнений тон, которым я соглашался, – советую вам незамедлительно поселиться в "Хоффман-хаус".
– Сомневаюсь, что это поможет, – сказал я. – Если не ошибаюсь, я уже встречался с этим джентльменом и даже разговаривал с ним.
– Где?
– Сначала опишите его.
– Высок, хорошо сложен, держится очень прямо, красивое загорелое лицо, волосы каштановые, но с проседью, проницательный взгляд и плавная речь. Очень представительная личность, уверяю вас.
– У меня есть причины полагать, что я уже видел его, – сказал я и в двух словах рассказал, когда и где.
– Хм… – протянул сыщик, выслушав меня. – Вы явно интересуете его не меньше, чем он нас. Жаль, что вы уже разговаривали с ним, это могло создать неблагоприятное впечатление, а сейчас очень важно, чтобы между вами не было недоверия.
Он встал и прошелся по комнате.
– Что ж, придется продвигаться медленнее, вот и все. Дайте ему возможность увидеть вас в ином, лучшем свете. Зайдите в читальный зал "Хоффман-хаус". Заговорите с людьми, которых встретите там, только не слишком настойчиво и выберите собеседников посолиднее. Мистер Клеверинг весьма привередлив и не почтет за честь внимание рубахи-парня, который запанибрата со всеми вокруг. Покажите, кто вы есть на самом деле, и он сам подойдет к вам.
– А что, если мы ошибаемся, и человек, которого я встретил на углу Тридцать седьмой улицы, был не мистером Клеверингом?
– Я буду очень удивлен, вот и все.
Не зная, что еще возразить, я замолчал.
– А мне пока придется хорошо подумать, – весело прибавил он.
– Мистер Грайс, – сказал я, чтобы показать, что все эти разговоры о посторонних людях не смогли заставить меня забыть собственные планы, – есть один человек, о котором мы еще не поговорили.
– Да? – негромко произнес он, развернувшись так, что у меня перед глазами снова оказалась его широкая спина. – И кто же это?
– Как кто? Мистер…
Но я не смог продолжить. Какое право имел я упоминать имя человека, не имея достаточных доказательств его вины?
– Прошу прощения, – сказал я, – но я, пожалуй, не стану поддаваться порыву и не буду называть имен.
– Харвелл? – буднично обронил сыщик.
Кровь, прихлынувшая к моему лицу, невольно подтвердила его догадку.
– Не вижу причин, почему бы нам не поговорить о нем, – продолжил мистер Грайс. – Конечно, в том случае, если от этого разговора будет какая-то польза.
– Думаете, во время допроса его показания были правдивыми?
– Их не опровергли.
– Он своеобразный человек.
– Я тоже.
Я несколько смутился и, понимая, что оказался в невыгодном положении, взял со стола шляпу, приготовившись попрощаться, но вдруг, вспомнив о Ханне, спросил, нет ли о ней новостей.
Мистер Грайс замялся и не отвечал так долго, что я уже начал сомневаться, собирается ли этот человек доверять мне, но неожиданно он поднял обе руки и с жаром воскликнул:
– Это не дело, а чертовщина какая-то! Если бы сама земля разверзлась и поглотила эту девицу, она бы и то не исчезла так бесследно.
У меня упало сердце. Элеонора говорила: "Ханна мне не поможет". Неужели она действительно исчезла? Навсегда?
– У меня задействована целая толпа агентов, не говоря уже о простых людях, но никто даже шепота не слышал о том, где она или что с ней случилось. Я только боюсь, что одним прекрасным утром она всплывет в реке без признания в кармане.
– Все зависит от ее показаний, – заметил я.
Он коротко фыркнул.
– Что об этом говорит мисс Ливенворт?
– Что Ханна делу не поможет.
Мне показалось, услышанное несколько удивило мистера Грайса, но он попытался скрыть это, для чего кивнул и произнес:
– Ее нужно найти, и я найду ее, если пошлю В .
– В ?
– Это мой агент, живой вопросительный знак, поэтому мы зовем его В – первая буква слова "вопрос". – И когда я повернулся, чтобы уходить, добавил: – Когда станет известно содержание завещания, приходите ко мне.
Завещание! Я совсем забыл о завещании.
Глава 15
Открываются дороги
Нет и не может в этом быть добра .
Уильям Шекспир. Гамлет
Я пришел на похороны мистера Ливенворта, но не видел сестер ни до, ни после церемонии. Однако мне удалось поговорить с мистером Харвеллом, и этот недолгий разговор, хотя и не принес ничего нового, дал обильную пищу для новых предположений. Ибо он, едва заметив меня, первым делом спросил, видел ли я вчерашнюю вечернюю "Телеграм", и когда я ответил утвердительно, посмотрел на меня с такой тоской и мольбой во взгляде, что я не удержался и спросил, как такие чудовищные намеки, порочащие доброе имя благородной юной леди, могли попасть в газеты. Его ответ поразил меня:
– Чтобы виновная сторона раскаялась и назвалась истинным убийцей.
Интересное замечание для того, кто не знает ни настоящего убийцы, ни его характера, и я бы продолжил разговор, но секретарь, человек немногословный, после этого замкнулся в себе, и больше из него вытащить ничего не удалось. Очевидно, мне все же предстояло втереться в доверие к мистеру Клеверингу или к кому-нибудь другому, кто мог бы пролить свет на тайны этих девиц.
В тот вечер мне сообщили, что мистер Вили вернулся домой, но пока еще был не в том состоянии, чтобы разговаривать о таком болезненном деле, как убийство мистера Ливенворта. Также я получил записку от мисс Элеоноры, в которой она указывала свой адрес и одновременно просила не навещать ее без серьезного повода, поскольку она слишком плохо себя чувствует, чтобы принимать гостей. Это короткое письмо тронуло меня. Больная, одинокая, в чужом доме – не позавидуешь!
На следующий день, выполняя пожелания мистера Грайса, я отправился в "Хоффман-хаус" и занял место в читальном зале. Не прошло и минуты, как вошел джентльмен, в котором я мгновенно узнал человека, с которым разговаривал на углу Тридцать седьмой улицы и Шестой авеню. Он, должно быть, тоже меня вспомнил, ибо, увидев, несколько смутился, но, придя в себя, взял газету и вскоре, по всей видимости, углубился в чтение, вот только я чувствовал на себе внимательный взгляд его красивых черных глаз, изучающий мое лицо, фигуру, одежду и движения с интересом, который меня в равной степени поразил и привел в замешательство. Я чувствовал, что с моей стороны было бы неблагоразумно рассматривать его в ответ, хотя меня так и подмывало встретить его взгляд, чтобы понять, какие чувства вызвали у него интерес к совершенно незнакомому человеку, поэтому я встал, подошел в своему старому другу, который сидел за столом напротив, и завязал с ним разговор, во время которого, поинтересовался, не знает ли он, кто этот красивый незнакомец. Дик Фербиш был человеком светским и знал всех.
– Его фамилия Клеверинг, он из Лондона. Больше я ничего не знаю, хотя он постоянно попадается мне на глаза, где угодно, но только не в частных домах. Он до сих пор не представлен в обществе. Возможно, ждет рекомендательные письма.
– Джентльмен?
– Несомненно.
– Вы с ним разговаривали?
– Да, только разговор получается каким-то односторонним.
Я улыбнулся, когда увидел гримасу, которой Дик сопроводил это замечание.
– Что также доказывает, что он не так-то прост.
Рассмеявшись на этот раз во весь голос, я покинул его и через несколько минут неторопливо вышел из зала.
Снова смешавшись с толпой на Бродвее, я глубоко задумался об этом небольшом происшествии. Чтобы этот неизвестный джентльмен из Лондона, который бывал везде, кроме частных домов, мог быть каким-то образом связан с делом, которое я принимал так близко к сердцу, казалось не просто маловероятным, но абсурдным, и впервые мне захотелось усомниться в проницательности мистера Грайса, посоветовавшего мне обратить на него внимание.
На следующий день я повторил эксперимент, однако не с бóльшим успехом, чем в прошлый раз. Мистер Клеверинг вошел в зал, но, увидев меня, не стал задерживаться. Я начал понимать, что сблизиться с ним будет не так-то просто. Чтобы сгладить разочарование, вечером я зашел к Мэри Ливенворт. Она приняла меня почти по-сестрински радушно.
– Ах, – промолвила она после того, как представила меня стоявшей рядом с ней пожилой даме, какой-то родственнице, – вы пришли сообщить, что Ханну нашли, да?
Я покачал головой.
– Нет, пока еще.
– Но сегодня здесь был мистер Грайс, и он говорил, что надеется что-то узнать о ней в ближайшие сутки.
– Мистер Грайс приходил сюда?
– Да, рассказывал, как продвигаются дела… Хотя продвинулись они не так уж далеко.
– Но никто этого и не ждал. Не нужно так легко падать духом.
– Но я ничего не могу с собой поделать. Каждый день, каждый час, который проходит в этой неопределенности, горой давит сюда. – Она приложила дрожащую руку к груди. – Я всех заставлю работать, я не остановлюсь ни перед чем, я…
– Что вы сделаете?
– Ах, не знаю, – ответила мисс Мэри и вдруг изменилась в лице. – Возможно, ничего. – И прежде чем я успел ответить на это, добавила: – Вы сегодня видели Элеонору?
Я ответил отрицательно.
Мисс Мэри этот ответ, похоже, не удовлетворил. Она дождалась, пока родственница выйдет из комнаты, и лишь после этого с озабоченным видом поинтересовалась, здорова ли сестра.
– Боюсь, что нет, – ответил я.
– Разлука с Элеонорой – настоящее испытание для меня. Только не подумайте, – прибавила она, возможно заметив мой удивленный взгляд, – что я отказываюсь от своей доли вины в том, что все ужасно сложилось. Я готова признать, что первая предложила разъединиться. Только от этого не легче.
– Все же ей сейчас хуже, чем вам, – заметил я.
– Хуже? Почему? Потому что она осталась бедной, а я стала богатой, вы это хотите сказать? Ах, – продолжила она, не дожидаясь ответа, – если бы я только могла уговорить Элеонору разделить со мной это богатство! Я бы охотно отдала ей половину того, что получила, но, боюсь, ее невозможно убедить взять у меня хотя бы доллар.
– В данных обстоятельствах ей лучше этого не делать.
– Я так и подумала, но мне было бы куда проще, если бы она приняла деньги. Это богатство, свалившееся как снег на голову, теперь гнетет меня, мистер Рэймонд. Когда сегодня зачитали завещание, которое делает меня владелицей такой огромной суммы, мне показалось, что меня накрыло тяжелой, густой пеленой, запятнанной кровью и сплетенной из страхов. Ах, как же это не похоже на те чувства, с которыми я когда-то ждала этого дня! Мистер Рэймонд, – с коротким вздохом продолжила она, – сейчас это может показаться чудовищным, но меня воспитали так, чтобы я думала об этой минуте с гордостью, если не с нетерпением. Деньги играли такую большую роль в моем маленьком мире… Нет, я не хочу в этот суровый час расплаты кого-то обвинять, и меньше всего дядю, но с того дня, двенадцать лет назад, когда он в первый раз обнял нас и, посмотрев на наши детские лица, сказал: "Светленькая мне нравится больше, я сделаю ее наследницей", мне потакали, меня баловали и портили, называли маленькой принцессой и дядиной красавицей, и просто удивительно, что я вообще сохранила в душе хоть какие-то побуждения истинной женственности. Да, я с самого начала знала, что единственно по дядиной прихоти возникло это различие между мною и сестрой; отличие, которое превосходство в красоте, достоинстве или добродетели не могло породить, ибо Элеонора обладает всеми этими качествами в большей степени, чем я.
Замолчав на миг, она сглотнула, прогоняя родившийся в горле всхлип. Эта попытка сдержать чувства выглядела трогательной и милой одновременно. Потом, когда мой взгляд переместился на ее лицо, мисс Мэри произнесла тихим, почти умоляющим голосом:
– Если за мной есть вина, вы видите, что для этого существует какое-то объяснение; заносчивость, тщеславие и себялюбие беззаботной юной наследницы считались не более чем подтверждением достойной похвалы гордости. Ах! – горько вскликнула она. – Это деньги, деньги нас погубили! – Потом проговорила замирающим голосом: – А теперь оно пришло ко мне этим наследием зла, и я… Я бы отдала его все за… Но это слабость! Я не имею права беспокоить вас своими горестями. Прошу, забудьте все, что я говорила, мистер Рэймонд, или считайте мои жалобы причитаниями несчастной девицы, согбенной скорбью и раздавленной тяжестью навалившихся на нее трудностей и страхов.
– Но я не хочу забывать, – ответил я. – Вы говорили хорошие слова, проявили благородные порывы. Богатство окажется благом для вас, если вы встречаете его с такими чувствами.
Мэри Ливенворт махнула рукой.
– Невозможно! Оно не может быть благом… – И потом, как будто испугавшись собственных слов, она прикусила губу и быстро добавила: – Очень большие деньги не бывают благом. А теперь, – продолжила она совершенно изменившимся тоном, – я хочу поговорить с вами на тему, которая может показаться несвоевременной, но которая, тем не менее, должна быть затронута, если намерению, которое я храню в сердце, суждено когда-либо воплотиться в жизнь. Дядя, как вы знаете, перед смертью писал книгу о китайских обычаях и верованиях. Он мечтал опубликовать ее, и я, естественно, хочу осуществить его желание, но для этого мне необходимо не только углубиться в этот вопрос – для этого понадобятся услуги мистер Харвелла, а я хочу как можно быстрее избавиться от этого джентльмена, – но и найти достаточно сведущего человека, который довел бы это дело до конца. Трудно просить об этом человека, который всего лишь неделю назад был мне совершенно не знаком, и, возможно, не стоит этого делать, но я была бы очень довольна, если бы вы согласились взглянуть на рукопись и рассказать мне, что осталось доделать.