"Когда…" – подумала я. Это то самое "когда", которое, скорее всего, все и погубит. Намереваясь просто выполнить ее желание, я написала мистеру Клеверингу письмо, в котором передала ее слова и попросила запастись терпением, пообещав сообщать ему о любых обстоятельствах. Отправив письмо на его лондонский адрес, я стала ждать развития событий.
И они не замедлили наступить. Через две недели я услышала о скоропостижной смерти мистера Стеббинса, священника, который их поженил. Пока я приходила в себя от этого потрясения, пришла вторая новость: в одной нью-йоркской газете среди прибывших в "Хоффман-хаус" значилось имя мистера Клеверинга. Это говорило о том, что мое письмо не возымело действия и что терпение, на которое столь неосмотрительно понадеялась Мэри, исчерпалось. Поэтому я ничуть не удивилась, когда спустя пару недель или около того от него на мой адрес пришло письмо. Из-за неосторожности мистер Клеверинг не поставил на нем специального значка, и я, начав читать его, успела узнать, что после постоянных неудач, которыми заканчивались все его попытки получить к ней доступ, на людях и приватно, неудач, которые иначе чем ее нежеланием видеться с ним он объяснить не мог, мистер Клеверинг принял решение поставить на кон все, даже ее расположение, и, обратившись к ее дяде, раз и навсегда положить конец неопределенности.
Вы нужны мне, – писал он, – с приданым или без него, для меня это не важно. Если вы сами не придете, мне придется последовать примеру храбрых рыцарей, моих предков, взять штурмом ваш замок и забрать вас силой.
Хорошо зная Мэри, я не удивилась, когда через несколько дней после этого она передала мне для переписывания такой ответ:
Если мистер Роббинс думает, что будет счастлив с Эми Белден, пусть он пересмотрит свое решение. Таким шагом он не только погубит счастье той, о любви к которой говорит, но и сведет на нет чувство, которое все еще связывает их.
Ни даты, ни подписи на нем не стояло. То был предупреждающий крик, который издает пылкое, независимое существо, когда оказывается припертым к стенке. Оно заставило содрогнуться даже меня, хотя я с самого начала знала, что ее милое упрямство было не более чем пеной, беспокойной пеной, мечущейся над беззвучными глубинами холодной решительности и в высшей степени взвешенной целеустремленности.
О том, как это письмо отразилось на мистере Клеверинге и на его судьбе, я могу лишь догадываться. Я знаю только, что через две недели мистер Ливенворт был найден убитым в своей комнате, а Ханна Честер пришла ко мне прямиком с места преступления и стала умолять пустить ее и спрятать от всех, если я люблю Мэри Ливенворт и хочу услужить ей.
Глава 33
Неожиданное признание
Полоний: Что читаете, милорд? Гамлет: Слова, слова, слова…
Уильям Шекспир. Гамлет
Миссис Белден замолчала, окутанная мрачной тенью, которую пробудили эти слова, и комната ненадолго прогрузилась в тишину. Нарушил ее я, попросив рассказать о последнем эпизоде подробнее, ибо для меня было загадкой, как Ханна смогла найти ее дом, не зная окрестностей.
– Ночь выдалась прохладная, – начала она, – и я легла пораньше. Спала я в этой комнате, когда примерно за пятнадцать минут до часа (последний поезд проходит через Р** в 12:50) кто-то негромко постучал в окно у изголовья моей кровати. Решив, что заболел кто-то из соседей, я привстала и спросила, кто там. Последовал тихий, приглушенный ответ:
– Ханна, горничная мисс Ливенворт! Пожалуйста, впустите меня через кухню.
Удивившись, услышав хорошо знакомый голос, и испугавшись сама не знаю чего, я схватила лампу и поспешила в кухню.
– Вы одна? – спросила я.
– Да, – ответила она.
– Тогда входите.
Но как только она вошла, силы покинули меня и мне пришлось сесть, потому что я увидела, что она бледна и выглядит странно, в руках ни сумок, ни чемодана. И вообще она была похожа на какой-то блуждающий дух.
– Ханна! – ахнула я. – Что? Что случилось? Что привело вас сюда в таком состоянии и в столь позднее время?
– Мисс Ливенворт прислала меня, – ответила она тихим, монотонным голосом, как человек, повторяющий выученный урок. – Она велела мне прийти сюда, сказала, что вы меня спрячете. Я не должна выходить из дома, и никто не должен знать, что я здесь.
– Но почему? – спросила я, содрогаясь от тысячи неясных страхов. – Что стряслось?
– Не могу сказать, – прошептала она. – Мне запрещено. Я должна оставаться здесь и молчать.
– Но, – начала я, помогая ей снять дешевенькую шаль из тех, что рекламируют в газетах, – вы должны рассказать. Неужели она запретила рассказать мне ?
– Да. Всем, – ответила девица и до боли сжала губы. – А я никогда не нарушаю своего слова, и под пыткой ничего не скажу.
Ханна выглядела такой решительной, такой не похожей на себя прежнюю, робкую и застенчивую, какой я ее помнила, что я могла только молча смотреть на нее.
– Вы же пустите меня? – спросила она. – Не прогоните?
– Нет, – ответила я, – я вас не прогоню.
– И никому не скажете?
– И никому не скажу, – пообещала я.
Это, похоже, успокоило ее. Поблагодарив, она молча пошла за мной наверх. Я поселила ее в комнату, в которой вы ее нашли, потому что это самое неприметное помещение в доме, и там она с тех пор оставалась. Все у нее было хорошо, и всем она была довольна до этого ужасного дня.
– На этом все? – поинтересовался я. – Потом вы не попытались получить от нее объяснения? Она ничего не рассказывала о том, что заставило ее бежать?
– Нет, сэр. Она хранила упорное молчание. И тогда, и на следующий день, когда я пришла к ней с газетой и со страшным вопросом на устах, связано ли ее бегство с убийством в доме мистера Ливенворта, она ничего не рассказала, лишь призналась, что действительно сбежала из-за этого. Кто-то или что-то запечатало ее уста, и, как Ханна сама выражалась, она бы не стала говорить и под пыткой.
Последовало новое недолгое молчание, а потом, все еще размышляя над вопросом, который интересовал меня больше всего, я сказал:
– Эта история, этот ваш рассказ о тайной свадьбе Мэри Ливенворт и об отчаянном положении, в котором она из-за него оказалась, положении, от которого ее могла спасти лишь смерть дяди, вместе с признанием Ханны, что она покинула дом и нашла пристанище у вас по настоянию Мэри Ливенворт, и есть фундамент для ваших подозрений, о которых вы упоминали?
– Да, сэр. И еще доказательство ее интереса к этому делу, которое подтверждает письмо от нее, полученное мною вчера, которое сейчас, как вы говорите, находится у вас.
О, это письмо!
– Я знаю, – прерывающимся голосом сказала миссис Белден, – в таком серьезном деле нельзя делать поспешных выводов, но как же их не делать, сэр, если я знаю то, что знаю?
Я не ответил. В голове у меня крутился старый вопрос: после всего, что стало известно, можно ли по-прежнему верить, что на руках Мэри Ливенворт нет крови ее дяди?
– Ужасно делать такие выводы, – продолжила миссис Белден, – и ничто, кроме ее слов, написанных ее собственной рукой, не могло бы привести меня к ним, но…
– Прошу прощения, – прервал ее я, – но в начале разговора вы говорили, что не верите в виновность мисс Мэри. Готовы ли вы повторить это?
– Да, да! Она могла подтолкнуть кого-нибудь к этому, но я никогда не поверю, что она сама способна на такое. О нет! О нет! Что бы ни случилось в ту страшную ночь, Мэри Ливенворт не притрагивалась ни к пистолету, ни к пуле и даже не стояла рядом, когда их пустили в дело, можете не сомневаться. Только человек, который любил ее, который мечтал о ней и понимал, что не сможет получить ее другим путем, мог бы решиться на поступок столь жуткий.
– Значит, вы думаете…
– Что это мистер Клеверинг? Да, я так думаю, и, сэр, если вспомнить, что он ее муж, разве это не жутко?
– Да, конечно, – сказал я, вставая, чтобы не показать, как меня поразил этот ее вывод.
Что-то в моем тоне или виде, похоже, удивило ее.
– Надеюсь, я не сказала лишнего, – произнесла она с нотками зарождающегося недоверия в голосе. – В моем доме лежит мертвая девушка, и я знаю, что должна быть очень осторожна, но…
– Вы ничего такого не сказали, – ответил я и двинулся к двери, охваченный желанием поскорее выйти из этой комнаты хотя бы ненадолго, потому что сам воздух в ней начал душить меня. – Никто не может вас осудить за то, что вы сказали или сделали сегодня. Но… – Я сделал шаг назад. – Я хочу задать вам еще один вопрос. Чтобы говорить о Генри Клеверинге такое, у вас есть иные причины, кроме естественного отвращения при мысли, что подобное преступление может совершить молодая, прекрасная женщина?
– Нет, – прошептала она, и голос ее снова дрогнул от волнения.
Мне это показалось малоубедительным, и я отвернулся с тем же ощущением удушья, которое испытал, узнав, что исчезнувший ключ нашелся у Элеоноры Ливенворт.
– Прошу меня простить, – сказал я. – Мне нужно побыть одному, чтобы обдумать услышанное. Я скоро вернусь.
И без дальнейших объяснений я покинул комнату.
Следуя неопределенному порыву, я пошел наверх и встал у западного окна комнаты Ханны. Занавески были задернуты, и комнату окутывала похоронный полумрак, но на миг его мрачность и ужас перестали ощущаться, я погрузился в ужасающий спор с самим собой. Какую роль исполняла Мэри Ливенворт в этом преступлении: непосредственный исполнитель или простой соучастник? Означают ли предубеждение мистера Грайса, заверения Элеоноры, косвенные улики хотя бы даже тех фактов, которые стали нам известны, возможность того, что выводы миссис Белден верны? В том, что все сыщики, заинтересованные в этом деле, посчитают вопрос закрытым, я не сомневался, но правильно ли это? Неужели нужно полностью исключить вероятность обнаружения тех или иных улик, указывающих на то, что мистера Ливенворта все же убил Генри Клеверинг?
С этой мыслью в голове я посмотрел на дверь комнатки, в которой лежало тело девушки, по всей вероятности, знавшей правду, и у меня защемило сердце. О, почему мертвые не могут говорить? Почему она лежит там такая безмолвная, такая безвольная, такая недвижимая, когда одно лишь слово от нее могло бы дать ответ на этот страшный вопрос? Существует ли сила, способная заставить эти бескровные губы двигаться?
Поддавшись минутному пылу, я подошел к ней. Господи, до чего неподвижна! С какой насмешкой эти сомкнутые уста и веки встретили мой ищущий взгляд! Камень и тот не был бы столь безответным.
С чувством, очень близким к злости, стоял я там, когда… Что это выглядывает у нее из-под плеч там, где они прижались к кровати? Конверт? Письмо? Да.
От столь неожиданного открытия у меня закружилась голова, полыхнули безумные надежды. Я в великом волнении наклонился и вытащил письмо. Оно было запечатано, но не подписано. Торопливо сломав печать, я окинул взглядом его содержание. Боже! Это написано самой девицей! Одного вида письма было достаточно, чтобы это понять. С таким чувством, будто только что случилось чудо, я бросился с ним в соседнюю комнату и занялся расшифровкой неровного почерка.
Вот что было написано кривыми печатными буквами простым карандашом на внутренней стороне обычной писчей бумаги:
Я плохая. Все это время я знала вещи о которых нужно было рассказать но я не осмелилась он сказал что убьет меня если я расскажу это я про высокого красивого жентельмена с черными усами которого я встретила когда он выходил из комнаты мистера Ливенворта с ключом в руке ночью когда мистер Ливенворт был убит. Он так боялся что дал мне денег и заставил удрать и прийти сюда и молчать обо всем но я больше так не могу. Я каждый день как будто бы вижу мисс Элеонору как она рыдает и спрашивает меня хочу ли я посадить ее в тюрьму. Но Господь свидетель я бы скорее умерла. И это правда это мои последние слова и я молюсь чтобы все-все меня простили и надеюсь что никто не станет меня винить и что они отстанут от мисс Элеоноры и возьмутся за поиски жентельмена с черными усами.
Книга четвертая
Задача решена
Глава 34
Мистер Грайс снова берет дело в свои руки
Переиродить Ирода .
Уильям Шекспир. Гамлет
Придумана врагами штука эта .
Уильям Шекспир. Король Ричард III
Минуло полчаса. Поезд, на котором мог, а по моим расчетам – должен был приехать мистер Грайс, прибыл, и я стоял в воротах, в неописуемом возбуждении наблюдая за медленно, с трудом приближающейся разношерстной толпой мужчин и женщин, которые начали выходить из станции, когда состав отъехал. Окажется ли мистер Грайс среди них? Был ли характер телеграммы достаточно категоричен, чтобы он, несмотря на болезнь, приехал? Письменное признание Ханны заставляло трепетать мое сердце, сердце, преисполнившееся ликования, как каких-то полчаса назад оно было преисполнено сомнением, борьбой и недоверием. Мне уже начал мерещиться долгий день, проведенный в нетерпении, когда часть приближающейся толпы свернула на другую улицу и я увидел мистера Грайса, который, опираясь на костыль и явно превозмогая боль, медленно брел в мою сторону.
Лик его был задумчив.
– Так, так, так, – промолвил он, когда мы встретились у ворот. – Хорошенькое дельце вырисовывается, должен сказать. Значит, Ханна мертва, да? И все перевернулось с ног на голову. Гм, и что же вы теперь думаете о Мэри Ливенворт?
Таким образом, было бы вполне естественно, чтобы я, после того как мистер Грайс вошел в дом и был проведен в гостиную миссис Белден, начал свой рассказ с признания Ханны, но я этого не сделал. Из-за того ли, что мне хотелось заставить его пройти через ту череду надежд и страхов, которые выпали на мою долю, когда я приехал в Р**, или же из-за того, что по греховной природе человеческой во мне жило чувство обиды, рожденное упорным неприятием мистером Грайсом моих подозрений в адрес Генри Клеверинга и подталкивавшее меня к тому, чтобы ошеломить его этим известием в тот самый миг, когда его собственные убеждения перерастут в совершенную уверенность, – не могу утверждать. Достаточно сказать, что лишь после того, как я изложил мистеру Грайсу все остальные обстоятельства, связанные с моим пребыванием в этом доме; после того, как я увидел, что глаза его загорелись, а губы задрожали от возбуждения, когда он услышал о прочтении письма от Мэри, найденного в кармане миссис Белден; нет, после того, как я по восклицаниям наподобие "Потрясающе! Интереснейшая игра сезона! Ничего подобного не было со времен дела Лафарж!" понял, что в следующее мгновение он огласит какую-нибудь свою версию, которая, будучи услышанной единожды, навсегда разделит нас стеной, я позволил себе протянуть ему письмо, найденное под телом Ханны.
Никогда не забуду, с каким выражением лица мистер Грайс его взял.
– Боже правый! – воскликнул он. – Что это?
– Предсмертное признание Ханны. Я нашел его на кровати, когда полчаса назад поднялся туда, чтобы еще раз на нее взглянуть.
Развернув письмо, он прочитал его с недоверчивым видом, который, впрочем, очень быстро сменился сильнейшим удивлением, и начал крутить в руках, осматривая.
– Удивительная улика, – заметил я тоном, не лишенным ноток торжества. – Это меняет все дело.
– Думаете? – коротко обронил мистер Грайс, а потом, пока я удивленно смотрел на него, ибо повел он себя совершенно не так, как я ожидал, поднял на меня взгляд и произнес: – Вы говорите, что нашли его на кровати? Где именно?
– Под телом девушки, – ответил я. – Я увидел торчащий из-за плеча уголок и вытащил его.
Он остановился передо мною.
– Оно было сложено или закрыто, когда вы его увидели?
– Сложено и запечатано в этом, – ответил я, показывая ему конверт.
Мистер Грайс взял конверт, внимательно осмотрел и продолжил расспросы:
– Конверт выглядит сильно помятым, как и само письмо. Когда вы их нашли, они уже были такими?
– Да, и не только помяты, но и перегнуты пополам, как видите.
– Перегнуты пополам? Вы уверены? Сложены, запечатаны и перегнуты, как будто тело придавило письмо, пока Ханна еще была жива?
– Да.
– Тут нет никакого подвоха? Это не выглядело так, будто письмо подбросили после ее смерти?
– Ничуть. Я бы даже сказал, что все выглядело так, будто она держала его в руке, когда ложилась, но, повернувшись, уронила его, а потом легла сверху.
Глаза мистера Грайса, до сих пор горевшие, словно заволокло тучей – мои ответы его явно разочаровали. Опустив письмо, он на минуту задумался, но вдруг снова его поднял, внимательно осмотрел края бумаги, на которой оно было написано, и, метнув на меня быстрый взгляд, исчез вместе с ним в тени оконной занавески. Поведение его было столь необычным, что я невольно поднялся и последовал за ним, но он махнул рукой, чтобы я оставался на месте, и сказал:
– Займитесь пока коробочкой на столе, о которой вы столько говорили. Проверьте, нет ли там того, что мы имеем полное право ожидать найти. Я хочу немного побыть один.
Усмирив изумление, я по его просьбе взялся за коробку, но не успел снять крышку, как он вернулся, с видом сильнейшего возбуждения бросил письмо на стол и воскликнул:
– Я говорил, что ничего подобного не было со времен дела Лафарж? Так вот, такого еще не было ни в одном деле. Удивительный случай! Мистер Рэймонд, – от волнения он впервые за все время нашего знакомства посмотрел мне в глаза, – приготовьтесь к разочарованию. Признание Ханны – фальшивка!
– Фальшивка?
– Да. Фальшивка, подделка, называйте, как хотите. Она этого не писала.
Ошеломленный, я в негодовании вскочил с кресла и воскликнул:
– Почему вы так решили?
Наклонившись, он вложил письмо мне в руку.
– Взгляните. Осмотрите его внимательно. А теперь скажите, что вам в первую очередь бросилось в глаза?
– Первым делом я обратил внимание на то, что буквы не каллиграфические, а печатные, чего, собственно, и можно было ожидать от такой девушки, как она.
– Что еще?
– Письмо написано на обратной стороне обычной писчей бумаги…
– Обычной?
– Да.
– То есть это бумага обычного качества, которая продается в магазинах.
– Да, разумеется.
– Так ли это?
– Конечно.
– Посмотрите на строки.
– Что с ними? А-а, вижу, они идут рядом с верхним краем листа. Очевидно, здесь поработали ножницами.
– Другими словами, это большой лист, обрезанный до размеров обычной бумаги?
– Да.
– Это все, что вы заметили?
– Да, кроме слов.