Вовсе не всегда Леонид Александрович был тем, кем являлся теперь - миллионером, человеком с многочисленными дорогостоящими причудами. Еще каких-то пять лет тому назад Леня Остроумов был работником одного умирающего леспромхоза, расположенного в окрестностях ничем не примечательного уральского городишки Нижние Болота, и несчастный этот городок, провонявший тяжкими запахами допотопных медеплавилен, был для него основным окном в остальной цивилизованный мир. Жизнь у него, как у всех вокруг, шла по накатанным с самого рождения рельсам. После школы работа сначала в плавильном цеху, потом на лесной делянке - так здоровее и денежнее; ну а где работа - там пьянки, разборки с такими же, как он сам, смурными хлопцами, потом армия, снова леспромхоз, бабы… И получалось, что вроде как жизнь расписана далеко вперед: здесь ты родился, здесь ты женишься, здесь проживешь своим домом, сколько отпущено, здесь и помрешь, и закопают тебя на поселковом кладбище на горке…
И все Леонида в этой жизни, в общем-то, устраивало, во всяком случае, даже мысли о том, чтобы менять в ней что-то, в голове его не водилось. Да и то подумать: как он ее сменяет-то?
Было их в семье всего четверо детей - три брата и сестра. Братья, Володька и Алешка, были старше Леонида, сестра Машка моложе. Ну, сестра - разговор особый, сестра была до ужаса похожа на тех девок, которых он заваливал после танцев - так, все на одно лицо, и вспомнить-то нечего. А вот братьев Леонид любил, и они его любили. С братьями-то хорошо, всякий знает - и обучат всему для жизни, чему надо, и если надо - придут на помощь, защитят. Да и то сказать - кто к тебе полезет, если все вокруг знают, что у тебя двое старших братьев. И потом все осталось так же, когда старший, Володька, отправился топтать зону аж на семь лет, а средний, Алешка, ушел служить в армию, в десантуру, да так в армии и остался.
Алешка был гордостью всего остроумовского семейства, где все из поколения в поколение либо горбатились на лесоповале, либо сидели - кто за драку, кто за кражу, - Лешка один из всех в люди вышел. Когда приехал в отпуск - уже после окончания училища, когда офицером стал, - на него сбежалась посмотреть вся улица. Алешка знал, что так будет, и чтобы поднять семейную-то гордость еще выше, нарочно вылез из такси на самом краю поселка и пошел на свою Кыштымскую пешком: десантные говнодавы на шнуровке, новенькая камуфляжка, грудь распахнута, а под ней - тельняшка в голубую небесную полосу, а на голове - голубой же лихой берет. Сразу видать: гордость армии и народа, советский десантник идет. У него и походка-то была не как у всех: шел на полусогнутых, пружинящих ногах - зверь зверем, хищник, а не человек!
Понятное дело, Ленька мечтал пойти по стопам брата Алексея, не по Володькиным. Он и вообще-то, прикрытый братьями, позволил себе вырасти малость не таким, как все вокруг него парни. В драки особо не лез, хотя силой бог не обидел, и зазывалы подолгу всегда перетаскивали его на свою сторону, когда подходил час "Ч"; девкам подолы против их воли не задирал; выпивать и то путем не выпивал, что, вообще, было дикостью: как это, здоровый молодой малый - и не пьет! Может, как раз болен чем? Да ничем он не был болен, просто словно помешался в один прекрасный момент на том, что будет жить не как все у них в Нижних Болотах, будет жить, как братан Алешка. Он ворочал по утрам пудовики, подтягивался на турнике, который сам соорудил возле крыльца, и даже - страшно сказать - хорошо доучивался в вечерней школе, готовясь поступать в знаменитое Рязанское училище ВДВ. Он не то что защитился от окружающего мира - он словно отстранился от него маленько, и, может, потому и сам стал замечать, и окружающие тоже какие-то за собой странности. Нравилось ему смотреть на закат или на восход солнца, нравилось думать о всякой ерунде: почему кошки такие ловкие, почему одни животные едят траву, а другие только мясо, и почему при этом человек жрет все, почему из одной и той же земли растет и горький лук, и сытная картошка, и сладкая земляника… А сильнее всего его занимали птицы. Другой раз Леньке даже казалось, что ему доступен их язык, - так ему понятна была и хитрость ворон, и ухаживания воробья за воробьихой - это у них ужасно смешно получалось, как у человеческого молодняка после какой-нибудь дискотеки, и премудрость синиц, и красота снегирей, и мужество клестов - он даже как-то в стеклянное январское утро залез на здоровенную ель, чтобы посмотреть - правда ли, что эти чудные птицы как раз в самую стужу птенцов выводят… А уж соловьев - тут и говорить нечего - соловьев всякий русский человек готов слушать и слушать, а Леонид в соловьиные ночи начала лета, кажется, и спать-то не ложился… Ну, была у него такая блажь, и никто с этим ничего не мог поделать. Отец только все беспокоился, не тронулся ли малый умом: только что говорил что-нибудь, и вдруг словно выключился на полуслове - стоит с идиотской улыбкой, молчит, к чему-то прислушивается.
- Слышал, тятя, как кукушка-то прокуковала?
- Да и хрен бы с ней? - возмущался, бывало, отец. - Мы с тобой про что говорили-то, помнишь, нет? Про то, что надо бы нам в огород насос "малыш" купить. А ты чего? Чего ты мне про кукушку-то эту? Сколько жить тебе, что ли, загадал?
- Да не время ей еще куковать-то, тятя! Вот к чему. Рано кукование-то она свое завела. Может, примета какая есть?
Однако мало-помалу и отец, как и все в леспромхозовском поселке, привык к этому чудачеству младшего сына и махнул на него рукой. Да и что ему оставалось делать-то…
То же самое было потом и в армии, где он точно так же мог впасть в столбняк, слушая птичьи трели. И ничто не могло помешать ему наслаждаться брачными песнями этих крохотных благородных созданий, не знающих злобы, не знающих подлости и коварства. Как и всех молодых, его пытались оседлать "деды", но первая же их попытка заставить его драить "очко" зубной щеткой привела к таким страшным потерям в дедовской команде, что от него мало-помалу отступились. Что взять с чокнутого, да еще и такого амбала?
Первое сильное сомнение в том, что ему все-таки удастся переломить жизнь и выскользнуть из родных Нижних Болот, настигло Леньку, когда после Чечни вернулся домой Алексей. Сначала все они решили, что приехал он в отпуск. Заявился братан, как всегда, в своей бравой форме, по погонам - уже старший лейтенант, на груди две медали и новый российский орден - крестик за мужество. Ходил Алешка все так же, на полусогнутых, но то ли ноги теперь слушались плохо, то ли форсу какого-то в брате поубавилось, но только не казался он больше Леньке красивым хищным зверем, хотя и появилось в Алешке что-то такое, от чего его все словно бы побаиваться начали. Даже отец и тот сказал как-то:
- Эк война-то тебя покорежила, хоть в глаза тебе не смотри.
- А ты и не смотри, - равнодушно парировал Алексей.
Взгляд у него и правда стал какой-то безразлично-жестокий, тяжелый, и смягчался Алексей, лишь когда видел Леньку.
- Хороший ты у меня, братка, - говорил он, замечая, конечно, что Ленька нет-нет да и дотронется до него, а то и просто до его одежки: любил, любил младший брата.
Ленька первый не выдержал, спросил:
- Ты чего, Алеш, в отпуску?
- Угу. - Вот и весь ответ.
- А большой отпуск? За всю войну, да?
- Большой, Алешка… Ух, большой отпуск…
Но сколько ни пытал его Ленька, как там да что в Чечне, сколько ни просил рассказать, за что награды - брат рассказывать не хотел.
- А ты людей убивал? - спрашивал Алешка, не унимался.
- А как же! - отвечал брат. - Меня же для того и учили столько времени. Ты вот пойдешь - и тебя научат. Война, брат. Я убивал, меня убивали. Сам знаешь, армия…
- Ну расскажи, а? - упрашивал Леонид, но брат так почти ничего и не рассказал, и даже выпив - а пил он теперь много, как все обычные люди вокруг Леонида, все равно язык не развязывал. Но что-то там внутри у него, видать, шипело и клокотало, потому что иногда из него вырывалось вдруг ни с того ни с сего:
- Лебедь, сука, поднасрал, а то бы, блин, показали мы им ихнюю Ичкерию! Они уже все у нас в руках были, сами все в Грозный сползлись, а тут он, этот миротворец херов: заключаем мир. А какой мир, если они, которые с оружиемп - не люди уже! Людоеды…
Один раз в Нижнем Тагиле, куда Ленька сопровождал брата за переводом - тот ездил получать свои "боевые", их обступили пятеро каких-то непонятных хмырей - дембеля не дембеля, урки не урки. Хмыри знали, зачем Алексей приезжал, знали даже, сколько у него денег, потому что один из них, нехорошо щерясь, назвал сумму и сказал, выщелкнув лезвие из большого десантного ножа:
- Ложишь все на бочку, земеля, и остаешься в живых.
Что Леонида поразило - брат даже не изменился в лице, а только скрипнул ему краем рта:
- Погляди, чтоб сзади не охерачили.
И, не произнеся больше ни слова, молча, без всякого замаха, совсем не грозным тычком вытянутых пальцев уложил сначала того, что был с ножом, потом второго - Ленька только потом понял, почему он выбрал именно его - у малого под курткой был наготове какой-то кургузый автомат. Этого Алешка в развороте достал ногой.
- Все, все, братан, - сказал один из нападавших. - Мы думали, ты из тыловых, кооперативный вояка, а ты свой. Все, неправы были, извини.
И брат снова поразил Леонида, возбужденного этой страшной скоротечной стычкой и вполне реальной опасностью: нападавших было больше, они явно знали, что делали, да к тому же были вооружены. Однако теперь, когда вроде бы все кончилось, брата извинение нападавшего почему-то не остановило. Он в прыжке достал того, кто извинился, и хотя тот среагировал мгновенно - вполне профессионально поставил блок против удара, Алешка резким движением кисти, направленной куда-то под основание шеи, словно срубил его.
- Вот теперь извинения приняты, - хмыкнул он. И, даже не взглянув на тех двоих, что остались на ногах, медленно прошел мимо них, как мимо пустого места.
- Здорово ты их? - сказал через какое-то время Леонид. - Просто класс! А вот пошел ты потом вот так мимо них… Не боялся, что в спину-то вдарят?
- Нет, братка, не боялся. Эти как раз не вдарят. Которые вдарят - тех я всех отключил. Эти уже на всю жизнь обтрухались…
Леонид долго молчал, обмозговывая ситуацию. Наконец не выдержал:
- А откуда ты знаешь - полезут или не полезут?
- Знаю, и все. Война научила… - Брат подумал и добавил: - Ты имей в виду: страх - он пахнет. Но это уж такой пахнет, который у человека последний ум вышиб…
Там же, в Нижнем Тагиле, Алексей познакомил его со своей зазнобой. Зазнобу звали Надеждой, работала она продавщицей в местном универмаге. Вообще-то не на Леонидов вкус, но бабенка вроде ничего: кругленькая, веселая, гостеприимная. Квартира своя в Тагиле - мужа выгнала, а потом его за что-то посадили, вот она и искала, как могла, свое женское счастье. И долго потом Леонид, когда думал о женщинах, представлял себе не зачуханных полупьяных землячек, а эту чистую, белую продавщицу, у которой бесстыже просвечивали под прозрачной кофточкой чашечки гипюрового бюстгальтера. Да, аппетитная бабенка, ничего не скажешь, а только Алешке все же он хотел бы какую-нибудь другую… Какую-нибудь библиотекаршу или учителку - молоденькую, чистенькую, скромную. Застенчивую. Похожую на птичку…
Война Алексея, видать, много чему научила, но совсем не тому, что нужно было сейчас для жизни, потому что по всему было видать: не знает братка, что ему с собой делать. А вскоре выяснилось и то, что мучило Алексея: ни в какой он не в отпуск приехал, а выкинули его из армии вчистую. Когда война шла - нужен был, а война кончилась - сразу все заслуги и достоинства стали недостатками: и жестокие-то десантники были, и конституционные права местного населения не обеспечили, и деньги от родного государства урвать хотят, а не понимают, дураки, того, что деньги надо было требовать тогда, когда они, десантники, нужны были. А теперь, когда все кончилось - кому они на хрен нужны?! Да и сами-то ВДВ сокращать начали, так что оказался Алексей ни с чем и брату заказал ходить в училище.
- На кой черт тебе мои ошибки повторять? - спрашивал он. - Видишь, как все кончилось? Руки по локоть в крови, делать ничего, кроме как убивать, не умею. Ну, и кому я теперь нужен?!
- Мне, братка! - восторженно выдыхал Леонид.
- Разве что тебе, - устало соглашался Алексей. - Но все ж таки в училище не ходи. Пустое дело. Поработай пока в нашем леспромхозе, а там что-нибудь вместе придумаем…
Но придумать ничего не успел. Сначала Алешка уехал в Свердловск, то бишь в Екатеринбург, вроде бы устроился там в Союзе воинов-интернационалистов - к своей стае поближе, потом служил в какой-то охранной лавочке, даже собирался уже Леньку к себе перетаскивать, а еще через полгода стало известно, что Алешка, самый лучший, самый замечательный человек на свете, самый лучший на свете брат и друган, сидит в нижнетагильской ИТК, там же, где мотает еще свой срок старший брательник. За что Алешка получил свой срок - они в семье долго не знали. Вроде как попал Алексей в какую-то банду из таких же, как сам, бывших "чеченцев", вроде кого-то они крепко подграбили. Но Ленька-то догадывался, что все это - фигня. Просто Алешка так и не нашел себе нормальную работу, зато кто-то другой нашел наконец применение его необыкновенным умениям, вот и замотала брата жизнь, затянула в свои жернова… Ленька смотрел на братов снимок в десантной форме, что висел у отца на самом видном месте, и ему хотелось пойти и набить кому-нибудь морду. Кому - он и сам толком не ведал…
Он по-прежнему ворочал пудовики, по-прежнему старался почем зря не пить вместе со всеми, по-прежнему был белой вороной, но теперь уже не знал - зачем это все, потому что понимал, что если уж такой сильный мужик, как Алешка, сломался, то уж его-то жизнь переломит в один момент - сунься он только начать менять ее. Так что перемен от жизни он больше не ждал и, мало того, теперь был почти уверен, что пойдет по стопам братьев.
К этому времени помер отец, но Ленька особо по этому поводу не переживал, не то что когда умерла мать. Теперь он даже мечтал попасть в ту же самую нижнетагильскую ИТК, где проводили суровые будни оба его брата… Может быть, даже больше поэтому, а не из-за того, чтобы был приработок, он связался с шайкой своих леспромхозовских, сплавлявших заготовленный государственный лес налево - строился народ много, и за полцены спелый уральский лес улетал в одно мгновение. Денег было не сказать чтобы много - больше хлопот, но по-другому их все равно взять было неоткуда, последнее время леспромхоз зарплату совсем не платил и воровство даже поощрял - получалась вроде как зарплата натурой.
Сестра Машка была не в счет - пила горькую на пару с мужем и в свои тридцать с небольшим выглядела на шестьдесят; оба они побирались возле единственного ресторана в городе, их сынок, четырнадцатилетний Сашка, Леонидов племянник, давно жил какой-то своей темной жизнью - подворовывал на станции, иногда с компанией таких же недомерков вскрывал на перегонах контейнеры со шмотьем, и тогда у его родителей наступала неделя сплошных праздников. И, что характерно, местные представители закона, тоже, как и все в поселке, не получавшие зарплату по нескольку месяцев, либо принципиально отказывались пресекать преступную деятельность Леонида, Сашки и других таких же, как они, бедолаг, либо за неимением средств для поддержания штанов, как любил говорить местный участковый Семен Величко, сами участвовали - прямо или косвенно - в разного рода правонарушениях местного значения. Попросту говоря, брали взятки как с тех, кто продавал лес, так и с тех, кто его покупал, отчего в конечном счете хорошо было всем, и кража государственного леса производилась как бы на законных основаниях…
Но рано или поздно всему приходит конец, и Леонид Остроумов терпеливо ждал. Ждал того самого мгновения, когда он наконец сможет обнять своего любимого многоопытного брата и учителя и пойти под его руководством по той стезе, которая уготована Леониду судьбой. Уготована же ему, в конце концов, какая-нибудь стезя?
Он ждал - и дождался. Как в старинной пословице насчет горы и Магомета.
Те дни раннего соловьиного лета запомнились Леониду на всю жизнь - столько тогда произошло сразу всего, круто поменявшего его биографию. Сначала, в один из тех дней, ближе к вечеру, заявился участковый Величко, который иногда все же под давлением начальства вспоминал о своих непосредственных обязанностях.
Леонид сидел на крыльце фамильного деревенского дома (вся Кыштымская была из таких домов), курил, соображал, куда лучше сегодня пойти ночевать: на сеновал на крытом дворе за домом или же в теплый омшаник на задах усадьбы. На сеновале было вольготно, духмяно, но нельзя курить, в омшанике же было ближе к оврагу за поселком, там в черемухе испокон века были самые голосистые в округе соловьи. Правда, на сеновале он хоть выспался бы, а в омшанике обязательно кто-нибудь да потревожит - не кореша, так девки какие-нибудь шалапутные набредут проведать… Вопрос этот - куда пойти ночевать, стоял ребром потому, что в избе, как всегда, задавали храпака в две пропитые глотки сестра со своим мужиком - сегодня в поселке было две свадьбы, видать, неплохая обломилась родственничкам подачка около ресторана - мало того что пришли захмеленные, так еще и с собой выпивки приволокли.
И вот пока Леонид принимал это боевое решение, в сумерках заскрипела калитка, ввалился в заплот, как к себе домой, Семен Величко, остановился возле Леонида. Шумно принюхался к нему, прислушался к звукам из дома.
- Сидишь? - глупо спросил он.
Леонид не ответил - чего отвечать-то, когда человек и сам все видит. Величко сел рядом, достал папиросы, протянул Леониду - угощайся, мол. Леонид помотал головой.
- Не…
- Чего так? - удивился Величко. - Что не пьешь - знаю. Так ты что, теперь еще и не куришь? - Хмыкнул. - Вот так посмотреть, дак с тебя только пример и брать. А ведь, поди, такой же дурной, как братья. - И окрысился без всякого перехода: - Чего не отвечаешь-то, когда с тобой разговаривают?!
- А чего отвечать? - Леонид пожал плечами. - Ты ж пришел зачем-то, значит, сам скажешь, что надо. А если без дела пришел, дак чего тогда и спрашивать.
Величко с досады аж папиросу выплюнул. Сказал неизвестно кому:
- Вот вахлюй-то! И все вы тут такие. - Величко родом был из другого леспромхоза, километрах в пятидесяти отсюда, а потому чувствовал себя здесь как бы иностранцем. - Да ты хоть знаешь, с чем я к тебе пришел?
Леонид посмотрел на него с искренним недоумением:
- Откуда ж мне знать-то? Скажешь - узнаю.
- Ну а с сеструхой твоей, поди, и вообще говорить нельзя, - словно сам себе заметил Величко. - А ведь до нее дело тоже касается… Значит, так, Леонид… Александрович… Должен бы я, вообще-то, собрать вас всех, Остроумовых, предупредить об ответственности, но поскольку, похоже, в нормальном состоянии сейчас один ты - на тебе и вся ответственность будет. Понял или не понял?!
- Понял, - поднялся Леонид. - Вся ответственность на мне. А за что хоть ответственность-то?
- Вот с этого тебе и надо было начинать! - веско сказал мудак Величко. - Ставлю вас в известность, что братан твой с колонии подорвал, понял? И не просто подорвал - какая-то кровь на нем, объявлен во всероссийский розыск. Ясно? Если домой заявится - сразу чтоб ко мне! Либо ты сам, либо сеструха, либо кто там у вас еще есть…
У Леонида радостно екнуло сердце. Не иначе как Алешка сбежал. Володьке-то какой смысл, а Алешке еще много сидеть, вот он и подорвал.
- Ага, прямо как увижу - так сразу и к тебе…