Она захлопывает дверь номера 1904. Босиком бежит к лифтам. Но когда двери открываются, она не может войти внутрь. Потому что почти все пространство кабины занимает контейнер для биоотходов. Огромный бак с коричневой крышкой и наклейкой на передней стенке: ЭММА, где вместо второй буквы "М" – связка моркови.
Эмма слышит – нет, чувствует! – шорох изнутри бака, доносящийся словно с глубины ста метров. Фонтан ужаса, со дна которого наружу рвется нечто, что – однажды выпущенное – уже никогда не будет поймано.
– Проклятая тварь! – кричит Антон Паландт. – Я должен был это сделать. У меня не оставалось выбора. У меня ведь нет денег! Почему никто этого не понимает? Почему вы не можете просто оставить меня в покое?
Эмма подходит ближе. Заглядывает в контейнер – на самом деле это шахта, в которой сидит Паландт. С застывшими глазами, из которых выползают червяки. Только его губы шевелятся.
– У меня ведь нет денег! – орет он из глубины. И когда голый, окровавленный, воняющий, полуразложившийся труп прыгает Эмме в лицо, она просыпается.
Казалось, что сердце вот-вот разорвется в груди. У Эммы пульсировало все: правое веко, сонная артерия, рана по линии роста волос.
Она пощупала повязку и обрадовалась, что та на месте. Повязка покрывала большую часть головы, в том числе и волосы, прикосновение к которым сейчас вызвало у Эммы позыв к рвоте.
Хотя она приняла лекарство против тошноты.
Ибупрофен от болей, вомекс от тошноты, пантопразол – чтобы желудок не взбунтовался от такого коктейля.
Рану смогли зашить. Единственное, что сейчас срочно нуждалось в починке, – это ее жизнь, разорванная на много кусков, по крайней мере с тех пор, как Эмма убила Парикмахера.
Парикмахер. Парикмахер. Парикмахер.
Как бы часто она ни повторяла это имя, он все равно оставался человеком. Человеком. Человеком.
"Я убила человека".
Эмма посмотрела на себя вниз и не удивилась бы, обнаружив, что ее рука пристегнута наручником к реечному дну кровати.
Филипп добился, чтобы после первой короткой дачи показаний в гостиной Эмму сразу отпустили спать. Завтрашний допрос так быстро не закончится.
И наверное, пройдет не так дружелюбно, особенно когда будет готов отчет судмедэкспертов.
Она понятия не имела, сколько ударов ножом нанесла, но знала, что слишком много. И что хотела не только защититься, а довести все до конца.
В тот момент в сарае она убила бы не только Паландта, но любого, кто попытался бы помешать ей раз и навсегда избавиться от опасности.
Месть.
Ни одно другое чувство не кажется таким необходимым и неизбежным, когда совершается несправедливость. И ни одно другое не вызывает таких угрызений совести, когда все позади.
Эмма пошарила рукой в поисках выключателя и наткнулась на чашку с чаем, которую Филипп заботливо поставил для нее рядом с кроватью и содержимое которой уже успело остыть. Было почти пол-одиннадцатого. Она спала чуть больше часа.
– У меня ведь нет денег, – прошептала она, качая головой и подсовывая себе под спину подушку, чтобы сесть в кровати повыше.
Почему к ней привязалось именно это предложение из ночного кошмара?
Эмма не верила в анализ снов как метод психотерапевтического лечения. Не каждое ночное видение обязательно имеет какое-то значение днем. Если разобраться, в этом предложении вообще мало смысла.
Почему же Паландт это сказал?
Даже если психологический портрет, который сделал Филипп, в некоторых моментах не совпадал с реальностью, – например, в пункте "благосостояние", – все равно существуют универсальные, почти бесспорные признаки, которые характеризуют сексуального маньяка. Их стимул – не столько удовольствие, сколько власть, они действуют импульсивно, и деньги редко играют для серийного насильника какую-то роль.
И все равно Паландт произнес это предложение в состоянии крайнего возбуждения и паники. В момент, когда его действиями управляли не мысли, а инстинкты; когда она как зверь в ловушке, который борется за свою жизнь.
И в этот момент он говорит о своих финансовых проблемах?
Сама Эмма, переживая весь этот ужас, ни секунды на думала о заблокированной кредитной карте и о том, что срочно должна попросить Филиппа погасить ее долги.
И еще кое-что, очень странное: Паландт явно смертельно болен и запуган какими-то бандитами-иностранцами. Даже если иногда он проявляет неожиданную силу, все равно что-то не складывается. Парикмахер настолько слаб, что не может дать отпор шантажистам, но в состоянии насиловать и убивать женщин?
Эмма откинула одеяло.
Кто-то – вероятно, Филипп – надел на нее шелковые пижамные штаны, прежде чем уложить в постель. На ней были спортивные носки – практично, потому что ей не нужно сейчас искать тапочки, чтобы спуститься и поговорить с Филиппом о страхе, мучившем ее, – что опасность, которая исходила от Парикмахера, по-прежнему существует.
Эмма еще раз поправила повязку. Дыхнула в руку, чтобы проверить, настолько ли отвратительно дыхание, насколько кажется привкус во рту, и увидела красную светящуюся точку.
Маленький диод, прямо на дисплее домашнего телефона рядом с базой.
Это означало, что аппарат нужно подзарядить.
"Но у меня ведь нет денег. Я не пойду в тюрьму, никогда", – вспомнила она голос Паландта. Потом подумала о трупе в контейнере для биоотходов, еще одна нестыковка.
Другие жертвы Парикмахера оставались лежать на месте преступления.
Это размышление навело ее на мысль.
Эмма схватила трубку с тумбочки, деактивировала функцию определения абонентского номера и надеялась, что Филипп в последнее время не менял никаких номеров в памяти телефона.
Глава 41
– Лехтенбринк?
Голос Ганса-Ульриха невозможно спутать. Гнусавый, почти простуженный и слишком высокий для шестидесятилетнего профессора.
Эмма узнала бы руководителя отдела судебной медицины Шарите по одному-единственному слову.
Сама же, наоборот, попыталась так изменить голос, чтобы профессор Лехтенбринк не догадался, с кем на самом деле беседует, даже если маловероятно, что он ее помнит. Они редко говорили друг с другом.
– Комиссар криминальной полиции Таня Шмидт. – Эмма представилась именем полицейской, которая ранее допрашивала ее в гостиной. Назвала ему отдел, занимающийся расследованием дела Штайн/Паландт. – Сегодня вечером у вас на столе оказался Антон Паландт, жертва насильственного преступления, произошедшего в Вестенде.
– Откуда у вас этот номер? – сердито спросил Лехтенбринк.
– Он значится в компьютере, – солгала Эмма. На самом деле номер был сохранен под цифрой "9" в быстром наборе их домашнего телефона. Филипп и Лехтенбринк долгое время работали вместе над делом под названием "Пазл": на протяжении нескольких месяцев серийный убийца оставлял части тела своих жертв в полиэтиленовых пакетах в общественных местах Берлина. На последней неделе, незадолго до поимки преступника, они созванивались почти ежедневно, поэтому личный номер Лехтенбринка все еще был в памяти телефона.
– Безобразие, – возмутился судебный медик. – Этот номер предназначен только для экстренных случаев и нескольких избранных людей. Я требую, чтобы вы его немедленно удалили.
– Я об этом позабочусь, – пообещала Эмма. – Но сейчас, раз уж я дозвонилась…
– Вы звоните в самый разгар вскрытия.
Отлично!
– Послушайте, я правда не хочу мешать. Дело в том, что мы сейчас будем допрашивать виновницу, Эмму Штайн, во второй раз, и было бы невероятно кстати знать причину смерти женщины, которую обнаружили в контейнере для биоотходов.
Фух…
Уже на выдохе она знала, что он клюнул. Судебные медики ненавидят, что в книгах и фильмах их обычно представляют капризными типами, к которым обращаются, когда уже слишком поздно. Им кажется, что их работа недостаточно ценится. При этом они ведь не только разрезают трупы, а часто играют ключевую роль, особенно при допросах свидетелей и подозреваемых. Однажды Лехтенбринк смог доказать виновность преступника просто потому, что его прямо из секционного зала по телефону подключили к комнате, где проводили допрос. Когда убийца пытался представить смерть жертвы как трагический несчастный случай, Лехтенбринк, параллельно с допросом, мог опровергать все доказательства, ссылаясь на результаты исследования телесных повреждений. И сегодня авторитетный эксперт вряд ли захочет упустить возможность сказать свое слово и повлиять на расследование.
– Ну, причина смерти достаточно банальна. Отчет еще неокончателен, но я делаю ставку на множественный отказ внутренних органов вследствие старческой ишемии.
– Вы… издеваетесь? – чуть было не выкрикнула Эмма и от волнения забыла изменить голос для следующего вопроса. – Естественная смерть? Женщину ведь расчленили.
– Postmortem . Похоже на классическое мошенничество, обман соцслужб.
Эмма задалась вопросом, не хватил ли Лехтенбринка апоплексический удар. Или ее саму, потому что слова профессора были лишены смысла, только если он не пытается обмануть ее.
– Классическое мошенничество, когда мошенник с отрубленной голенью забирается в бак для биомусора?
– Ну, не мошенник же. В данном случае это, несомненно, Антон Паландт.
– Не понимаю.
Лехтенбринк снова засопел, но роль опытного ученого, который может научить чему-то наивного полицейского, видимо, нравилась ему все больше.
– Смотрите, фрау Штайн. Я не был на месте преступления, но готов поспорить, что наш преступник живет бедно. Однажды он приехал домой к своей матери, нашел ее мертвой в постели…
– К своей матери? – перебила Эмма Лехтенбринка, который добавил с заметным раздражением:
– Разве я не сказал? Труп в баке для биомусора – с вероятностью, граничащей с достоверностью, – это мать Паландта. Мы еще ждем окончательного анализа челюсти, но жертве в любом случае было за восемьдесят.
Лехтенбринк продолжил объяснять свою теорию, но до Эммы все доносилось глухо, как через вату.
– Во всяком случае, немного поскорбев, сын сказал себе: "Черт, у меня ведь есть доступ к маминому счету. Кто сказал, что я должен звонить в полицию лишь потому, что она умерла?" И он решил официально продлить ее жизнь, чтобы получать ее пенсию.
"У меня ведь нет денег!"
– Соседям он рассказал о длительной зарубежной поездке, курорте или чем-то подобном, но, честно говоря, в Берлине никто не удивится, если пожилой человек вдруг исчезнет из вида. Только запах когда-нибудь обратит на себя внимание, поэтому преступник "хоронит" ее в контейнере для биомусора. Он просто запихивает останки в бак – настоящее свинство во всех отношениях, потому что трупы, как правило, не могут поместиться туда целиком, без ампутации конечностей. Потом ставит контейнер для биоотходов в подвал или сарай, насыпает сверху наполнитель для кошечьего туалета и разбрызгивает тонны освежителя для воздуха. Классика.
"Значит, мой ночной кошмар подсказал мне верный путь", – подумала Эмма.
Паландт оказался не Парикмахером, и она убила не серийного преступника, а вспыльчивого мошенника, самый большой грех которого состоит в том, что из-за нехватки денег он потревожил покой своей усопшей матери.
"Значит, опасность по-прежнему существует!"
Эмма не знала, как ей удалось сдержаться и не выкрикнуть это последнее предложение в трубку.
Ей казалось, что она поблагодарила и быстро попрощалась, но она не помнила ни одного слова. В изнеможении она откинулась на подушки.
"Я убила человека!"
Не Парикмахера!
Паландт не имел к нему ни малейшего отношения.
Его парик, медикаменты, посылка… В паранойе Эмма исказила факты на свой лад, и это стоило невинному человеку жизни.
Эмма закрыла глаза и подумала о крови, которая текла из ран на голове Паландта. Под непрекращающимися ударами ее ножа.
Это, в свою очередь, напомнило ей о луже крови, которую пришлось вытирать сегодня в гостиной.
Самсон!
После пробуждения она ни разу не вспомнила о нем. С робкой надеждой, что хотя бы ему лучше, она набрала номер, чтобы прослушать сообщения голосовой почты. Ее мобильный был конфискован полицией в качестве улики.
– У вас три новых сообщения, – объявил механический голос компьютера.
И правда, первая новость была от доктора Планка, который заверил Эмму, что опасность миновала и Самсон пошел на поправку. Но что еще нужно дождаться окончательных результатов в понедельник, прежде чем его можно будет забрать, и что там с оплатой?
Следующим был Филипп – он озабоченным тоном обещал приехать через несколько минут.
И наконец Эмма услышала еще один голос, настолько возбужденный, что в первый момент не узнала его, потому что Йорго к тому же почти шептал.
– Эмма? Прости меня насчет недавнего. В смысле, что я тебе солгал. Конечно, я передал тебе записку.
Записка!
Про нее Эмма тоже совсем забыла. Телефон пищал, потому что аккумулятор практически разрядился. Нужно было поставить трубку на базу, но тогда Эмма не сможет позвонить. Поэтому она решила спуститься на первый этаж, где, как надеялась, лежал второй, заряженный телефон.
Эмма вылезла из кровати.
– У твоего мужа на мобильном установлена шпионская программа, – говорил Йорго. – Он записывает каждый входящий звонок.
Шпионская программа? Черт возьми, а это что еще означает?
Телефон пропищал три раза, не успела Эмма дойти до двери спальни.
Аккумулятора все-таки хватало еще на одно предложение Йорго:
– Я не хотел, чтобы твой муж узнал о записке, когда прослушает потом наш разговор. Поэтому позвони, пожалуйста, мне на мобильный. Пожалуйста. Это важно. Мы кое-что выяснили. Филипп не хочет тебе говорить, но я думаю, что ты должна знать. В отеле, этом Le Zen…
Пип.
Связь прервалась, и дисплей стал таким же темным, как коридор на первом этаже.
Эмма на ощупь добралась до выключателя, а в голове у нее продолжали звучать последние слова Йорго: "Мы кое-что выяснили…"
Она пошла сначала на кухню, но не нашла второго телефона на базе.
"Филипп не хочет тебе говорить…"
По пути в гостиную голос Йорго умолк, зато Эмме казалось, что в голове у нее снова зажужжала машинка для стрижки волос. Но не постоянно, а короткими, заикающимися интервалами.
"В отеле, этом Le Zen…"
Как дрель.
Как назойливое насекомое.
Эмма подошла к своему письменному столу, на котором сегодня вскрыла посылку Паландта. Домашнего телефона и здесь не нашла, зато обнаружила на столешнице источник жужжания: мобильник Филиппа.
С каждым новым гудком аппарат вертелся в такт виброзвонку. На дисплее зловеще мигало имя звонившего.
Эмма обернулась, но смутное подозрение, что ее муж внезапно возникнет у нее за спиной, не подтвердилось.
Она нерешительно взяла телефон и нажала на значок зеленой трубки, чтобы принять звонок.
– Что вы выяснили в том отеле, Йорго? – робко спросила она.
– Помоги мне! – закричал голос на другом конце провода.
Глава 42
Эмма тут же его узнала, хотя впервые слышала этот голос таким изменившимся.
Глухим, сдавленным, с посторонними булькающими звуками.
– Сильвия? – спросила она, и в ответ ее подруга начала громко всхлипывать. – Что случилось? Ты ранена? Как тебе помочь?
"И почему ты звонишь с телефона Йорго?"
– Я… я умираю. – Сильвия еле ворочала языком. В голосе все еще звучали паника и смертельный страх, но силы ее первого крика уже не было.
– Нет, слышишь? Ты не умрешь! Я позову на помощь, и все будет хорошо.
– Нет. Хорошо уже… не будет… никогда!
Эмма буквально слышала, как теряет Сильвию.
Чем крепче она прижимала к уху трубку, тем тише становилось на том конце.
Она уже представляла свою подругу с канцелярским ножом в груди, сидящую в луже крови, которая хлынула из нее вместе с кашлем. Сильвия больше ничего не говорила, только кашляла и тяжело дышала, как бы громко Эмма ни умоляла ее рассказать, что, ради всего святого, случилось.
– Где ты?
Эмма закричала, потому что этот вопрос относился к обоим: к Сильвии и Филиппу, чья помощь срочно была ей нужна.
Эмма бросилась с телефоном у уха через гостиную. Увидела, что ключ Филиппа лежит на комоде, а куртка висит на вешалке, – значит, он в доме. Наверху она только что была, кроме того, он оставил телефон, без которого никогда не выходит, в гостиной, а он так делает, когда…
– Сильвия, ты еще там? – спросила Эмма в трубку, но в ответ донеслась только ледяная тишина.
…когда идет в свою лабораторию…
Эмма посмотрела на старую подвальную дверь. Через широкую щель внизу в прихожую проникал свет.
…где его телефон не ловит сеть!
– Сильвия, не клади трубку. Я не могу взять тебя с собой в подвал, слышишь? Тогда связь прервется, но я сейчас вернусь, слышишь? Не клади трубку!
Никакой реакции.
Эмма задумалась, не было бы умнее сбросить звонок Сильвии и набрать 112, но что, если ее подруга не дома? Тогда эта телефонная связь – единственная возможность локализовать место ее нахождения.
Она положила телефон на комод, распахнула дверь в подвал и закричала, спускаясь по бетонной лестнице:
– Филипп! Скорее сюда! Ты должен мне помочь. Филипп?
Потолок в подвале был таким низким, что в свое время продавец согласился сделать скидку, когда увидел, что даже Эмме при осмотре дома пришлось втягивать голову в плечи.
После переезда они обшили потолок над лестницей деревом, так что места стало еще меньше. Сгорбившись, Эмма торопилась вниз, в "лабораторию", к которой лестница поворачивала направо.
Изначально это помещение планировалось как кладовка для метел, пылесоса и швабр, но Филипп заменил старую льняную занавеску на раздвижную дверь и организовал себе там маленький кабинет. Внутри стоял крохотный письменный стол с подключенным к Интернету ноутбуком, два металлических стеллажа, безнадежно заваленных специализированной литературой, и множество пластмассовых ящиков, поставленных друг на друга, в которых хранились лупы, пинцеты, микроскопы и прочие принадлежности. С их помощью он изучал фотографии, анализировал подписи или прочие улики, которые были необходимы для составления психологических портретов преступников.
Здесь внизу, в своей "норе", отрезанный от всего мира, Филипп мог лучше всего сконцентрироваться. За работой он чаще всего слушал в наушниках музыку, от которой Эмма сразу бы оглохла, но Филиппа она успокаивала: "Раммштайн", "Айсбрехер".
Поэтому неудивительно, что он не реагировал на ее крики. И до смерти испугался, когда она открыла дверь и сорвала с него наушники.
– Какого черта…
– Филипп… я…
Эмма уставилась на его руки в серых латексных перчатках.
Глухие басы, доносившиеся из наушников, вторили ее сбившемуся дыханию.