Эмма хватала губами воздух, но дыхание у нее перехватило не из-за спринта вниз по ступеням и даже не из-за переживаний за Сильвию. Причина в том, что у Эммы не получалось найти безобидное объяснение тому, что лежало перед Филиппом.
Ковровый нож.
Перчатки.
ПОСЫЛКА!
Она уже удивлялась, куда подевались ее тапочки. Обычная обувная коробка с онлайн-заказом, который можно сунуть в микроволновку. Продукты из ящика Филипп убрал в холодильник, а ее контактные линзы лежали в ванной.
А легкая, обернутая в простую упаковочную бумагу коробка? Она лежит здесь внизу. Прямо под настольной лампой Филиппа рядом с его ноутбуком на крошечном столе.
Бумага разрезана.
Язычки отогнуты.
Содержимое разложено частично под микроскопом, частично осталось внутри коробки.
Никаких тапочек для микроволновой печи.
Очевидно, что Эмма совершила ошибку, не взглянув повнимательнее на адресата.
Потому что густые коричневые длинные волосы, которые пришли в этой посылке, предназначались не для нее.
А для Филиппа.
Глава 43
– Что это? – спросила Эмма.
Ее мозг искал логичное, но прежде всего безобидное объяснение.
– Они у тебя от Парикмахера?
Конечно. Преступник связался с ним. Он просто делает свою работу и изучает трофеи.
– Что ты имеешь в виду? – Филипп поднялся со стула.
– Как что, волосы, – ответила Эмма, и словно металлическое кольцо сжалось вокруг ее сердца, когда она увидела, как Филипп открыл ящик письменного стола и спрятал там темные пряди.
– Какие волосы? – пожал он плечами. – Я не знаю, о чем ты говоришь, милая.
При этом он развернул свой раскрытый ноутбук так, что Эмма могла видеть экран.
– Что… как… где? – начала запинаться она. Ее односложные вопросы сменялись в такт снимков, появлявшихся на экране в виде слайд-шоу.
Фотографий женщин.
Красивых женщин.
Девушек из эскорта. Тайно сфотографированных перед разными дверьми. Дверьми гостиничных номеров, которые придерживал всегда один и тот же мужчина, в то время как проститутки сменялись.
– Ты? – Эмма все еще пыталась отвергать очевидное. – Ты встречался с этими женщинами?
С женщинами из эскорта? Жертвами?
– Значит, это ты их убил?
– Эмма, ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Филипп с выражением наигранного, как ей показалось, удивления на лице, нажав на клавишу пробела. На экране появилась новая фотография, и снова жертва.
Эмма вскрикнула, узнав себя.
С чемоданом на колесиках в руке, прямо перед темной дверью, которую она как раз открывала. Фотография, как и все прочие, сделана при плохом освещении, но номер комнаты на облицованной ореховым шпоном двери виден хорошо: 1904.
– Это был ты! – крикнула Эмма в лицо Филиппу. – Это ты Парикмахер! Как я могла так заблуждаться? Позволить ввести себя в заблуждение?
Сбитая с толку посылкой для неизвестного соседа, она не обратила никакого внимания на вторую посылку. И впустила врага в свой дом.
Эмма заблудилась в лабиринте своих параноидальных мыслей и погубила невинного.
– Ты подонок!
Ее муж улыбнулся и сказал глубоко обеспокоенным голосом, который не сочетался с его дьявольской ухмылкой:
– Эмма, пожалуйста, успокойся. Ты не в себе.
Одновременно он нажал на какую-то кнопку на ноутбуке, и экран стал черным.
– Что ты задумал? – закричала Эмма. Она не имела понятия, что ей делать. Смятение и ужас на мгновение парализовали ее. – Ты хочешь свести меня с ума?
– О чем ты? Боюсь, ты снова видишь то, чего нет, милая.
"Да. Так и есть. Не знаю зачем, но он все время подпитывает мою паранойю".
Эмма осмотрелась, инстинктивно ища предмет, которым могла бы обороняться, если Филипп попытается наброситься на нее. И тут заметила маленькую камеру на потолке подвала, которая была расположена так, чтобы Эмма все время была в объективе, а ее мужа не было бы видно на видеозаписи.
– Ты снимаешь меня? – потрясенная, спросила она Филиппа.
– Но, милая, ты же сама просила обезопасить подвал, – лицемерно ответил он. – Из страха перед взломщиками.
– Я никогда ничего не говорила о камерах! – крикнула она в ответ. И если ей по-прежнему не были ясны мотивы Филиппа, то на нее снизошло другое ужасное озарение: Сильвия.
Она звонила не с телефона Йорго!
А с собственного телефона.
Эмме стало ясно, в какую игру Филипп играл с ней все это время.
Как тогда со своей бывшей женой!
Просто сохранил номер Сильвии под другим именем.
А какой мужчина станет так делать?
Тот, которому есть что скрывать.
Любовную связь.
Чтобы не бросалось в глаза, когда любовница звонит по многу раз в день, посылает эсэмэски, оставляет пропущенные звонки.
Внутри у Эммы все сжалось.
Ну конечно, как ловко.
Йорго – напарник Филиппа, логично, что он часто звонит, по крайней мере, объяснимо, если наивная женушка посмотрит на дисплей и начнет задавать вопросы.
Как ловко и коварно.
Сильвия у него звалась Йорго, а Сильвия называла его Петером.
"И у нее великолепные длинные волосы. Как у меня".
Как вообще у всех жертв Парикмахера.
– Но зачем тебе нужно было их всех убивать? – прохрипела Эмма. От прозрения у нее перехватило дыхание. – Проституток, твоих любовниц. Даже Сильвию. Почему она должна была умереть?
Имя женщины, которую Эмма когда-то считала лучшей подругой, сработало как пароль: дьявольская улыбка исчезла с лица Филиппа, и он впервые выглядел по-настоящему обеспокоенным.
– А что с Сильвой? – спросил он, как будто и правда не знал, что она, в предсмертной агонии, только что пыталась дозвониться до него. Возможно, это была секундная слабость, почудившаяся Эмме в его глазах. Или то обстоятельство, что он назвал свою последнюю любовницу ласкательным прозвищем, которое высвободило в Эмме агрессивную неукротимую ярость.
А возможно, это была отвага отчаяния, которая выдернула Эмму из ступора.
Глава 44
– Эмма, стоп! – крикнул Филипп, хотя она не собиралась просто стоять и ждать своей участи.
Эмма оттолкнула его руку, которой он пытался схватить ее, резко развернулась и бросилась вверх по лестнице, но, как оказалось, недостаточно быстро.
Филиппу не стоило никакого труда поймать ее за ногу и удержать. Он был больше, сильнее и быстрее Эммы. И у него не было раны на лбу, которая пульсировала под повязкой, как живое насекомое, и вызывала новые волны боли при каждом движении.
Эмма споткнулась и больно ударилась ладонями о край бетонных ступеней.
Она перевернулась на спину и начала пинаться, как всего несколько часов назад с Паландтом. Но сейчас она была в носках, а без тяжелых сапог вряд ли получится причинить Филиппу боль, не говоря уже о том, чтобы сбросить его с себя.
– Эмма! – Филипп схватил ее уже за обе лодыжки. Края ступеней врезались ей в спину, но она все равно продолжала ползти наверх. Пока Филипп не заорал "Хватит!", нагнулся вперед и ударил.
Сильно. Сильнее, чем сегодня утром, когда залепил ей пощечину, чтобы привести в чувство.
Голова Эммы запрокинулась и ударилась о бетонные ступени, из глаз посыпались искры. Когда она снова открыла глаза, ей показалось, что она смотрит на Филиппа через треснувший калейдоскоп.
Из разбитой губы у него текла кровь, значит, она все-таки попала ногой.
Не хорошо.
Эта маленькая травма еще больше разъярила его, как смертельно раненное животное, и скорее придала ему сил, чем лишила их.
Она же не знала, как оказать отпор мужу. Одна его хватка за лодыжки казалась невыносимой.
Эмма хотела, чтобы он прекратил.
Чтобы это наконец-то закончилось.
Боль. Насилие.
Ложь!
Филипп воспользовался ее внезапным бездействием. Навалился на нее всем своим весом, как страстный муж на свою жену, которую хочет взять прямо на подвальной лестнице, только Филипп хотел заняться не любовью, а поступить совсем наоборот.
– Помогите! – закричала Эмма, хотя не знала кому. Ей казалось, что она кричит громче, чем получалось в плохо освещенной реальности подвала.
Эмма закрыла глаза, и тут же исчезла дешевая вагонка на стенах, пластмассовое кашпо под перилами, распределительная коробка у входа, который был виден, только если запрокинуть голову, и дверь в "лабораторию" Филиппа в самом низу лестницы.
И конечно, исчез Филипп. К сожалению, только его лицо. Слова не хотели уходить.
– Все будет хорошо, – произнес он пугающе дружелюбно. Она ощущала его дыхание, чувствовала, как он просунул руку (вероятно, правую) ей под голову, как погладил (вероятно, тыльной стороной левой руки) ее по лбу – и лучше бы он этого не делал.
Ощущение латекса на лице, типичный запах каучука и талька – все это кольнуло ее как ножом в сердце, который проворачивался с каждым прикосновением, и проворачивался, и проворачивался.
Эмма открыла глаза, увидела улыбающегося Филиппа – вот так же он, наверное, улыбался и в темном гостиничном номере. Он наклонялся все ближе, и Эмма подумала, не ударить ли ему головой в лицо. Но у нее не хватит сил, чтобы причинить ему серьезный вред, она лишь сильнее разозлит его.
Она начала плакать, услышала его успокаивающее "ш-ш-ш", что напомнило ей шипение змеи. В следующий момент она засадила ему коленом между ног.
Филипп застонал, ослабил хватку, и Эмма сумела ударить его ребром ладони по нижней челюсти.
Он вскрикнул, повернулся в сторону, прижал руку ко рту и сплюнул кровь. Эмма ударила так сильно, что выбила ему зуб. Или Филипп прикусил язык, судя по кровотечению.
Между тем он уже выпустил ее. Эмма не чувствовала никакого давления ни на теле, ни на запястьях или лодыжках.
Наконец она смогла подняться и побежала наверх, но снова оказалась слишком нерасторопной. Филипп опять схватил ее, на этот раз за стопу, чтобы рвануть. К себе.
В пропасть.
Эмма нащупала перила, хотела ухватиться, но соскользнула и ударилась рукой о какой-то жесткий выступ, за который тут же рефлекторно схватилась.
Однако он не был соединен со стеной, хотя на ощупь и напоминал какую-то рукоятку, хотя рукоятка на лестнице имеет мало смысла, только если…
…это не часть огнетушителя.
Споткнувшись, Эмма поняла: это ее шанс. Пока тело еще старалось найти баланс, она схватила огнетушитель, повернулась на носках, качнулась, попыталась упасть вперед, на Филиппа. Но сила притяжения распорядилась по-другому, и Эмма снова приземлилась спиной на ступени.
В падении было невозможно бросить тяжелый огнетушитель в Филиппа, который снова очутился над ней.
Эмма еще успела увидеть, как он поднял руку. Затем все стало белым. Подвал, стены, лестница, Филипп, она сама. Внезапно все вокруг покрылось слоем белых частиц, как при песчаной буре.
Эмма слышала шипение, еще сильнее нажала правой рукой, которая, видимо, контролировала белую пыль и шипящие звуки, и на долю секунды в тумане появилась дыра.
В дыре стоял Филипп.
Покрытый содержимым огнетушителя, которое она разбрызгала прямо ему в лицо. С пеной, которую он пытался стереть с глаз, Филипп напоминал привидение с окровавленным ртом.
– Эээээммаааа! – закричал он и, покачнувшись, ухватился за перила. Снова двинулся вперед. Медленно и осторожно. С каждым шагом он подходил все ближе.
И мучительно медленно, ступень за ступенью, Эмма ползла на животе вверх по лестнице.
Она почти добралась до верхней площадки, когда он схватил ее сзади за ногу. Дернул вниз.
Эмма махнула рукой в поисках какой-нибудь опоры, чтобы ухватиться, но только опрокинула корзину с бельем, содержимое которой вывалилось на нее.
Она вспомнила трупный бульон в сарае Паландта, почувствовала запах разложения, который въелся в грязные вещи. Джинсы, блузка, нижнее белье, которые Филипп снял с нее и сунул в корзину. Нет ничего, что могло бы помочь, потому что как ей защищаться в халате?
ХАЛАТ!
Мысль пронзила Эмму вместе с болью, когда при следующем рывке вниз она ударилась челюстью о деревянную облицовку.
Филипп был вне себя, продолжал кричать что-то – похоже, ее имя. В воплях слышались боль, мука, смерть.
Но Эмма не разжала руки. Лежа на животе, она вцепилась в халат.
Порылась в правом кармане.
Черт!
В левом.
И наконец нащупала его.
В ту секунду, когда Филипп схватил ее за бедра, чтобы развернуть к себе, ее пальцы сомкнулись вокруг пластиковой ручки.
Эмма поддалась силе мужа, используя ее для собственного замаха, вскинула руку.
Ту, в которой было окровавленное лезвие.
Из посылки Паландта.
И широким взмахом перерезала Филиппу скальпелем горло.
Глава 45
Три недели спустя
Странно, что она не плакала.
В одинокие часы, проведенные в психиатрическом отделении, ей было достаточно только подумать о Филиппе, как на глаза наворачивались слезы, а сейчас, когда она впервые облекла свои ужасные деяния в слова и беспощадно высказала их Конраду, ее резервуар со слезами, казалось, опустел. Хотя она и ощущала тупое, до головной боли, давление за глазными яблоками, щеки оставались сухими.
– Это конец, – сказала Эмма, и оба знали, что она имеет в виду не собственные показания.
Двое мужчин, которых она собственноручно лишила жизни в один день.
Просто из-за какой-то посылки для соседа.
Если бы она не приняла ее, то не потеряла бы свой телефон в доме Паландта. А если бы не вскрыла посылку, то у нее в руках не оказалось бы скальпеля.
– Ты этого не заметила?
Конрад стоял перед стеллажом с работами Шопенгауэра и смотрел на нее оттуда. В руках он держал тонкую папку, и Эмма понятия не имела, как она туда попала. Эмма не заметила даже, как Конрад встал и пересек комнату. С тех пор как она произнесла последние слова, наверняка прошло минуты две, и все это время Эмма смотрела на пятно от чая на круглом ковре и сравнивала его контуры с формой Новой Зеландии.
Ее ладонь покалывало, язык во рту онемел, типичные синдромы отмены лекарства. Скоро ей нужно будет принять таблетки, но она не решалась попросить Конрада о стакане воды, кроме того, давление на мочевой пузырь стало почти невыносимым.
– Чего я не заметила? – спросила Эмма через некоторое время. Она устала, и ее реакция была как у подвыпившей женщины.
– Что тебя изнасиловал собственный муж, Эмма. Ты действительно считаешь, что не заметила бы этого?
За исключением того, что Конрад обращался к ней на "ты", в его интонации больше не было никакой доверительности. Всего несколько слов – и он сумел перенести ее в другое место. Эмма сидела уже не на диване, а на скамье подсудимых.
"Где мне и место".
– У меня в крови было парализующее, искажающее ощущения вещество. – Эмма попыталась ответить на вопрос, который и сама себе постоянно задавала. Конрад не удовлетворился ее ответом.
– Твой собственный муж, как Дэвид Копперфильд, материализовался из пустоты в гостиничном номере, чтобы сделать то, что день спустя легко получил бы от тебя в собственном доме? Причем добровольно!
– Ты отлично знаешь, что насильника интересует не секс, а власть.
– И все равно ты тысячу раз касалась и ощущала его, а тогда у тебя не возникло даже малейшего подозрения?
– Я знаю, что ты думаешь, Конрад. Ты уже говорил мне это в лицо. Кто однажды солгал, тому больше не поверят, верно?
Конрад грустно посмотрел на нее, но возражать не стал.
– Но ты ошибаешься, – продолжила Эмма. – Да, я солгала, когда по глупости утверждала, что это я та женщина на видео Розенхана. Но здесь совсем другое дело.
– А почему?
– В лаборатории Филиппа нашли волосы всех жертв. Всех!
– Кроме твоих!
Конрад раскрыл папку и достал четыре большие черно-белые фотографии.
– О чем тебе говорят эти лица? – Он разложил снимки на стеклянном столе.
Эмма отвела взгляд от женщин. Ей не нужно было рассматривать их большие глаза, высокие скулы и, тем более, густые тяжелые волосы, чтобы снова узнать. На фотографиях они смеялись, складывали губы для поцелуя, смущенно или вызывающе смотрели в камеру. В жизни у них уже не было такого шанса.
– Жертвы, – ответила Эмма.
– Совершенно верно, это дамы из эскорта, которых убил Парикмахер. – Конрад посмотрел на нее многозначительным взглядом. – У этих женщин очень много общего с тобой, Эмма. С ними произошло нечто ужасное. У них чудесные волосы, и этим они даже немного походят на тебя. Дилетанты действительно будут говорить о некоем портрете потенциальной жертвы, раз мужчина предпочитает женщин такого типа. Но если ты рассказала мне правду по основным моментам, то между тобой и этими несчастными созданиями существует одно огромное отличие, и я имею в виду не тот факт, что их больше нет в живых.
"…если ты рассказала мне правду по основным моментам…"
Эмма почувствовала еще более сильную усталость, чем когда принимала диазепам.
– О чем ты говоришь?
– Этим женщинам сбрили волосы, их убили, но… – Конрад ткнул пальцем во все фотографии по очереди, затем продолжил, интонационно подчеркивая каждое слово: – Но! эти! женщины! не! были! изнасилованы!
Тишина. Не полная – из-за постоянного шелеста газового камина, – но спокойствие, последовавшее за тирадой Конрада, все равно угнетало.
Эмма хотела что-нибудь сказать. Чувствовала, что глубоко внутри ее покоятся слова, которые она должна сейчас сложить в осмысленное логичное предложение, но, кроме "Ты лжешь", у нее ничего не получилось.
– Я лгу? – переспросил Конрад. – Ни одна судебно-медицинская экспертиза не подтвердила насильственный половой акт. Ни у одной из жертв.
– Но в новостях…
Конрад перебил ее:
– Забудь про новости. Самая первая газета, которая напечатала ложную информацию огромными буквами на целом развороте, солгала, чтобы поднять тираж. А все остальные, быстро состряпанные новостные ленты, твиты, посты и интернет-сообщения – которые уже никто не проверял и которые тем сильнее убеждали людей, чем громче трубили неправду, – вот они и распространили эту ложь. Затем последовали серьезные журналы, еженедельные газеты и телеканалы. Они тоже лгали, но уже по просьбе следователей.
– Но… но почему?
– Зачем информацию скрывают от общественности? – Конрад сам же и ответил на свой вопрос: – Тебе-то не нужно объяснять, какие проблемы возникают у полиции с психически больными типами, которые чванятся сенсационными преступлениями других.
"С патологическими лгунами".
– Поэтому определенная информация о преступнике не распространяется в СМИ. Чтобы суметь проверить признания на достоверность.
Конрад сделал паузу, чтобы придать словам больше значимости.
– Обычно этим методом исключают преступников-подражателей. Реже подражателей-жертв.
Он встал. Пересек свой кабинет, как зал суда, заложив руки за спину.
– Ты представляешь, сколько женщин, самостоятельно обрезавших себе волосы, позвонили на горячую линию? Женщины, которые говорили, что их изнасиловали, но они смогли спастись?
– Я не такая, – сказала Эмма и сделала ошибку, проведя рукой по волосам, что она делала десятилетиями, когда нервничала.