"Судя по всему, мне придется топать в Мулян пешком, – усмехнулась Алена. – Теперь она вряд ли будет со мной любезна, как раньше".
Мадам Бланш по-прежнему была занята воркованьем с мадам Ружмон, все еще пребывавшей в растерянности.
Маршан разбирался с придирчивым покупателем.
У Алены имелось несколько вопросов к Бати, но их можно задать и чуть позже. А пока не прогуляться ли по ярмарке? И не съесть ли кусочек (а то и кусок, а может быть, даже кусище) жареной кровяной колбасы с яблоками у того вон лотка? И не выпить ли кофе за столиком кафе под тентом? Оттуда можно понаблюдать за посетителями броканта. Вдруг увидишь что-нибудь интересное. Или кого-нибудь.
Например, Эппл, куда-то она запропала. Или опасного старика, которого некогда звали Рицци. Или еще кого-нибудь, кто вполне может оказаться здесь.
К колбаснику с его жаровней выстроилась изрядная очередь, в которой среди прочих мелькнул длиннорукий бургундец Жак. Колбасы Алене сразу расхотелось.
Два гарсона (видимо, подрабатывающие студенты) зашивались, бегая между столиками, и наша героиня решила не добавлять им хлопот. Она достала из своего рюкзачка бутерброд и принялась бродить между стендами и прилавками, прицениваясь то к одной, то к другой мелочи, а заодно приглядываясь к лицам туристов.
В поле зрения Алены появлялись то одни, то другие люди, потом снова возникали уже виденные, и ей казалось, будто весь старый Нуайер, с домами, улочками, прилавками торговцев, группками покупателей, неспешно вращается вокруг нее. Так бывает, когда катаешься на карусели – чудится, не ты кружишься, а кружится весь остальной мир.
Она так залюбовалась этим поэтичным образом, что не обратила внимания на одну маленькую догадку, которая мелькнула было в сознании, но тут же исчезла – возможно, обиженная на невнимание.
"О чем это я подумала? – Алена попыталась сосредоточиться, но было поздно. – Ладно, потом вспомню!"
И она снова пустилась бродить по замкнутому кругу броканта.
Между делом Алена подъела весь свой боезапас, а заодно купила за пять евро два простеньких, но очень красивых шелковых шарфа: синий и тускло-золотистый. Она бы с удовольствием надела не один, так другой, а то и оба вместе, скрутив их жгутом, но было жарковато, даже пиджак пришлось снять, и теперь он болтался на руке. Наконец Алена подошла к раздвижному столу, на котором в живописном беспорядке были выставлены очаровательные стеклянные штучки: зверушки, вазочки, пудреницы, пепельницы, пресс-папье. Надзирала за порядком здесь суровая дама в индийской размахайке, вполне возможно, купленной у пирата. Уперев руки в боки, дама сурово разглядывала всякого, кто осмеливался взять в руки безделушку.
Вещицы были просто чудесные, и Алена решила несколько облегчить свой кошелек. Ее очаровали маленькие пепельницы в виде свернутых бухточкой толстых канатов. В массу, из которой их формовали, были, очевидно, добавлены какие-то эффектные красители, потому и сами пепельницы казались золотистыми, с бриллиантовыми искорками, мерцавшими внутри, а в углублении для сигареты светилась яркая синева. Эти пепельницы что-то напоминали Алене, только что?
– Есть такие же пудреницы, – раздался рядом голос седой дамы. – Совсем как свернувшиеся змейки.
Вот именно, сообразила Алена. Это не канаты, а гибкие змеиные тела! Эти блестящие бухточки похожи на брошь – ту самую, что украшала черное платье девушки с портрета и была нарисована рядом с молитвенником на натюрморте кисти Маргарит Барон. Правда, стеклянные змейки смотрелись куда ярче, чем нарисованные.
Откуда стеклодув узнал о старой броши? И где теперь эта искрящаяся змейка? Она принадлежала девушке с портрета. Может быть, до сих пор валяется в каком-нибудь из ящиков старого комода, как валяется в комоде Маргарит Барон очень, наверное, красивый некогда, а теперь наполовину расколотый и выщербленный янтарный кулон с темным камушком посередине. Камушек этот попал, видимо, в янтарную смолу миллионы лет назад, как попадали насекомые. Говорят, янтарь входит в моду, надо напомнить об этом Марине. Может быть, ей стоит отреставрировать кулон?..
– Пудреницы очень эффектно смотрятся! – долетел до нее голос продавщицы. – Правда, сейчас они уже закончились, их всегда первыми разбирают.
– Если нет пудреницы, я все же куплю пепельницу, – решила Алена и, зажав уже вконец измятый пиджачок под мышкой, чтобы не мешал, достала из рюкзака деньги.
Игрушка оказалась не слишком дорогой, видимо, это дело у стеклодува было поставлено на поток, и он действовал по принципу: дешевле продам – больше купят. Разумно.
– А вот и хозяин идет. – Дама просияла улыбкой. – Жак, наконец-то! Теперь моя очередь поесть, а ты присмотри за моим прилавком. Мадам, может быть, вас заинтересует металлическая бижутерия? – И, махнув в сторону соседнего прилавка, очень напоминавшего выставку причудливых хирургических инструментов, она поспешно ушла.
– Вы? – раздался неприветливый голос, и Жак-русофоб с прежним своим угрюмым видом возник в поле зрения Алены.
– Так вы стеклодув? – воскликнула Алена, которая была настолько изумлена, что решила не обращать внимания на эту явную неприязнь. – Надо же! Как романтично!
– Что здесь романтичного? – повел могучими плечами Жак. – Тяжелая работа.
Теперь Алена сообразила, кого он напомнил ей при первой встрече – Вулкана или Гефеста, смотря какой вариант имени бога огня, римский или греческий, предпочесть. Мощные плечи, обветренное, а может быть, и несколько обугленное лицо, родимое пятно вроде ожога, яркие карие глаза… Конечно, она не стала говорить о своем впечатлении Жаку. Кто его знает, вдруг у него с античными богами такие же неприязненные отношения, как с русскими партизанами и туристками.
– Тяжелая, – согласилась Алена, убирая покупку в рюкзак и набрасывая пиджак на плечи: откуда-то внезапно налетел прохладный ветерок, на солнце наплыли облака. – Зато какие красивые вещи получаются! А где ваша мастерская?
– Теперь здесь, в Нуайере, – ответил Жак, покашливая.
– Простудились? – сочувственно спросила Алена, и Жак покачал головой:
– Нет, это профессиональное. Мельчайшие чешуйки стекла отлетают с поверхности остывающего изделия и реют в воздухе мастерской. Стеклодув их вдыхает и с годами получает астму или даже рак легких. Жестокая плата за красоту стеклянных шедевров! Да не смотрите на меня как на усопшего! – сердито прикрикнул он. – Я всего лишь немного охрип.
– Вы сказали, мастерская теперь в Нуайере, а раньше вы где жили? – полюбопытствовала Алена, стараясь не сбиться на сочувственный тон и не рассердить неожиданно подобревшего Жака.
– В Паси-сюр-Аржансон, там была мастерская покойного отца. Недавно перебрался сюда. Туристов больше, покупателей больше, заказов больше.
– Всю жизнь мечтала побывать в мастерской стеклодува, – пробормотала Алена как бы в сторону, но настолько задушевно, что Жак невольно улыбнулся:
– Да приходите, если интересно. Я практически целыми днями там, если заказы не развожу. Но уж вечерами точно в мастерской. Приезжайте когда хотите.
– Приеду! – Алена даже растерялась от такой неожиданной щедрости и от того, насколько чудесная улыбка у этого неприятного типа с родимым пятном.
Впрочем, возможно, Жак видит в ней потенциальную покупательницу? Может, даже оптовика? Напрасны надежды, но воспользоваться его мгновенным расположением стоит. Вдруг да удастся узнать, что же это за брошь такая и где она теперь. Впрочем, если она была прикреплена к платью Одиль (если это был портрет именно Одиль!) то, очевидно, перешла по наследству ее сестре Одетт. А может, это портрет Одетт, и брошка принадлежала ей. А Жак – внук Одетт. Понятно, что он не раз видел брошь у своей бабули. Надо же, какое сильное впечатление она на него произвела! Почему, интересно знать? Может быть, удастся узнать, если она совершит экскурсию к нему?
– А как найти вашу мастерскую?
– Знаете водяную мельницу на въезде в Нуайер? – спросил Жак.
– Кто же ее не знает, – удивилась Алена. – Все мимо проезжают.
– Так вот сразу за ней, не доезжая городских ворот, сверните вправо – и увидите старый склад. За ним мой дом – двухэтажный, узкий, как зажигалка. Внизу мастерская, а наверху я живу.
– Там можно будет увидеть еще какие-нибудь ваши работы? – спросила Алена.
– Увидите, – совсем уж миролюбиво кивнул Жак, – конечно!
– Спасибо большое, – радостно сказала Алена. – Сейчас вы заняты, я понимаю, но завтра или послезавтра точно у вас побываю. А теперь пойду, пожалуй. До сви…
Она осеклась, испуганная выражением лица Жака, которое из приветливого вдруг стало яростным, иначе не скажешь.
– А этот что здесь делает? – прорычал он, глядя мимо Алены с таким видом, будто встретил самого заклятого врага.
Алена обернулась и увидела Эппл, которая стояла в узком-преузком проулке, можно сказать, в щели между двумя домами и пристально смотрела на Алену. Поверх ее плеча нависала физиономия какого-то смуглого и темноволосого молодого человека, который, впрочем, немедленно нахлобучил черный мотоциклетный шлем, повернулся и канул в проулок.
– Что он здесь делает? – повторил Жак так же свирепо, и до Алены дошло, что вопрос был адресован Эппл.
– Не знаю, – передернула плечами рыжая румынка, стрельнув недобрым глазом на Алену. – Этот мсье спрашивал у меня, как пройти к церкви.
Алена и бровью не повела, хотя могла бы поклясться, что Эппл и ее собеседник говорили о ней, об Алене Дмитриевой, и Эппл даже украдкой показывала на нее.
Может быть, конечно, у русской писательницы преувеличенное мнение о важности собственной персоны. Может быть, у нее мания преследования, которая называется паранойей.
Как говорится, если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят.
Хорошо, если так и если этот темноволосый не узнал Алену. Но уж она его точно узнала!
Алене безумно захотелось вытащить телефон и набрать один парижский номер, но ей так же безумно хотелось понять, отчего это Жак вдруг рассвирепел при виде бабулиной служанки, которая разговаривала с мужчиной.
Уже не приревновал ли он Эппл? Может быть, он к ней неравнодушен?
А что, вполне возможно! Вон как обеспокоенно спросил вчера, где, мол, Эппл. Конечно, могло статься, беспокоился он о своей брошенной бабуле, но не исключено, что куда больше он интересовался, где и с кем проводит время Эппл.
Между тем рыжая служанка мадам Бланш подошла к прилавку с металлическими украшениями и со смиренным видом принялась их перебирать. Жак следил за ней с прежним сердитым и вместе с тем собственническим выражением.
Точно. Неравнодушен.
Алена исподтишка разглядывала Жака.
А ведь он вполне мог оказаться минувшей ночью в доме Детур вместе с Эппл. К примеру, у него есть мотоцикл, на котором он и приехал в Мулян. Что из того, что в прошлый раз он являлся туда на лягушино-зеленом "Рено"! На сей раз взял да и примчался на мотоцикле.
Да, Жак очень подходил бы на роль сообщника Эппл, если бы Алена не увидела несколько минут назад мужчину, которому румынка показывала на нее.
И все же не мешает проверить Жака.
– Шты романешты? – выпалила Алена.
– Что? – вытаращился тот.
– Ничего, извините, – улыбнулась наша героиня.
"Шты романешты?" – "Знаете румынский?" – единственная фраза, которую наша героиня знала на этом языке. Почерпнута она была из романа любимого, обожаемого Валентина Катаева "Катакомбы". Вообще говоря, всем лучшим в себе Алена Дмитриева была обязана книгам. Да и худшим, если на то пошло, тоже…
Ответить следовало или "Ну шты" ("Не знаю"), или "Да, шты" ("Да, знаю"). Забавно, конечно: откуда у потомков древних римлян взялось в лексиконе слово "да"? Уж не наследие ли это тяжелого социалистического прошлого?
Впрочем, в данный момент этимология особого значения не имела. Алена провела проверку, в результате которой, строго говоря, была заранее уверена, и сейчас пришло время проститься с Жаком. И позвонить в Париж, скорее, скорее!
Сегодня суббота. Те, кому можно задать интересующий вопрос, именно сегодня должны быть на рабочем месте.
– Жак! Жак! – раздался вдруг испуганный голос, и к ним подбежала седая дама, хозяйка "хирургических инструментов". В одной руке она держала пластиковую кружечку, из которой выплескивался кофе, другой бестолково размахивала, причитая: – Твоя бабушка, Жак! Твоя бабушка! Беги скорей на площадь!
Из "Воспоминаний об М.К."
М.К. удивлялась, откуда людям стало известно, что они с цесаревичем теперь любовники. А вот мне всегда казалось, что ее удивление отдает лукавством. Ведь цесаревич прежде никогда и никуда не ходил ночами, стараясь соблюдать инкогнито. А тут вдруг зачастил по адресу, где находился дом известного танцовщика Феликса К. Явно не ради бесед с этим уважаемым господином Ники стал ускользать по ночам из дворца!
Начальник полиции генерал Валь организовал за ним негласное наблюдение. Наследник пожаловался генералу на слежку. Тот заявил, что принятые меры имеют целью заботу о безопасности, а не слежку. В ответ его высочество заявил: "Если я еще раз замечу кого-нибудь из этих наблюдателей, морду разобью – знайте это".
Кроме того, я ничуть не сомневаюсь, что М.К. и сама вовсю задирала нос и в театре, и в обществе. Если уж в зрелые годы она стерпеть не могла, чтобы не проболтаться о своих сокровенных тайнах, то легко можно вообразить, сколь несдержанна была она в молодости, настолько любила похвалиться своими отношениями с цесаревичем – пусть не в открытую, но с теми намеками и недомолвками, которые порою бывают красноречивей полной откровенности.
Ей завидовали. Ее осуждали. Ее ведь даже не считали красавицей! Сама М. К. с торжествующим смехом пересказывала мне случайно дошедший до нее отзыв генеральши Богданович, содержательницы модного светского салона: "Она не красивая, не грациозная, просто очень живая и вертлявая". Могу себе вообразить, как вертелась она, чтобы все-все могли разглядеть очередной подарок, полученный ею от цесаревича, от великого князя Сергея Михайловича, от кого-то из других поклонников… Она просто не могла сдержаться, чтобы не продемонстрировать их!
Это невинное женское хвастовство осталось у нее на всю жизнь, и даже потом, когда большая часть этих подарков была потеряна, утрачена или украдена, она просто обожала подробнейшим образом рассказать о них, словно видела их перед собой и даже примеряла.
О браслете я уже упоминала. Следующим подарком стали восемь водочных чарок из золота с драгоценными камнями. Их М. К. получила к новоселью – когда стала жить отдельно от родителей. Собственно, эту мысль подала ей сестра.
Ники все чаще стал приезжать не один, а с компанией. Иногда с ним бывал только Евгений Волков, но чаще великие князья Михайловичи – Георгий, Александр и Сергей. Старший, Николай, скандально известный историк и дипломат, жил за границей. Там же обретался и Михаил, высланный государем из России за морганатический брак.
Для М. К. появление Сергея Михайловича стало неожиданностью – только актерская выдержка помогла ей скрыть свои чувства. А чувства были самые противоречивые: так и не утихшая обида, возмущение, радость, плотское возбуждение, особенно острое от того, что его невозможно было удовлетворить…
А Сергей Михайлович казался совершенно спокойным и лишь деликатно отводил глаза, когда опьяневший Ники вдруг начинал целовать Малю. Цесаревичу доставляло огромное удовольствие демонстрировать друзьям свою полную власть над ней, свое право ею обладать.
Конечно, Сергей Михайлович вовсе не был так уж спокоен, как пытался показать. Просто он знал, что рано или поздно Маля к нему вернется. То, что он играет в этой истории кого-то вроде снисходительного Амфитриона, нимало не раздражало его. Великий князь понимал, что иным способом владеть женщиной, которую смиренно обожал, не сможет, и философски примирился с судьбой, не в силах решить, tant pis это или все же tant mieux.
Компания весьма уютно проводила вечера. Михайловичи пели грузинские песни, которым выучились, живя на Кавказе, где отец их был наместником почти двадцать лет…
В один из вечеров Ники вздумал исполнить танец Красной Шапочки в "Спящей красавице", который очень любила Маля и он любил – в ее исполнении. Он вооружился какой-то корзинкой, нацепил на голову платочек и в полутемной гостиной изображал и Красную Шапочку, и Волка.
Маля ужасно смущалась, что, живя у родителей, она не может должным образом угостить гостей, подать ужин и устроить вечеринку. Правда, иногда все же удавалось подать шампанское.
Маля недолго пребывала в блаженной уверенности, что приезды Ники к ней – тайна для всех, кроме тесного кружка самых близких. Как-то раз, когда наследник прибыл один и Юлия, переглянувшись с сестрой, поспешно начала собираться, у парадной двери раздался звонок.
Испуганная горничная доложила, что приехал градоначальник и что ему непременно нужно видеть его высочество. Ники, краснея, но приняв независимый вид, вышел в переднюю, но вскоре вернулся и сказал, что, оказывается, государь его спрашивал, но ему доложили, что наследник выехал. Об этом немедленно стало известно градоначальнику, и тот счел своим долгом сообщить об этом цесаревичу – ведь он отлично знал, куда тот отправился.
– За каждым моим шагом следят, – смущенно пожал плечами Ники. – После того случая в Японии меня охраняют гораздо строже, чем прежде. Спасибо только, что я не вижу свою свиту. Но сейчас мне придется вернуться.
Он улыбнулся Юлии, которая застыла с одной ногой в уличной, а другой в домашней туфле:
– Хорошо, что вы замешкались с отъездом, а то нас застали бы на месте преступления.
И, поцеловав Малю, отправился к отцу в Аничков дворец.
Юлия взглянула на грустную сестру:
– Знаешь что? Тебе нужно жить отдельно, чтобы иметь возможность встречаться с ним не тогда, когда у тебя есть возможность, а в любое время. И это придаст тебе новый статус.
Маля взглянула на нее настороженно. Новый статус – значит, она теперь будет считаться не просто дочерью знаменитого танцовщика Феликса К., в доме которого запросто бывает наследник престола. Поселившись отдельно, она сорвет флер приличия – пусть призрачно-прозрачный, но все же существующий – и официально станет любовницей цесаревича Николая Александровича…
– Отец не позволит, – шепнула она.
– Если хочешь, я с ним поговорю, – храбро вызвалась сестра.
– Погоди, мне нужно сначала спросить у Ники, вдруг он не захочет, – нерешительно сказала Матильда.
– Спроси, – согласилась Юлия. – Но одновременно начинай подыскивать дом.
– Не знаю, хватит ли у меня средств снять дом, – усомнилась Маля. – Может быть, лучше квартиру?
Юлия только расхохоталась в ответ:
– У султана не просят мешочек риса, слышала такую восточную пословицу? Но и не предлагают ему ношеный халат. Поговори с ним поскорее и подыскивай дом, да пороскошней!
Отец с трудом дал разрешение, поставив обязательное условие, чтобы Юлия по-прежнему жила с сестрой.
М.К. нашла прелестный особняк на Английском проспекте, 18. Построен он был великим князем Константином Николаевичем для балерины Кузнецовой, которую он обожал, с которой жил и у которой, по слухам, был абсолютно под каблуком. Вот тут-то и появились у нее чарки, подаренные возлюбленным.