Впрочем, это мог быть кто угодно еще. Пока Алена спасала имущество Маршана, пиджачок валялся на кресле. Пакетик при известной ловкости рук мог быть подброшен именно тогда.
Кем? Зачем?
Ладно, это вопросы уже второго плана. Сейчас первоочередная задача – решить, что с опасной находкой делать. Отвезти в жандармерию и указать на подозреваемых? А если ей не поверят? Доказательств-то никаких! И что, если жандарм, с которым Алена будет общаться, вздумает продвинуться по службе с помощью громкого дела о русской наркомафии и департаменте Йонна, Франция? Или если, не дай бог, по пути в эту самую жандармерию кто-то увидит у Алены пакетик и на нее донесет?
Кто? Например, Бати Маршан.
А ведь и его нельзя исключить из числа подозреваемых! Алена довольно долго сидела с ним рядом в тесной кабине фургона, и там подсунуть пакетик можно было даже без всякой ловкости рук. Честно говоря, даже криворукий мог это сделать.
На данный момент подозреваются все, как у пани Иоанны Хмелевской. Кроме, пожалуй, хозяина проката: Алена стояла на некотором расстоянии от него – прежде всего, чтобы ослабить ароматы бургундского.
Однако она слишком долго пребывает в позе человека, которого прихватил радикулит. Это подозрительно. Надо что-то делать! Надо избавляться от этой гадости.
Алена подняла платок, постаравшись прихватить им пакетик. Помахала образовавшимся комком около носа, делая вид, что сморкается, скомкала платок и опустила его в пубель, причем постаралась при этом вытряхнуть пакетик из платка, да так, чтобы он завалился за мусорные залежи. А платочек уронила с другой стороны. Вроде как они не знакомы, пакетик и платочек. Совершенно чужие и даже чуждые друг другу предметы. Им даже лежать рядом противно!
Дышать стало немного легче. Алена отошла от пубели – и вовремя: на пороге появился Обен & Фрессон, размахивая листком бумаги.
– Вот! – провозгласил он. – С этими данными, надеюсь, найдете и мсье Рицци, и свою книжку. Здесь номер его портабля и все о мотоцикле. Забавный парень, кстати. Все время требовал, чтобы я ему дал именно серый мотоцикл и обязательно серый шлем. И еще спрашивал: "Он в самом деле серый? Не коричневый?" Потом объяснил, что он дальтоник. Не из тех, кто путает красный и зеленый, а из тех, кому почти все кажется серым. Напрасно все же таким людям дают права! Надеюсь, мой транспорт вернется в целости и сохранности. Хотя залог по карте забронирован, так что в случае чего я без возмещения ущерба не останусь. Берите бумагу, что же вы не берете?
– Спасибо. – Алена, у которой слегка кружилась голова от волнения, взяла листок и убрала его в рюкзачок, затолкав туда же и несчастный свой пиджак. Просто чтобы карманы больше не вводили в искушение малых сих. – Спасибо вам огромное, мсье! Всего наилучшего!
И она понеслась к заждавшемуся Маршану, втихомолку молясь, чтобы опасный пакетик как можно скорее сожрали крысы. Пусть здесь, в пубели, окажется какая-нибудь крыса-наркоманка!
– Извините, – пробормотала Алена, вскакивая в "броневик". – Извините, я так задержалась…
– Узнали что хотели? – спросил Маршан.
Показалось или он в самом деле косится на Алену как-то неприязненно? Видел, как она выбрасывала пакетик? Не видел? Что подумал?
А если пакетик подсунул он, не повторит ли попытку?
– Да, узнала, – пробормотала Алена.
Она сидела как на иголках. Ехать на склад антиквара уже совершенно не хотелось, но под каким благовидным предлогом прервать путешествие? И потом, надо выяснить, не Маршан ли подбросил ей эту гадость!
Как?
Как-нибудь. Время покажет и подскажет. А теперь можно вернуться к осмыслению информации о Зигфриде Рицци.
Однако осмыслить она ничего не успела.
– Так, – вдруг изумленно пробормотал Маршан. – А это что такое? Опять кто-то склад пытался вскрыть, что ли? И не надоест же? Вчера, сегодня утром и опять?
Алена посмотрела вперед. Около ангара, бывшего, конечно, поменьше, чем тот, в котором держали свои машины и мотоциклы Обен & Фрессон, но все-таки весьма внушительного, стоял ярко-синий автомобиль с желтыми полосами на капоте, а рядом переминались двое в черных брюках, голубых рубашках с погонами и круглых черных кепи с золотыми околышами. Не сразу до ошарашенной Алены дошло, что это за люди и что это за автомобиль. сначала ей потребовалось разглядеть белые буквы на дверцах: "Gendarmerie".
Жандармы!
Мон Дье. Бог ты мой!
Вот тебе и дье, вот тебе и бог. Он тут ни при чем. Тот, кто подбросил Алене пакетик, уже настучал об этом в жандармерию. Не о том, что подбросил, конечно, настучал, а о том, что в кармане у русской туристки-авантюристки находится пакет с наркотическим веществом. И еще доложил, что означенная туристка уехала в компании антиквара Жана-Батиста Маршана, предположительно – на его склад. Выходит, Алена не только вляпалась в неприятности сама, но и хорошего человека втянула?
А может, Маршан и в самом деле видел, как она выбрасывала пакетик? И смекнул, что это такое. И сам успел звякнуть в жандармерию.
А еще может быть, что Маршан и шляпку украл, и тетку укокошил, как выразилась бы Элиза Дулитл из замечательного, очень любимого Аленой фильма "Моя прекрасная леди". Интересно, доведется ли его еще раз посмотреть, а если доведется, то когда? Алена где-то читала, что в Австрии, Франции и Швейцарии за распространение и производство наркотиков грозит тюремный срок до двадцати лет. А само их употребление карается лишением свободы до года и штрафом… Вот радость-то будет для семейства Детур узнать, что их приятельница-писательница – наркодилерша, что они пригрели на груди, можно сказать, змею!
Змею. Змея на груди.
Брошка на черном платье девушки с портрета кисти Маргарет Барон.
Ох, какая ерунда лезет в голову в такую ужасную минуту!
Алена затравленно смотрела в окно на приближающихся жандармов.
Сейчас ее вытащат из машины, обыщут, может быть, даже разденут, чтобы проверить, не спрятала ли она еще пару пакетиков в каком-нибудь из интимных мест. Жандармы, конечно, ничего не найдут, но они могут обнаружить следы белого порошка в кармане пиджачка – вдруг из пакетика что-то просыпалось?
Ой, нет!
Но за что? Почему? Кому она до такой степени опасна, кому помешала, что ее нужно было так подставить?
Алена мучительно стиснула руки. Нет, она будет бороться. Чтобы купить свободу, она расскажет им о том, что узнала, позвонив в Париж. Это им пригодится!
В это самое мгновение ее мысли перебил брезгливый голос Бати Маршана:
– Да не тряситесь вы так! Я вас не выдам. А что, этот идиот Жак опять взялся за старое?
Из "Воспоминаний об М.К."
И все же связь между Малей и Ники – уже не плотская, а любовная связь, сотканная из воспоминаний, – порвалась не сразу. Императрице довольно часто отравляли жизнь мысли о том, что у ее мужа была другая женщина. М.К. знала со слов великого князя Сергея Михайловича, что малейшее упоминание о К. заставляло государыню настораживаться, и были случаи, когда она теряла свою виндзорскую сдержанность и вела себя не как императрица, а как обычная ревнивая женщина.
Она, не скрываясь, злилась, когда император, который считал своим долгом чуть не ежевечерне бывать на спектаклях Мариинки, аплодировал М.К.
А вскоре Аликс почувствовала, что ей публично плюнули в лицо.
У М.К. была дача в Стрельне, которую ей купил великий князь Сергей Михайлович. Однажды она получила через поклонника известие, что в такой-то день, в таком-то часу молодой император будет проезжать верхом вместе с императрицей мимо этой дачи. Это известие Сергею Михайловичу передал лично Николай. Он просил, чтобы в это время М.К. находилась в саду.
Вне себя от счастья, она выбрала скамейку, которую нельзя было не заметить со стороны дороги. В назначенный день и час император с супругой проследовали мимо дачи М.К. и, разумеется, прекрасно ее видели. Она отвесила им низкий поклон, который был любезно принят императором и очень холодно – императрицей.
– Я продолжала его любить, – воскликнула М.К., рассказывая об этом случае, – и то, что он обо мне не забыл, было для меня большим утешением.
А в другой раз она, со слов Сергея Михайловича, сообщила, что Аликс устроила мужу ужасную сцену за то, что он "повез ее, императрицу, показывать этой женщине"! Никакие уверения, что он вовсе не хотел оскорбить супругу, на нее не действовали. Всякое упоминание об М.К. Аликс воспринимала в штыки, отказывалась ездить в театр во время ее выступлений. это была больная тема.
Она мечтала хоть как-то отомстить, а если не отомстить, то уязвить М. К. Случай вскоре представился.
Приближались десятилетие службы М.К. на императорской сцене и ее бенефис. В этот день директор Императорских театров князь Волконский пришел к ней в уборную и передал царский подарок – прелестную брошь в виде бриллиантовой змеи, свернутой кольцом. Посередине светился большой сапфир-кабошон. Потом государь просил великого князя Сергея Михайловича сказать М.К., что эту брошь он выбирал вместе с императрицей и что змея есть символ мудрости.
М.К. была потрясена. Она понимала, что соперница сводит счеты, но поделать ничего не могла. Но подарок и впрямь был роскошным!
О сцене, которая при этом разыгралась, М.К. узнала от Владимира Владимировича Свечина, бывшего в описываемое время флигель-адъютантом императора. М.К. и Свечин часто виделись в Париже, в эмиграции, где Владимир Владимирович, который был заядлым автомобилистом и считался одним из основоположников автомобильного дела в России, трудился на заводе "Рено". Правда, потом, став председателем Союза ревнителей памяти императора Николая II, он пожалел о своей откровенности, но слово, как известно, не воробей… Да и трудно было найти большего ревнителя памяти покойного императора, чем М.К., а сцена, о которой я говорю, вовсе не оскорбляет эту память, а только свидетельствует, как ревновала Аликс к прошлому мужа.
Император решил собственноручно выбрать подарок для М.К., с которой его так много связывало, и пригласил одного из самых известных ювелиров столицы – Болена. Свечин доложил о его прибытии, однако тотчас спохватился, что при императрице делать этого не следовало бы, учитывая деликатность момента. Однако Аликс в первую минуту решила, что муж решил сделать подарок ей. Затем произошел примерно такой диалог.
– Ники, довольно подарков! – воскликнула императрица. – Мои шкатулки и так ломятся от украшений. Ты же знаешь, я их не люблю.
Ее супруг замялся:
– Аликс, это… собственно, не для… Я хотел сказать, я помню твою волю – ничего тебе больше не дарить. Но сейчас нужно выбрать официальный подарок. Поэтому я и пригласил ювелира.
– Официальный? – изумилась она. – Ты сам выбираешь официальный подарок? Это новость. И кому он предназначен?
– Видишь ли, – еще сильнее замялся Николай Александрович. – Впрочем, это не важно, я сделаю это в другой раз. Вы идите, Владимир Владимирович. В самом деле, скажите этому господину, чтобы явился в другой раз. А мы лучше поговорим о…
– Не заговаривай мне зубы, Ники, – отмахнулась Александра Федоровна. – А вы, господин Свечин, погодите. Скажите мне, о каком подарке идет речь.
– Ваше величество, я не знаю, – совершенно растерялся Свечин.
– Вы не знаете? – усмехнулась императрица. – Вы, флигель-адъютант императора? Да о вас говорят, что вы знаете о желаниях государя прежде, чем он сам их ощутит! Или вы не знаете, что сказать мне? Иными словами, выдумываете, как половчее соврать?
– Аликс, прошу тебя, оставь Владимира Владимировича в покое, – взмолился государь. – Я сам тебе все скажу. Это сущий пустяк. Мы сегодня едем в театр, ты помнишь?
– Конечно. Сегодня же бенефис этой! – насупилась императрица. – Не понимаю, почему я должна удостаивать ее своим присутствием. И неужели ты ради нее вызвал лучшего ювелира Санкт-Петербурга? Ради того, чтобы купить подарок ей?
– Сегодня бенефис прекрасной балерины, Аликс, – серьезно сказал Николай Александрович. – Мадемуазель К. называют гордостью русского балета, и вполне заслуженно. Мой отец очень ценил ее и часто удостаивал ее выступления своим присутствием.
– О! Не только отец! – фыркнула Александра Федоровна.
– Аликс, довольно, прошу тебя. Об этом уже не раз переговорено, и все давно забыто! – уговаривал император, но это получалось плохо.
– Нет, не забыто! Я прекрасно помню, кем была для тебя эта женщина!
– О господи, – простонал император. – Прошу вас, Владимир Владимирович, оставьте нас.
– Слушаюсь, ваше величество, – сказал Свечин и вышел, однако по долгу службы ему следовало оставаться поблизости, поэтому из-за приотворенных дверей до него явственно донесся следующий диалог.
– Аликс, прекрати, умоляю тебя.
– Нет! Мне противно говорить об этом.
– Зачем же говоришь?
– Я не могу молчать! Мне больно вспоминать…
– Так не вспоминай. Довольно, Аликс!
– Ну уж нет! Кажется, ты так и не понял тогда, когда мы только поженились, какую боль мне причиняешь, рассказывая, что у вас было!
– Милая моя, как же ты не поняла! Я хотел быть честным с тобой, я не мог ничего скрыть от женщины, на которой женился. Неужели ты хотела, чтобы у меня были от тебя тайны? Я ведь готов был выслушать и твою исповедь, но ты ничего не пожелала рассказать.
– Мне не в чем было исповедоваться! Я пришла к тебе чистой, чистой помыслами, душой, сердцем, телом! А ты… ты писал мне о любви, а сам любострастничал с этой! Ты любил ее, а не меня!
– Аликс, столько лет прошло. Что это вдруг за вспышка ревности? Ты ведь знаешь, что ты для меня – единственная женщина на свете.
– Но не первая!
– Аликс, я же тебе объяснял: природа мужчин такова, мы устроены иначе. Маля была для меня… я ведь был неопытен, невинен, я ничего не знал о женщинах. Думаю, ты мало получила бы радости от увальня, который ничего не может и не умеет.
– Ага, ты не скрываешь, что она обучала тебя греху? Ты грешил с ней, грешил!
– Не более чем грешат другие мужчины. Не более чем грешим мы с тобой нашими блаженными ночами. Аликс, давай прекратим этот разговор. Ты не права.
– Хорошо. Хорошо, я признаю свою неправоту. Прости меня, Ники, я была глупа.
– Ты совсем не глупа, дусенька.
– Нет, я вела себя глупо. Я хочу загладить свою вину. Господин Свечин! Вернитесь.
Флигель-адъютант явился.
– Ювелир еще не ушел? Позовите его! – приказала императрица.
– Зачем, Аликс? – недоумевал Николай Александрович.
– Я же сказала тебе: я хочу загладить свою вину и сама выберу подарок для э-этой… я хочу сказать, для мадемуазель К., – уже спокойнее закончила Александра Федоровна. – В конце концов, я уж наверное лучше знаю, что может понравиться женщине. Позволь мне, Ники, прошу тебя!
– Хорошо, Аликс, – сдался ее муж. – Возможно, в самом деле ты лучше знаешь.
Подарок выбирали недолго. Небрежно переворошив не меньше полусотни разложенных на большом столе драгоценных, изысканной работы вещиц, императрица взяла брошь, усыпанную бриллиантами и сапфирами, и твердо сказала:
– Вот это. Ей поднесут это.
– Но… – в один голос воскликнули государь и его флигель-адъютант и осеклись, потому что Александра Федоровна с невинным видом вскинула брови:
– Вам не нравится? Великолепная работа. И я не ошибусь, если скажу, что это самая дорогая здесь вещь.
– Ваше величество совершенно правы, – с поклоном подтвердил очень довольный выбором Болен.
– Вот видите! Она будет в восторге! – воскликнула Александра Федоровна.
– Но… – снова сказали в один голос Николай Александрович и Свечин и снова осеклись, услышав резкий голос императрицы:
– И это подарок со смыслом. Ведь это символ мудрости!
Император и его флигель-адъютант переглянулись и растерянно уставились на прекрасную брошь в виде змеи.
Символ мудрости, значит? Да нет, это символ совершенно иного! О женщины! Да можете ли вы не ненавидеть друг друга?
Свечин отчетливо расслышал тихий вздох императора. Этот вздох говорил о многом. Делать нечего. Спорить – себе дороже. Главное – мир в семье. Да, Николай Александрович безумно счастлив с Аликс, не надо с ней спорить, это его жизнь, его любовь и судьба, а Малечка – это прошлое, которое вообще пора забыть. В конце концов, и змея неживая, и балерина К. не Клеопатра. Может, обойдется?..
Эта брошь, повторяю, была одной из немногих драгоценностей, которые М.К. сумела вывезти из России. Столь же дороги ей были форменная гусарская фуражка, которую некогда подарил ей Ники, и, конечно, его портрет в серебряной раме, и немногие письма его.
Бургундия, Тоннер, наши дни
– Что вы сказали? – ошеломленно оглянулась Алена, однако в эту минуту в дверь стукнул один из жандармов – высокий, худой, с длинноватым, как бы вытянутым носом, и крикнул:
– Эй, открывай, Бати! Или ты решил, что мы сейчас будем обыскивать твою машину, чтобы найти наркотики, которые ты, как всегда, перевозишь? Или позвоним Изабель, чтобы сообщить, с какой красоткой ты раскатываешь в свободное время? На твоем складе по-прежнему стоит тот удобный диван, а, старый юбочник?
И он закатился хохотом.
А, так жандарм шутил, значит! Это у него юмор такой, у этого длинноносого!
Алену нисколько не развеселила первая из этих шуток, а Маршана явно не развеселила ни одна из трех.
– У идиота и шутки дурацкие, не обращайте внимания, – буркнул он, выскакивая из машины, подходя к жандармам и пожимая им руки. – Ты бы думал все-таки, прежде чем что-нибудь изречь, Виктор! Если после твоих глупостей моя клиентка решит обратиться к другому броканту, я тебе выставлю иск за упущенную выгоду, понял?
– Ты забыл, что я плачу алименты? – испуганно воскликнул Виктор. – Твой иск меня окончательно разорит! Мадам, прошу извинить, я беру обратно все свои слова. У меня в самом деле очень своеобразное чувство юмора. А на складе Жака вы, не сомневаюсь, найдете все что угодно. Вот только манеж не покупайте, огромная просьба! Он срочно нужен нам! Ради него мы и приехали.
Алена только глазами хлопнула – говорить она все еще не могла.
– Зачем вам мой манеж? – удивился Маршан. – Что за ерунда?
– Решили на лошадках покататься, – изрек Виктор, старательно подмигивая, чтобы подчеркнуть: это он шутит.
– Ги, объясни ты, я ничего не понимаю, – повернулся Маршан к другому ажану, с не столь длинным лицом и, очевидно, не столь изощренным чувством юмора.
– Ты помнишь нашего старика Дютуа? – ответил вопросом на вопрос Виктор, и Маршан усмехнулся:
– Разумеется. Ближайший друг моего деда! Да я, можно сказать, рос на его коленях.
– Значит, ты не забыл, что послезавтра у него юбилей? Восемьдесят пять годков!
– Конечно, не забыл, – снова усмехнулся Маршан. – Мы с мамой получили приглашение на банкет.