Что, если это какая-то особенная брошь? Особенной ценности? Например, белые камушки могли быть символами бриллиантов, а синий камень имитировал сапфир. А сама брошь, предположим, золотая, да еще и работы какого-нибудь известного ювелира. Тогда она и впрямь стоит огромных денег!
Так. Брошь в виде свернувшейся змейки, отделанная бриллиантами и украшенная сапфиром… Что-то такое Алена слышала об этом, причем не очень давно. Но что она слышала? И где?
Нет, не вспоминается. Затупились знаменитые иголки и булавки.
Но, вероятнее всего, речь и в самом деле идет о баснословной ценности. Именно поэтому сегодня на броканте мадам Бланш занервничала, когда речь зашла о другом, более детальном изображении этой броши, а потом рухнула в обморок, увидев Рицци-младшего, который похож на своего деда практически как две капли воды.
– Послушайте, вы проезжали сегодня мимо броканта в Нуайере? – спросила Алена как бы невзначай. – Без шлема?
– Ага, – кивнул Рицци. – Правда, сначала прошелся по городку пешком. Мне хотелось увидеть мадам Бланш. Я и по Муляну колесил, все надеялся увидеть ее, но не удалось. Думал, на броканте повезет. Но там оказалось столько маленьких худеньких старушек… У меня глаза разбежались, честное слово. Даже не знаю, была ли среди них мадам Бланш.
"Сказать ему, что была? Сказать, что она его видела и потеряла сознание, потому что ей померещилось, будто явился призрак из прошлого? – задумалась Алена и сама себе погрозила пальцем: – Нет, это неосторожно. Он может насторожиться, откуда я обо всем так много знаю. Нет, лучше промолчать!"
– Итак, вы не знаете, у кого именно служила Одиль в Париже? – спросила она.
– У какой-то балерины, – рассеянно отозвался Зигфрид, осторожно массируя шею. – Там и услышала, видимо, насчет Одетт и Одиль.
– У балерины? У какой? – удивилась Алена, однако Зигфрид отмахнулся:
– Да не знаю я! Дед вроде называл фамилию, да отец забыл. Он был пивоваром, он человек простой, – продолжал Зигфрид. – В жизни никаких балетов не видел. Дед с моей бабушкой жили в разводе, воспитанием сына он не занимался. Только однажды доверился – попросил съездить в Мулян. Сам-то побаивался – наверное, что здесь его за какие-то военные грехи могут наказать. А отец все дело испортил своей простотой. Дед перед смертью прислал отцу письмо: "Назови сына Зигфридом. Может быть, он во всем разберется!" Отец тогда еще не был женат, только собирался, но потом, когда я родился, просьбу исполнил. Но я тоже от искусства далек. Я спортсмен. Случайно в интернете наткнулся на эти имена, Одиль и Одетт, и только тогда понял, какое "Лебединое озеро" дед имел в виду.
"Сила есть – ума не надо", – с трудом удержалась Алена.
– А у деда раньше нельзя было выяснить?
Она с нескрываемым изумлением глядела на это дитя современного мира, судя по всему, начисто лишенное главного двигателя прогресса – естественного любопытства. Весь в папашу, видать. С другой стороны, чего ждать от пивовара? Наверняка слишком часто пробовал свой продукт. Вот не зря Алена Дмитриева пиво не пьет и другим не советует. Вредное пойло! Это же надо – прожить жизнь, даже не попытавшись разгадать тайну. Съездить во Францию в глухую деревушку – и даже не понять зачем.
– Да как его спросить, если он почти сразу после возвращения отца умер? – пожал могучими плечами Зигфрид.
– В самом деле, никак не спросишь, – пробормотала Алена. – Мои соболезнования.
– Спасибо, – кивнул Зигфрид и поморщился, видно, голова еще болела. – Но я о нем не переживаю. И не видел никогда, да и вообще, знаете, иметь в предках гитлеровца – это не слишком большая радость. Конечно, сейчас к этому уже терпимее относятся, времени слишком много прошло, но все-таки дед был офицером роты пропаганды, а геббельсовцев солдаты вермахта терпеть не могли. Вдобавок я с самого детства знал, что дед лишил нас наследства. Он после войны стал удачливым игроком на бирже, заработал хорошие деньги, правильно их вложил, так что разбогател. Однако все перевел в какие-то фонды помощи семьям бывших солдат вермахта. Вы представляете? – Голос Зигфрида от возмущения дал петуха. – Нашел, главное, куда! Но отец долго не рассказывал, почему старик так мерзко к нему относился. Только недавно открылся. Наверное, стыдно было… А тут я как раз узнал, что значат имена Одиль и Одетт. Понял, что эта старуха просто-напросто обвела моего простака папашу вокруг пальца. И решил приехать – хотя бы посмотреть на эти места, на эту бабку.
Ага, значит, парень любопытства не лишен. И склонен рисковать.
– Слушайте, а вдруг бы ее давно уже на свете не было? – предположила Алена. – Все-таки ехать вот так невесть куда, невесть за чем…
– Я знал, что она еще жива, – подмигнул Зигфрид. – Неделю назад случайно видел по "Евроньюс" сюжет, как французская провинция систематически отказывает в приеме не только беженцам, но даже иммигрантам из стран, которые стали членами Евросоюза совсем недавно. Во всем департаменте Йонна тех, кто дал работу таким людям, можно по пальцам пересчитать, и это возмутительно.
Глаза молодого человека вспыхнули, а наша героиня в очередной раз прикусила свой змеиный язычок. Заводить сейчас политические диспуты было не к месту и не ко времени. Зигфрид продолжал:
– Мадам Бланш оказалась среди тех немногих, кто приютил иммигрантку – правда, всего лишь из Румынии. Так я и узнал, что Одиль Бланш жива. Журналист назвал ее настоящее имя, ни о какой Одетт и речи не шло. Мадам рассуждала, что Франция не раз давала приют беженцам, например, русским эмигрантам после их революции. Мол, она и сама служила у такой эмигрантки. И говорила, что эту традицию надо продолжать.
– Где она служила? Как вы сказали? – резко перебила Алена.
– У русской эмигрантки, – повторил Рицци.
– У балерины, русской эмигрантки… – пробормотала Алена и вдруг закричала: – Фамилия! Как ее фамилия, этой балерины?
– Да говорю же вам, что я не знаю, – отшатнулся Зигфрид. – Чего это вы на меня вдруг заорали? – Он подозрительно прищурился: – И вообще, какое вам до всего этого дело? Это моя семейная история, в которую вы лезете из праздного любопытства. Сам не пойму, что это я вдруг начал перед вами исповедоваться!
Зигфрид вскочил и наклонился над своим мотоциклом. Кажется, контузия, а вместе с ней и припадок откровенности прошли.
Хотя Алена была даже рада, что Зигфрид замолчал. Ей надо было подумать, подумать, подумать. Она вспомнила, что и где недавно слышала о броши в виде змейки…
Ах, если бы сейчас, сию минуту оказаться дома, в Муляне и перелистать так и оставшуюся недочитанной книгу "Воспоминания об М.К."!
Догадка, осенившая ее, была слишком смелой, невероятной, безумной, но вполне допустимой.
А что, если та брошь в самом деле до сих пор цела и лежит в сейфе мадам Бланш? Это же сенсация! Историческая сенсация!
Может быть, назвать Зигфриду предполагаемую фамилию владелицы броши? Вдруг он вспомнит?
Рискнуть? Или нет?
Алена промолчала, но не потому, что решила не рисковать. Для молчания были две причины. Первая состояла в том, что нашу героиню осенила новая потрясающая догадка – на сей раз о местонахождении броши. Вернее, это было предположение – рискованное и тоже практически безумное, но все же заслуживающее проверки.
А второй причиной Алениного молчания оказался ехидный голос, крикнувший:
– Специализируетесь на мотоциклистах, мадам? Сперва один, теперь другой.
Голос этот принадлежал Маршану.
Из "Воспоминаний об М.К."
О чем М.К. не любила вспоминать, так это о революции и бегстве из России. Впрочем, об этом я и сама могла бы рассказать многое. Истории всех эмигрантов похожи. У меня были добрые знакомые, например, Нина Кривошеина, в девичестве Мещерская, дочь директора Сормовского и Коломенского заводов, жена Игоря Кривошеина, который был сыном министра земледелия русского правительства, сподвижником Столыпина, а после революции премьер-министром правительства генерала Врангеля в Крыму. Игорь и Нина потеряли не меньше, чем М.К., но для них главным была потеря России, а не домов, драгоценностей или общественного положения. В этом мы с ними были похожи, а с М.К. оставались очень разными и даже чужими, несмотря на возникшую между нами близость. Даже не хочу передавать ее рассказы о попытках отсудить у большевиков ее дома в Петрограде, Стрельне, свары с прислугой из-за якобы украденных вещей, мехов, драгоценностей… М.К., похоже, чувствовала, что даже гибель великого князя Сергея Михайловича была вызвана тем, что она, уехав в Кисловодск, оставила его заботиться о своем добре. Что-то он пытался переправить за границу, это не удалось, но задержало его в Петрограде, а потом он разболелся, и было уже поздно уезжать. Спастись он не успел, был арестован большевиками, а потом убит в Алпатьевске вместе с другими членами императорской фамилии.
Правду сказать, когда я услышала об этом от М.К., мое доброе отношение к ней несколько изменилось. Потом она вскользь рассказывала о жизни в Кисловодске, о преклонении перед ней каких-то большевистских комиссаров, которые отпускали арестованных по одной ее просьбе и не трогали князя Андрея Владимировича, несмотря на то, что он, обросший бородой, сделался необычайно похож на низложенного государя… С тем же огнем в глазах М.К. вела речь о том, как удачно ей удавалось прятать в полых ножках кроватей драгоценности. Все это было похоже на дешевый авантюрный роман, хотя я прекрасно знала, что чуть ли не каждому беглецу из России пришлось переживать моменты, за которые с восторгом ухватились бы сценаристы Голливуда. Да что далеко ходить! В феврале 1940 года в Париже прошел документальный фильм "От Ленина до Гитлера", материалы для которого (кинокадры, "ярко характеризующие советский режим", как уверял его создатель, Жорж Рони, настоящее имя Георгий Ронкин), режиссер вывез прямо на себе, под одеждой!
Чем не сюжет?
Однако рассказы М.К., сама не знаю почему, пробуждали во мне недоверчивое отчуждение, поэтому повторять их не стану.
А может быть, мне просто стало скучно в ее обществе. Наверное, она оказалась очень прозорливой, когда говорила, что будущих историков заинтересует только ее связь с императором, а дальнейшее им станет неинтересно.
Почувствовав это и не желая, видимо, углублять неприязнь, М.К. ни словом не упомянула, что Вовó был связан с "младороссами". Я эту братию на дух не выносила. А вот о том, что он к ним примкнул, узнала от приятельницы Нины Кривошеиной, о которой уже упоминала. Дело в том, что Нина тоже одно время увлекалась их идеями, однако скоро с этим увлечением распростилась, воскликнув: "Младороссы – это дурость, мода, ерунда, и непонятно, что я там, собственно, делаю?"
Эмигрантский дух в попытках обрести точку опоры в этом зыбучем песке, называемом жизнью в изгнании, метался от ужасной ненависти к Советской России и уверенности, что вместе с эмигрантами оттуда изошло все лучшее (я, например, принадлежала и буду принадлежать к этой группе), до интереса к СССР. Отсюда лозунги "младороссов" "Лицом к России!" и "Царь и Советы". Кстати, за этот второй многие из них потом попали в гитлеровские лагеря, потому что само слово "Советы" было опасным.
Вовó Красинский, собственно, был не просто участником, но и одним из основателей этого союза. Идея его создания принадлежала Виктории Федоровне, супруге императора Кирилла Владимировича. Думаю, Вовó его новая роль необычайно импонировала, потому что занятия политикой, конечно, выглядели куда серьезней, чем та ерунда, которой он занимался до этого (пытался стать актером и даже участвовал в массовке при съемках фильма "Наполеон"). На этом актерская карьера Вовó завершилась. Точно так же из него не вышло репортера и коммивояжера. За возможность показать себя в таком требующем эффектной болтовни деле, как политика, он схватился обеими руками. Руководил младороссами бывший ротмистр Белой армии Александр Казем-Бек, человек замечательный, обладавший блестящей памятью, умением тонко и ловко полемизировать. Он отлично понимал, насколько военные принципы организации дисциплинируют ее членов, и в союзе были введены офицерские звания: "младший младоросс", "старший младоросс", "член главного совета" и т. д. Все носили синие рубашки, а на съездах при появлении Казем-Бека вскакивали с криком: "Ура главе!"
Их синие рубашки напоминали чернорубашечников Муссолини, этого друга Гитлера, и его собственных коричневорубашечников-штурмовиков, а приветствие, на мой взгляд, мало чем отличалось от "Хайль Гитлер".
Бургундия, Мулян, наши дни
– Рада, что вы все-таки заметили между ними разницу, – хладнокровно заметила Алена. – Жаль, что это не произошло четвертью часа раньше, иначе вы не сбили бы бедного мальчика.
– Что? – удивился Зигфрид, поворачивая голову и с изумлением переводя глаза с Алены на Маршана.
– Кстати, почему вы так быстро вернулись, Бати? – зло прищурилась наша героиня. – Неужто уже успели съездить в Мулян и передать грабителей в руки правосудия?
– Что? – повторил Зигфрид, поворачиваясь уже всем корпусом.
– Нет! – сердито дернул плечом Маршан. – Я просто позвонил в жандармерию и сообщил о своих подозрениях. Вы были правы: мой замок без знания шифра не открыть, а пока грабители будут возиться, их схватят. Кроме того, я забыл одну вещь…
– Не эту ли? – с невинным видом спросила Алена, указывая на Зигфрида. – Она только что валялась на обочине. Без сознания.
– Так это ты меня сбил, аршгезихт? – завопил Зигфрид, бросаясь на Маршана.
"Мог бы и раньше сообразить!" – мысленно усмехнулась Алена.
Маршан вскочил, протянув руку к Зигфриду:
– Стой, чертов бош!
В его руке был пистолет.
"Ого, "беретты" в ход пошли!" – восхитилась русская авантюристка, которая обожала любой экстрим. Особенно если следишь за ним со стороны.
Зигфрид замер.
"Трусоват был Ваня бедный!" – с сожалением подумала героическая писательница.
– Имей в виду, ты, веселый фридолин, – предупредил Маршан, – я бывший жандарм, и у меня есть разрешение на ношение и применение оружия. Так что будь осторожен! И язык придержи! – добавил он, видя, что Зигфрид явно намерен что-то сказать, причем вряд ли это будет какая-нибудь любезность.
Зигфрид отшатнулся.
Алена разочарованно вздохнула. Конечно, она могла бы предупредить Зигфрида, но мужчине стыдно не знать некоторых элементарных вещей. Их знала даже наша героиня, которой однажды пришлось научиться разбираться в различиях между газовым оружием и боевым. Если не с первого, то со второго взгляда она уже определила, что у Маршана в руках не боевая, а газовая "беретта".
Конечно, получить заряд газа в лицо приятного мало, однако…
"Однако будь я мужчиной, – сказала себе отважная Алена Дмитриева, – и представься мне случай дать в морду тому, кто чуть на тот свет меня не отправил, я бы не колебалась и рискнула!"
"А в чем проблема? – немедленно вступил в диалог ее внутренний голос (преехиднейшая тварь, между нами говоря). – Маршан и тебя чуть на тот свет не отправил! Рискни выхватить у него пистолет! Давай!"
"Будь я мужчиной! – повторила Алена наставительно. – А я не мужчина. Понял? Вот и молчи!"
Внутренний голос с тяжким вздохом послушался.
– Вообще от антиквара можно было ожидать и чего-то более интересного, хотя бы "лепажа", – презрительно сказала Алена. – А скажите, вы не затем вернулись, чтобы скрыть ссадину на крыле своей "Ауди", пострадавшей в ту минуту, когда вы сбили мотоцикл этого парня? Если обойти мотоцикл с той стороны и присмотреться, легко можно найти следы красной краски. Именно поэтому вы не поехали в жандармерию, а просто позвонили. Так что выплачивать страховку Обену и Фрессону придется не этому молодому человеку, а вам!
– Это он меня сбил! – нагло заявил Маршан.
Зигфрид дернулся было, чтобы возразить, однако Маршан слегка повел стволом – и потомок гитлеровского пропагандиста снова окаменел.
"Кто раз побит, тот дважды трус, а фашистов все же побили, и не раз", – констатировала наша героиня и продолжала бесстрашно солировать:
– Да бросьте, я ведь все видела! И потом, я сняла на фото и эти следы краски, и последствия аварии: мотоцикл в канаве, лежащий без сознания молодой человек… Если он сделает заявление в жандармерию, я смогу это подтвердить.
Маршан нахмурился, однако тут же презрительно ухмыльнулся:
– Да кто вам поверит, наркоторговке-то?
От этой наглости Алена онемела, а Зигфрид вдруг выкрикнул:
– Дронгмафия? Гехен зи цум тейфель! – и бросился бежать, даже не взглянув на брошенный мотоцикл.
– Гих зелбе! – напутствовал его Маршан.
"Мальчик весь в папашу", – печально подумала Алена, провожая Зигфрида взглядом.
– Наверное, до самого Берлина будет мчаться, – хохотнул Маршан. – Или откуда он там взялся?
– Из Мюнхена, – буркнула Алена. – А вы что, знаете по-немецки?
– В школе учил, – миролюбиво пояснил Маршан. – Правда, только ругательства остались в голове.
– Видимо, в ней больше ни для чего места нет! – огрызнулась Алена.
Однако Маршан почему-то не ответил гадостью, а продолжал смотреть вслед Зигфриду.
– Странно, – задумчиво сказал он, – у меня такое ощущение, что я его где-то видел раньше.
– И я даже знаю где, – пробормотала Алена как бы в сторону.
– Что вы имеете в виду? – удивился Маршан.
Алена достала телефон и издалека показала ему снимок, который сделала на броканте, – портрет Рицци-старшего.
– Дайте сюда, плохо видно! – протянул руку Маршан.
– Ага, сейчас! – усмехнулась Алена. – Хотите посмотреть – выходите из машины и спрячьте пистолет.