Вечер не задался. Мы кружили один вокруг другого, как блуждающие звезды. Один раз Филипп неловко попробовал меня поцеловать, но я отвернулась. Он сказал, что вот уже больше ста дней мы ни разу не целовались, а если точнее – сто пять дней. Подавив желание высмеять его постоянную привычку вести счет дням, я отметила, что поцелуй ровным счетом ничего не означает, ибо это есть лишь биохимический процесс. Партнеры инстинктивно проверяют друг друга на генетическую совместимость, вот и все дела. Филипп молча посмотрел на меня и откупорил вторую бутылку вина.
Мы оба уже изрядно выпили, когда раздался звонок от няни. У Лео поднялась температура, он кричит без остановки, что делать?
Немедленно мы сели в машину.
Разумеется, мы повздорили. Как обычно, ведь со времени первого моего выкидыша Филипп упрекал меня, будто я недостаточно береглась и виновна в том, что мы не сохранили ребенка. Нет никакого сомнения, что его науськала Констанция. В жизни своей не забуду ту минуту, когда он вылил мне все это на голову. Как простить такое?
Я все повторяла, что Лео ни за что нельзя было оставлять одного. Да и вообще, мол, я ничего такого не хотела. Не хотела никакого Date Night , никакого "безумного свидания", как выражался Филипп. Бред, по-другому не скажешь. Как будто мне хоть когда-то доставлял удовольствие отдых в этом пошлом доме на озере, где дух Филипповых обозленных родителей по ночам парит над нашей постелью, а днем ухмыляется, подглядывая за нашими ссорами. Где вокруг только лес с его тысячами глаз.
Филипп же возражал: раньше я будто бы радовалась пребыванию на берегу этого озера. А я говорила, мол, все это неправда, раньше я, может, и делала такой вид, но в действительности никогда не переносила дом на озере, как и наш городской особняк с его проклятой ганзейской холодностью, эту холодность теперь уже из меня самой не вытравишь, и этот проклятый бежевый цвет, он так и лезет в глаза отовсюду, этот бежевый кошмар, который Констанция создавала все те годы, что там проживала, а теперь в кошмаре живу я.
На это Филипп сказал, что просто не узнает меня, я как будто совсем не та женщина, на какой он женился, и тогда я, на мгновение посмотрев на себя со стороны, как я ору и ругаюсь, как бью ладонью по рулевому колесу, такая сердитая, такая несчастная – тогда я подумала, что и сама себя не узнаю. И тебя тоже, и себя, а уж нас вместе – совсем не узнаю.
Некоторое время мы оба молчали. Я включила было радио, но Филипп выключил его, я даже не расслышала, какую музыку передавали. Но ничего не сказала. Мысленно я вернулась к Лео. И невольно сбросила скорость. Конечно, я хотела оказаться рядом с ним как можно скорее, но именно поэтому следовало вести машину осторожнее. В салоне было совершенно тихо. Пахло влажной землей, наверное, мы сами на подошвах занесли ее в салон. Я успокоилась, дышала ровно. Тишина, слышно только шуршание асфальта под колесами.
"У младенцев часто поднимается температура, – нарушил молчание Филипп, – завтра Лео будет совершенно здоров, это ясно".
Я только фыркнула в ответ. Можно подумать, я сама этого не знаю.
И сообщила Филиппу, что после такого ужаса завтра ни за что не пойду праздновать день рождения к его матери, во всех случаях надо еще посмотреть, как Лео будет себя чувствовать. А Филипп ответил, что он на меня и не рассчитывал, уж я всегда найду предлог, чтобы избежать семейных обязанностей.
Теперь уже не могу вспомнить, что ввернула я ему в ответ, но помню точно, как он произнес роковые слова, после которых ситуация окончательно вышла из-под контроля. Вот что он сказал: "Иногда я думаю, что моя мама была права".
Помню, как расплылись и исчезли обочины, как постепенно сузилось мое поле зрения, как я стала видеть только то, что появлялось непосредственно перед моими глазами. Я по-настоящему пришла в бешенство. Покосилась на Филиппа, столь уверенного в своей правоте, что-то ему проорала, а он проорал что-то в ответ, а затем вдруг воскликнул: "Смотри вперед, чтоб тебя!" И тут раздался странный стук, скорее даже глухой удар, и я инстинктивно выжала тормоз, резко остановилась, автомобиль дернулся и замер на месте, и вдруг стало очень, очень тихо.
Сбила или наехала, думала я. Взглянула на Филиппа, а тот смотрел на меня широко распахнутыми от ужаса глазами.
"Может, это косуля?" – спросила я.
"Не знаю. Я не видел дорогу".
Посмотрела в зеркало заднего вида, но не разглядела ничего. Вылезла из машины. Услышала, что и Филипп вылез следом за мной. Обогнула машину, и тут я его увидела. В красноватом свете задних фонарей.
Человек. Мужчина? Женщина? Я не поняла. Но поняла сразу, что этот человек мертв.
Я вернулась из прошлого.
Я хватала воздух ртом.
В полнейшей растерянности.
Ведь ужас из моих ночных кошмаров – это я сама.
Как я могла это позабыть?
Как я могла это позабыть?
Что же я за человек, если смогла вот такое полностью вычеркнуть из памяти?
Вспомни худшее из того, что ты когда-либо сделала.
Вот это.
Я каталась по полу в кухне, как раненый зверь, из последних сил доползший до своей норы.
Колесами машины я раздавила человека.
Я убила человека.
Постукивание.
Шок.
Кровь на моих руках.
Я вспомнила.
39
Понятия не имею, сколько времени я там пролежала.
Мне никак не удавалось подняться на ноги. Воспоминания давили тяжким грузом. Все теперь вернулось, абсолютно все. Не только эта ночь, но и все последующее. Вина и боль. Несколько недель после этой ночи я прожила так, будто меня закутали в оболочку из ваты. Тот период и сегодня вспоминается мне смутно, но одна сцена четко запечатлелась в памяти.
Мы с Филиппом сидим в кухне, Лео спит, Филипп пьет вино, а у меня слезы капают прямо в бокал. Филипп сказал тогда:
"Что ты ревешь постоянно, ну-ка прекрати постоянно реветь".
Я не ответила. Некоторое время мы оба безмолвствовали, пили вино. И вдруг Филипп прервал молчание такими словами:
"Ты помнишь последнюю ночь перед нашей свадьбой?"
Я кивнула в ответ, он продолжал:
"Ты попросила меня вспомнить худшее из того, что я когда-либо в жизни сделал. Потому что хотела знать, за кого ты выходишь замуж. Помнишь?"
Я снова кивнула.
"Тогда я не нашел ответа на твой вопрос, – продолжал Филипп. – Помнишь? – И он осушил свой бокал. – Зато теперь у меня есть ответ".
Очередная слезинка капнула в мое белое вино, скатившись с подбородка.
Но с тех пор я не проронила ни одной слезинки.
Та женщина, которая изо дня в день объясняет подросткам в школе английскую грамматику и рассказывает о немецкой литературе, которая по утрам делает пробежку на окрестных улочках, которая занимается благотворительностью в приютах для беженцев и ходит за покупками для старушки соседки, которая в одиночку воспитывает сына и так трогательно заботится о нем, которая на удивление хорошо справляется со всеми своими обязанностями, хотя в жизни ей так страшно не повезло, та женщина – убийца.
Мать мальчика Лео – убийца.
Я осматривалась в собственной кухне, будто видела все впервые, будто я вдруг обрела способность распознать подлинную сущность вещей. Неожиданно мне стало ясно: каждая вещь в этом доме имеет душу. Этот дом все видит, слышит и чувствует, вбирает как губка любовь и ярость, ссоры и примирение. Я нахмурилась. Разве контейнер для бутербродов, с которым Лео ходит в школу, всегда имел этот насыщенный синий цвет? Разве базилик в горшочке на подоконнике всегда издавал такой сильный запах? Разве свет в кухонной лампе всегда был таким ярким? Разве расстояние от холодильника до кухонного стола не было больше? Ну, пусть и немного, но все-таки больше? Я часто-часто заморгала. Закрыла глаза, открыла глаза, но странное чувство не покидало меня. Теперь все, что здесь есть, не разумеется само собой.
Здесь что-то переменилось.
И снова мне попалась на глаза ночная бабочка, она смирно сидела на белой стене. Вот он, оживший психодиагностический тест Роршаха.
Кровавое пятно, подумала я. Форма кровавого пятна.
Услышав шаги, я вздрогнула.
Спрашивала себя, в этом ли дело. Неужели незнакомец мучает меня из-за этого? Из-за этой проклятой ночи?
Но откуда он может о ней знать? Разве за нами с Филиппом велось наблюдение? Разве Филипп был прав? Или не права была я, обозвав его параноиком и, в шутку, тряпкой?
Не прошло и двух секунд, а человек уже опять стоял передо мной. Смотрел сверху вниз, как я, зареванная, лежу на кухонном полу, качал головой, словно перед глазами у него нечто отвратительное и вместе с тем захватывающее.
– Жалость к самой себе, – иронично заключил он наконец. – Как мило!
Потом рассмеялся.
Я села, на большее была не способна.
– А знаешь, – продолжил человек. – Мне тебя ничуточки не жаль. Кого мне действительно жаль, так это твоего сына.
Я вытерла слезы.
– Сколько ему лет?
Он сделал вид, что производил в уме вычисления.
– Восемь, не так ли? Все верно. Восемь. В этом возрасте ребенок уже кое-что понимает. Как ты думаешь, сколько ему потребуется, чтобы разобраться, что за человек его мать?
Незнакомец смотрел на меня так пристально, будто и вправду ожидал осознанного ответа. Потом пожал плечами.
Улыбнулся. И от этой улыбки повеяло холодом.
Он снова показал мне спину и с совершенной невозмутимостью налил стакан воды.
Он прав, подумала я.
Бедный Лео. Он никогда не должен узнать.
У него есть я, и кроме меня больше никого.
Я подняла глаза. Чужак стоял, повернувшись ко мне спиной, футболка его чуть сползла набок, и я увидела четкую линию, отделявшую загорелую шею от гораздо более светлой кожи, обыкновенно скрытой под одеждой. Ишь ты, отвернулся. Спокойный как слон. Знает, что я у него в руках. Знал с самого начала.
Я повернулась, вышла из кухни и стала подниматься по лестнице, руки-ноги мои двигались машинально. И только одна мысль билась во мне: Лео никогда не должен ничего узнать. Я открыла дверь в спальню, подошла к шкафу, распахнула дверцы. Приподнялась на цыпочках, чтобы дотянуться до верхней полки, где хранилась шкатулка. Отодвинула футболки, стала рыться во всех углах – но нащупала только ткань и деревянную стенку шкафа.
Оружия не было.
Волна страха поднялась во мне так внезапно, как поднимается температура. Я на секунду закрыла глаза. Потом осторожно начала доставать с полки белье, стопку за стопкой. И чуть не засмеялась, почувствовав облегчение – шкатулка была на месте, – конечно, а где же еще, я просто слишком хорошо ее спрятала, только и всего.
Я открыла шкатулку и впилась глазами в пистолет, уговаривая себя взять его в руки. Наконец сделала это – взяла пистолет. Заткнула за пояс. Распахнула дверь комнаты, вышла в коридор и отправилась на поиски самозванца. Больше никаких страхов, никаких слез. Все серьезно.
Я остановилась на лестничной площадке. С оружием за поясом джинсов. По лбу пробежала капелька пота, одежда прилипла к телу, но холод пронизывал меня до костей, холод, от которого я не знала, как избавиться, хотя испробовала, наверно, уже все, чтобы согреться. Через открытое окно на верхнем этаже доносились пронзительные крики припозднившихся вечерних стрижей, и я вспомнила, что в прежней жизни эти крики неизменно олицетворяли для меня саундтрек лета. Пистолет давил на ягодицы, холодный, но по ощущениям как будто живой. Вперед.
Кухня. На серванте темно-синяя бутербродница, яркий свет лампы, между холодильником и кухонным столом легкое смещение, запах базилика, самозванец. Спина самозванца.
– Я больше не собираюсь играть в ваши игры, – громко сказала я.
Он осторожно обернулся, посмотрел на меня. Поднес ко рту стакан с водой, который держал в руке, медленно, не сводя с меня глаз, начал было пить, но в ту же секунду отставил стакан в сторону.
– Уходите! – сказала я.
Человек сел и неожиданно спросил:
– А где, собственно, Лео? – Глаза мои невольно округлились. – У Мириам, если не ошибаюсь?
– Оставьте в покое моего ребенка, – сказала я дрогнувшим голосом.
– Тебе незачем волноваться, – успокоил меня самозванец. – Теперь, если с тобой что-нибудь случится, у Лео есть я.
Меня так и тянуло вытащить пистолет и застрелить негодяя. Но что тогда будет с Лео? Что будет с моим ребенком, надумай я что-нибудь учинить? Нельзя так легко поддаваться на провокации.
– Скажите же наконец, что вам от меня надо! – сорвалась я, хотя услышать ответ очень боялась.
Ночь. Дорога… Нет. Он не может ничего знать, это исключено. Речь идет о деньгах, как бы он это ни отрицал.
Я отчетливо осознала, что цеплялась за эту версию как утопающий за соломинку.
Незнакомец сложил руки за головой, и я увидела по-дилетантски выполненную синеватую татуировку на левом предплечье, бледном и мускулистом, увидела впервые.
– Тебе прекрасно известно, что мне нужно, – сказал чужак. – Мне нужна истина.
Перед моим внутренним взором воскресла ночная дорога. Безжизненный комок.
Неужели это возможно?
Откуда он узнал?
– Не понимаю, что вы имеете в виду, – сказала я.
Я намеревалась до конца все отрицать. Он сам подал мне пример.
– Мы оба очень хорошо знаем, что ты сделала.
– Это вздор! Прекратите! – закричала я, решившись еще на одну отчаянную попытку. – Вы хотите денег! Я правильно понимаю? Тогда к чему весь этот театр, если я добровольно готова вам их предоставить.
Незнакомец сверлил меня взглядом.
– Нет проблем, – продолжила я. – Деньги – не проблема, заявляю это сразу. Вы получите все, что хотите.
Я слышала его дыхание.
Слышала тиканье настенных часов.
Незнакомец молчал.
– Сколько вам надо?
Незнакомец молчал.
– Я не знаю, что вы задумали. Не знаю, каким образом вы собираетесь присвоить состояние моего мужа, и меня это нисколько не интересует. Но почему вы так себя ведете? Хотите денег – пожалуйста. Все, к чему я смогу получить доступ. Все, чем я располагаю, будет вашим.
Это блеф. Разумеется, я готова отдать все, чтобы избавиться от негодяя и жить как прежде скромной и нормальной жизнью, но один вопрос оставался открытым – хватило бы для этого моих полномочий, или нет. Состояние Филиппа никогда не заботило меня по-настоящему, я знать не знала, как размещен его капитал, имела ли я доступ к крупным суммам. И конечно, я думала о Лео. Я не забывала о нем ни на секунду.
Скажи "да", молила я. Пожалуйста, скажи "да". Забирай все деньги и оставь меня в покое.
– Ты, похоже, действительно ничего не понимаешь? – изумился незнакомец. – Ты ведь до сих пор не в курсе, кто я такой.
Голос его звучал теперь почти сострадательно, но на этот раз ему меня не обмануть, я не сяду в ту же лужу. Пистолет давил в спину, и вдруг меня охватил страх, словно не я, а он, пистолет, меня контролировал. Словно пистолет нашептывал мне, как легко удалось бы выгнать негодяя, возьми я в руки оружие. Проще простого. Я отбросила темные мысли и заявила, стараясь выговаривать слова как можно спокойнее:
– Вы не мой муж, это я знаю точно.
– Да, – мрачно признался он. – Я не твой муж.
Глаза незнакомца почернели.
– Кто вы?
– Я твое прошлое, – ответил он, поднимаясь.
Он опустил голову, и я ощутила исходящую от него силу, почувствовала, как напряжен каждый его мускул, как крепко сжаты зубы. Наши глаза встретились.
– Вспомни худшее из того, что ты когда-либо сделала, – потребовал он.
В его глазах вспыхнула ненависть или нечто другое, более давнее.
Но меня уже ничем было не запугать. Что-то во мне наглухо закрылось, и все происходящее я переживала как в кино.
Кухня залита светом, словно театральная сцена. Мебель превратилась в декорации, кухонные шумы – в фонограмму. Самозванец – в актера, ожидающего своей реплики.
– Что вам нужно? – спросила я.
– Мне нужна истина.
Нет, подумала я.
– Просто скажи правду.
Он не может этого знать!
– Что ты сделала?
Он не может ничего знать. Это исключено!
– Что ты сделала, Зара?
Я молчала.
– Это была ты.
Откуда ему известно?
– Ведь это ты сделала!
Возможно ли?
– Это ты!
Мы же были одни!
– Ты знаешь!
Нет!
– Отвечай!
Я не хочу!
– Скажи правду!
Я не могу.
– Это твоя вина!
Неправда.
– Говори. Скажи раз в жизни правду!
– Я не знаю, что вам нужно! – закричала я.
Бездна разверзлась. Перед глазами пошли круги, но не черные, а белые, а потом… Все пережитое обрушилось на меня и смешалось: звонок из Министерства иностранных дел, кошмары, аэропорт, незнакомец на моей кровати, водитель "универсала", вкус рвоты во рту, Констанция, называющая меня убийцей, руки в крови, шум, голос Лео: "Я боюсь этого человека" ; оружие в платяном шкафу, глаза самозванца.
Я ничего не видела, ничего не слышала, последнее, что я ощущала – паника, нарастающая паника. Я не представляла, где я, открыла глаза как можно шире, но не увидела ничего, кроме режущего белого света, похоже, я ослепла, в ушах стоял жуткий шум, и я не только слышала, я чувствовала его всем телом, удар, толчок автомобиля, растекающийся по телу адреналин. Прошлое и настоящее смешались как ядовитые химические реактивы. Я сделала шаг назад, и еще один шаг, наткнулась на что-то, упала. Отпрянула, когда почувствовала на плече его руку, что-то твердое впилось в мои ягодицы, я напоролась на какой-то предмет, и локоть пронзила резкая боль, я поплелась дальше, попробовала проморгаться, зрение вернулось, но мир оказался размытым, очень размытым, от кухни лишь очертания, лицо мокрое, только сейчас я поняла, что плачу, ощупала лицо, нервно вытерла слезы, – нельзя допустить, чтобы наведенные мосты пошли под снос.
Рядом выросла темная худощавая фигура незнакомца, тот пристально смотрел на меня сверху вниз. Паника как желеобразная масса обволакивала все мое существо, я подумала, что отхожу в мир иной, наверное, умирающие переживают что-то подобное. Самозванец приближался, в нос ударил кладбищенский запах лилий, я достала из-за пояса оружие, поднялась на ноги, вскинула пистолет, тяжелый, холодный.
– Вон! – проговорила я, задыхаясь.
Но темная фигура не остановилась.
– Тебе от меня не отделаться. Никогда. Никогда, пока я дышу.
Фигура наступала.
Подходила все ближе и ближе.
Я ощутила во рту вкус крови и закашлялась. Сердце мое бешено колотилось, в ушах шумело, мир сделался красным, ярко-красным, глаза ослепли, тело задеревенело, до слуха донесся шепот страха, я подняла оружие, как учил Филипп, двумя руками. Прицелилась и выстрелила. Потом еще раз. Я выпустила заряд дважды.