Филипп. Я увидела, как мы, еще совсем юные, стоим посреди людского моря и "Radiohead" играет для нас песню, разгар лета; мы сидим на берегу ночной Эльбы, рука Филиппа утопает в моих мокрых волосах, и губы наши встречаются; мы на пляже, Филипп падает на колени и я изображаю удивление; тучный имитатор Элвиса поет в нашу честь "Love Me Tender"; а еще я вижу Филиппа, его лицо, когда говорю ему, что опять беременна и что на этот раз все получится, я вижу, как он проверяет сумку, собранную для больницы, камеры и аккумуляторы как будто на целую группу, вижу, как держит на руках Лео; как мы ссоримся и как миримся и…
Передо мной – чужак.
Передо мной – мой муж.
Ночь.
Прошлого больше нет, и нет будущего.
Только мы.
И этот момент.
Нужно что-то сказать, непременно, но слова не приходили, повсюду кровь, и боль, и чувство вины, и мертвые шмели ковром.
– Я тебя не узнала, – молвила я, когда почувствовала, что способность речи вернулась, и голос показался мне по-старушечьи сиплым.
Я не представляла, что еще добавить.
Героически подыскивала слова.
– Позабыла, – призналась я.
– Я знаю.
Мы смотрели друг на друга, но не узнавали.
Однажды, подумала я, злобный тролль изготовил зеркало, в котором все красивое искривлялось до неузнаваемости, а в то же время все дурное, отражаясь в нем, становилось еще хуже – таково уж было его свойство. Но в один прекрасный день зеркало разбилось вдребезги и понаделало множество бед. Потому что осколки его разлетелись по белу свету, и кому попадет такой осколок в глаз, тот видит все навыворот и замечает в любой вещи только дурное. А некоторым людям осколки заколдованного зеркала попадали прямо в сердце, и тогда сердце у них замерзало, превращаясь в кусок льда.
Я размышляла о героях "Снежной королевы", которая так нравилась Лео. О Кае, в чьем сердце застрял такой вот осколок, после чего оно превратилось в лед, о другой льдинке, поразившей глаз, после чего он не узнавал даже любимую сестру Герду. О Герде, которая искала Кая и прошла ради него полмира. А когда в конце концов его встретила, тот остался холоден как лед и отвернулся от сестры.
Сколько раз читала я Лео эту сказку? Пятьдесят? Сто? Раньше я часто мечтала о том, чтобы жить как в сказке. Почему-то даже не задумывалась, как часто сказки все-таки жестоки.
Мы стояли так еще долго, и я чувствовала сильное желание преодолеть ту дистанцию, которая между нами установилась, но я знала – нам никогда не сблизиться. Ибо каждый должен пройти половину этого расстояния, но и тогда дистанция не будет преодолена, потому что оставшуюся половину тоже придется сокращать вдвое, и новую, и последующую за ней, но, сколько бы мы ни пытались, в действительности нам никогда друг к другу не прийти.
Лето 2015
Он направлялся в Гамбург. Самолет шел на посадку. Земля стремительно приближалась, и в какой-то миг ему показалось, что посадки не будет, что самолет разобьется. Мысль эта его не пугала. Он по-прежнему неподвижно сидел и смотрел, как все больше и больше становились дома и деревья и все, из чего там внизу складывался мир.
Последние дни он переживал как нечто ирреальное. Слишком уж стремительно развивались события. Освобождение, прощание с товарищами. Свобода. Из грязного сырого лагеря, который стал ему домом, в больницу, оттуда в лимузин, в лобби гостиницы – на всю переброску ушло часов двенадцать. Он пытался осознавать все с ним происходящее. Пытался почувствовать счастье. Но не мог выкроить ни минуты. С ним постоянно что-то обсуждали, от него постоянно чего-то хотели. И только сейчас, в самолете, наконец-то ненадолго оставили в покое. Люди, сопровождавшие его, словно воды в рот набрали. Земля приближалась, и они глазели в окошки иллюминаторов или читали ежедневные газеты. Он смотрел, как несется навстречу родной город, прежняя жизнь, когда-то любимые люди. События разворачивались с быстротой молнии, еще только несколько часов назад он находился в лагере, вместе с товарищами, там, где царили грязь и влажность. Он не знал, что ждало его дома. И есть ли этот дом вообще?
Всякий раз, когда он думал о доме, ему неизменно вспоминался один день, – почему, он и сам толком не понимал.
Это был субботний день в разгаре лета, сад утопал в цвету, а черные стрижи давали прощальный концерт. Зара предложила устроить пикник, и вот они втроем сидели в тени старой вишни. Лакомились клубникой и ванильным мороженым, поглядывая на шмелей, которые время от времени вальяжно пролетали мимо. Лео лежал между нами на одеяле, довольно лопотал и не открывал глаз от света, пробивавшего крону деревьев, и от черешни, которой Зара обычно угощала соседских ребятишек, пока еще урожай не собрали, и ягоды искрились на дереве как маленькие помидоры. Лео время от времени уползал и скрывался в траве в поисках приключений, ловил руками бабочек, заливался смехом, когда травинки щекотали его голые ручки и ножки. Иногда один из них вставал и возвращал малыша обратно на одеяло.
Волосы Зары собраны в пучок на затылке, она босиком, в бледно-желтом летнем платье и с распухшей левой ногой. Она наступила на пчелу, Филипп вытащил жало из ноги и принес лед, чтобы охладить. Зара сидела, скрестив ноги, с книгой на коленях и читала. Ему не терпелось узнать, что это была за книга, но он не хотел отвлекать, боялся, что момент улетучится как вспугнутая птица, если он сделает одно неверное движение. Лео ползал на животе, охотясь за особо упитанным шмелем, тот скрылся за кустом шиповника, словно вращающийся боевой вертолет, но потом, громко жужжа, снова поднялся и исчез в небесной синеве. Филипп удивился: какой же проворный малыш, с поддержкой он уже мог сделать несколько осторожных шагов. Зара подняла глаза, отложила книгу, Филипп увидел, что это Хемингуэй, – наверное, к урокам, к которым она скоро вернется. Зара сделала несколько шагов к ребенку, подняла его высоко над головой, и тот захохотал. Филипп сорвал для Зары маргаритку. Она приняла ее с благосклонной улыбкой и отправила в рот, а он рассмеялся.
Чуть позже Зара пошла в дом, чтобы приготовить ужин, а Филипп еще какое-то время сидел в саду и угощался крыжовником с куста. Вдруг в траве что-то зашелестело, и вскоре после этого прямо перед его носом вынырнула рыжеватая пестрая кошечка, а вслед за ней – другая, с коричневыми пятнышками. Они остановились в ожидании чуть поодаль и стали пристально его изучать. Филипп улыбнулся.
– Ну, что? – сказал он, глядя на парочку. Кошки засеменили в его сторону, потом снова попятились назад, остановились, тихо мяукнули, в конце концов, побороли нерешительность.
Кошки, похоже, были из одного помета. Ошейников они не носили, глаз у одной заплыл, и Филипп предположил, что, скорее всего, они ничейные.
– Милашки, правда? – послышался вдруг голос со стороны забора откуда-то сверху.
Маленькая рыжеволосая девочка с хвостиком глядела на него через забор. Короткие штанишки и спортивная футболка.
– Это твои? – спросил он.
Девочка замотала головой.
– Они очень пугливые, – сказала она. – У одной нет глаза. Похоже, с ней жестоко обошлись.
Филипп с серьезным видом кивнул.
– Давай назовем их как-нибудь? – предложил он.
– У них наверняка уже есть имена.
– Но мы же не знаем какие, – сказал он.
После того как они придумали для котят имена и девочка ретировалась, Филипп направился к дому, где хозяйничала жена. Когда он вошел в кухню, Зара выпрыгнула из-за угла и осыпала его сгоревший на солнце лоб дюжиной поцелуев. Они, смеясь, опустились на пол.
Таким помнился ему дом.
Но сохранилось ли это место?
Сегодня мой четырнадцать тысяч четыреста сорок первый день на этой земле, подумал он. Четырнадцать тысяч четыреста сорок один раз проснуться. Открыть глаза. Прожить целый день и снова завалиться в кровать. Четырнадцать тысяч четыреста сорок один раз лежать и видеть сны.
Он не прерывал счет. Он так часто спрашивал себя, доведется ли еще когда-нибудь увидеть свободу. И если да, то в который день своей жизни и сколько их предстоит прожить? Тринадцать тысяч? Двадцать тысяч?
Он выглянул в окно и спросил себя, на каком этапе существования он сейчас пребывает, но ответа не находил. Все, из чего когда-то складывалась его жизнь, что составляло его "я", отодвинулось в недостижимую даль. Детство. Отрочество. Любовь. Учеба. Свадьба. Отцовство. Работа. Последние семь лет он провел как будто в чистилище, где он ждал и вел постоянную борьбу за выживание.
Когда в колумбийском отеле он в первый раз за долгое время увидел себя в зеркале, то здорово испугался. Не отрываясь, смотрел он на свое отражение и не находил ни малейшего сходства с прежним "я". Нет, заключил он, наконец, это больше не я. Ни в какой, пусть даже в малейшей степени. Такого даже родная мать не узнает. Беспечный идиот, каким он когда-то был, исчез. Только внутренний мир отражался в его внешности.
Он вспомнил, как, очутившись на свободе, принимал свой первый душ. Как стоял потом, разложив перед собой необходимые для бритья принадлежности, и разглядывал свою бородатую физиономию. И как не мог заставить себя побриться. Так долго прятался он за этой бородой, почти семь лет. Он не находил в себе сил расстаться с ней. Следовательно, лучше не ослаблять вожжи, это, пожалуй, разумнее всего.
Одна его половина хотела, чтобы его просто оставили в покое. Психолога, предлагавшего свою помощь, он отправил восвояси. Он вообще никого не желал видеть – ни Зару, ни сына. Но как дать понять это другим? Вряд ли это вызвало бы у людей сочувствие. Он отклонил предложение связаться с ней по телефону или по скайпу и попросил передать, чтобы она не приводила в аэропорт сына, и уже тогда они смотрели на него как на умалишенного. Если человек хочет, чтобы его оставили в покое – неужели это так трудно понять? Да. Судя по всему, понять это очень трудно. Судя по всему, его поведение было ненормальным. А значит, держаться стойко – единственное, что остается. Теперь он умел это, и очень даже неплохо. Гнуть свою линию и действовать. Не затевать бесплодных дискуссий. До самого возвращения домой. Но только до тех пор.
Борода осталась. Осталось и желание уединиться в своем доме, и в одиночестве попытаться понять, кто он и как жить дальше.
Он представлял себе все совсем не так. Да, вышло не как в кино: жертва похищения возвращается, заключает родных в объятия, и наступает счастливый конец. Все оказалось не так просто.
Прежде всего, ему нужен один ответ.
И возможно, кое-что другое: месть.
Семь лет его мучил вопрос: а что если похищение было заказное, и заказал его тот, кого он любил и кому доверял.
Три человека значились в его списке, и у него имелось предостаточно времени, чтобы возненавидеть всех троих. Однообразные потраченные впустую дни и бессонные, полные сомнений, ночи. Чем-чем, а временем он в заключении располагал. Он поклялся, что если когда-нибудь выберется из этой дыры на божий свет, им придется за все ответить. Он желал им смерти – в зависимости от того, кого считал виноватым в данный момент: одного, другого, или же всех сразу.
Первый из этой троицы – Иоганн Кребер, старый друг отца. Это он уговорил его поехать, мол, командировка пошла бы ему на пользу. Хоть небольшая, а передышка от Зары, distance makes the heart grow fonder , сказал он тогда. Иоганн, с видом весьма и весьма озабоченным, до сих пор стоял у него перед глазами. Можно подумать, его и впрямь интересовали супружеские проблемы Филиппа.
Другая кандидатура – Бернд Шредер. Ведь это он должен был находиться в машине, которая везла его, Филиппа, на встречу и из которой его похитили. Но в последнюю минуту Бернд заболел и не мог выйти из гостиницы. Во всяком случае, он так утверждал. Чтобы такой человек, как Бернд, снедаемый честолюбием, пропустил важную встречу из-за обычной простуды? В это верилось с трудом.
Да уж. И наконец, Зара. Неужто в итоге мать оказалась права? Вдруг Зару интересовали только его деньги? Он сожалел, что ни разу не заговорил с ней о том, на что мать постоянно намекала – якобы Зара готова за деньги с ним расстаться. Он всегда ей слепо доверял. Раньше.
Конечно, в их отношениях был и счастливый период, но память о нем по большей части поблекла, как фотографии в старых газетах, слишком долго пролежавшие на солнце. В плену ему вспоминались только ссоры и гадости, увы, обоюдные. Во всяком случае, под конец никакой любви уже не было. Были только кровь и слезы. Неужели их любовь разбилась окончательно в ту самую, страшную ночь? Или тогда только вылезло на поверхность все то, что уже давно бродило в тайных глубинах? И они слишком разные, чтобы по-настоящему любить и понимать друг друга. Он вспомнил, как заклинал Зару ему довериться. Как от отчаяния наговорил все эти глупости, какие обыкновенно говорят в кино. Женщины.
"Пожалуйста, откройся мне…"
"О чем ты думаешь?"
"Я больше не в силах выносить твое молчание".
"Если ты хоть когда-нибудь меня любила, то…"
Неужели это все из-за той ужасной ночи? Или же их брак распался бы так или иначе? И был ли он вообще? Эти вопросы всплывали снова и снова, и он снова и снова ломал над ними голову. Порой он отчетливо слышал голос Зары, доносившийся еще с тех добрых времен, порой все перекрывал строгий голос матери. С каждым годом он все больше и больше дистанцировался от их с Зарой брака и под конец даже не мог воскресить в памяти лицо жены. Он уже ни в чем не был уверен. Все стало возможно.
Охранники на ломаном английском твердили ему, пожалуй, даже слишком часто: "Ты сгниешь здесь, богатый человек. Никто не собирается за тебя платить".
И слова эти еще больше разжигали его ненависть.
Только после освобождения он узнал от властей, что никто никогда не требовал за него выкуп.
И вот он сидел в самолете, который с минуты на минуту должен приземлиться, но не продвинулся в своих догадках ни на миллиметр.
Его жена. Как-то странно пусть даже мысленно называть так человека, когда-то сильно желанного, но потом превратившегося в объект возмездия, какое ты вершил в своих фантазиях. Она была чужой.
"Женщина". Именно так он ее называл, когда говорил о ней.
Свидание после семи лет. От Барбары Петри, сопровождавшей его весь полет, он узнал, что женщина приедет его встречать в аэропорт. А как же иначе.
Никто из официальных лиц пока не мог сообщить никаких подробностей о мотивах его похищения. Харальд Гримм, представившийся контактным лицом, в сложившейся ситуации попросил запастись терпением. Ему и его команде, а также южноамериканским коллегам предстоит спокойно и основательно во всем разобраться. Именно Гримм мог сказать, приложила ли его собственная жена руку к похищению или нет. И скоро это выяснится.
Просто невероятно – ты возвращаешься домой и по-прежнему не знаешь, по чьей милости выпали тебе все испытания.
Неужели Зара и впрямь хотела от него избавиться? Неужели она на такое способна – по ее ли это характеру, да и по уму ли?
Да, много чего случилось. Да, после самоубийства матери Зара несколько недель провела в психиатрической клинике, потому что утратила связь с реальностью. Но все это в далеком прошлом. Да, психика ее и прежде не отличалась устойчивостью, да, она склонна к эксцентричному поведению. Но низость? Разве Зара была способна на низость?
Мысли его по-прежнему вертелись по кругу, как золотые рыбки в слишком маленькой банке. Но одно отличие от последних семи лет все-таки было.
Сейчас он свободен. У него есть возможность действовать. Он встретит их всех. Иоганна. Бернда. И ее. Эту женщину.
Еще несколько минут. И тогда он заглянет ей в глаза. Он увидит ее лицо и все поймет.
Вдруг вспомнилась свадьба.
Лас-Вегас, мерцающая фата-моргана посреди пустыни.
Уже перед самым венчанием Зара ни с того ни с сего оробела.
В ожидании своей очереди они жарились на солнце перед маленькой белой капеллой с непомерных размеров вывеской, на которой было написано: Wedding Chapel. America‘s Favorite Since 1940 – "Венчальная капелла. Самое посещаемое место в Америке с 1940 года". Только что оттуда выплыли новоиспеченные молодожены, погрузились в огромный розовый "кадиллак" и умчались восвояси.
Он был полон радостного предчувствия и сильно волновался, атмосфера этого странного, шального, шумного, кричащего города захватила и его.
– Ты в порядке, принцесса? – спросил он.
Заре нравилось, когда он ее так называл, но теперь она не отвечала.
– Тебя что-то тревожит?
Зара провела рукой по распущенным волосам, ниспадавшим на белое платье. Потом покачала головой.
– А что если мы станем такими же, как все остальные супружеские пары, – спросила она наконец. – Если будем без конца ссориться?
Он понял: недавняя размолвка за несколько дней до этого еще не забыта, хотя он уже и не знал, с чего все началось.
– Значит, будем ссориться, – ответил он.
Он улыбнулся, погладил Зару по щеке, провел рукой по ее волосам. Она посмотрела на него с сомнением.
– И стараться как можно скорее обо всем забыть и любить друг друга дальше, – сказал он. – Вот и все.
Но эти слова ее как будто мало удовлетворили.
– Мы любим друг друга. Этого достаточно, – заверил он.
– Хм. – В ее голосе звучали нерешительные нотки. – Все пары, стоящие перед алтарем, любят друг друга. И, тем не менее, далеко не всем удается остаться вместе.
На миг она запнулась.
– Проблема в том, что если мы ругаемся так, как делали это третьего дня, то я совершенно забываю, что люблю тебя или что ты меня любишь, – сказала она наконец. – И ведь даже повода серьезного не было. Если мы уже сейчас готовы загрызть друг друга из-за какой-то ерунды, то что же будет потом? Когда у нас появятся дети или когда… – Зара говорила медленно, словно выдавливала по каплям каждое слово. – Когда я в такой ярости, как третьего дня, мне уже все равно, я на все способна, – завершила она.
Он смотрел на нее и молчал, не зная, что она хочет от него услышать.
– Это меня пугает.
– Что тебя пугает?
– Когда мы такие, – сказала она. – Когда мы настолько забываем друг о друге.
– Ты никогда не забудешь о том, что я тебя люблю. Этого я не допущу, обещаю.
Взгляд Зары омрачился.
– Не обещай того, что не в силах исполнить.
Внутри капеллы зазвучала музыка. Предыдущее венчание подходило к концу.
– Ну хорошо, у меня есть идея, – тут же откликнулся он. – Давай заключим договор. Придумаем какую-нибудь фразу или слово. И если когда-нибудь так же сильно повздорим, как позавчера – а ведь это абсолютно не исключено, – и если ты усомнишься, люблю ли я еще тебя, ты просто скажешь это слово.
– Кодовое слово или вроде того, – подтвердила она.
– Точно. И услышав от тебя это слово, я тут же вспомню наш разговор и свое обещание. И тогда мы сразу перестанем ссориться и будем… любить друг друга дальше.
Зара засмеялась, а потом хмыкнула.