- Если сотрудники Третьего отделения охраняют дом и придомовую территорию, то мы можем быть уверены, что бесконтрольное проникновение случайного человека в квартиру Прознанских маловероятно, почти невозможно, - заключил Шидловский, - Вы хорошо знаете, что целая категория преступников орудует в богатых домах под видом прислуги гостей, посещающих жильцов. Я уже не говорю о комнатных ворах, которые являются под видом посыльных. Мы опять приходим к тому, что заключили ранее: отравление Николая Прознанского - дело рук близкого к семье лица, кого-то, кто имел вполне благовидный повод для посещения больного.
Помощник окружного прокурора примолк на некоторое время, затем продолжил:
- Алексей Иванович, порасспросите-ка приятелей покойного о его жизни, особо обращайте внимание на все, что касается пресловутой радикальной организации. Кстати, я был в канцелярии градоначальника, привез анонимку. В ней речь идет о том, что неизвестная группа "нигилистически настроенных молодых людей" с непонятной пока целью экспериментирует с ядами и предпринимает попытки их производства. Теперь оказывается, что у Прознанских действительно дом полон ядами, а покойный Николай сумел получить кристаллический морфий. Кроме того, исследовал мышьяк. А на очереди был, похоже, калий циан. Чем черт не шутит…
Вадим Данилыч извлек из жилетного кармана часы на массивной цепочке. Щелкнула крышка, раздался мелодичный звон крошечного механизма.
- Ну, вот, и домой пора. Приходите, Алексей Иванович, поработать завтра, - со стороны начальника это уже была шутка.
Впрочем, по мнению Шумилова, рабочий день был ещё не окончен. Он уже знал, что Владимир Соловко, друг покойного Николая Прознанского, и ротмистр Бергер, адъютант отца, живут неподалеку от него, на Малой Морской. К ним вполне можно было заглянуть по пути домой. Задача облегчалась еще и тем, Бергер и Соловко были соседями, их дома располагались буквально в квартале друг от друга. Даже если одного из них не оказалось бы дома, велик был шанс поговорить со вторым. "Начну с Соловко", - решил Алексей Иванович. Очевидно было, что студент-первокурсник окажется более "лёгким" свидетелем, чем ротмистр жандармской службы.
Удача сопуствовала Шумилову: Владимир Соловко оказался дома. Важный камердинер проводил Алексея Ивановича в роскошный то ли кабинет то ли будуар с массивным письменным столом, книжными шкафами по стенам, бронзовыми канделябрами в 20 свечей. Толстый персидский ковёр на полу, портрет генерала в мундире николаевской эпохи над камином ("Папа или дедушка?" - механически подумал Шумилов) дополняли обстановку. Но впечатление банкирской солидности несколько портили широкая оттоманка в углу комнаты и стоявшие подле неё шеренгой разномастные кальяны.
Встретивший Шумилова молодой человек вальяжно предложил ему сигары, коньяк. Несмотря на антураж изысканности и бьющей в глаза роскоши, у Шумилова возникло какое-то странное ощущение искусственности происходящего. Дело в том, что облик Владимира Соловко несколько не вязался с интерьером. Конечно, молодой человек был безукоризненно одет и смотрелся франтом, костюм от дорого портного ему весьма шёл, а белый атласный галстук был безупречно отглажен и повязан со всевозможной тщательностью, но… Владимир был слишком молод, слишком тонок в талии, слишком порывист и слишком, напоказ, богат. В этом чувствовался некий дурной тон. "Верно, недавно получил в наследство и этот кабинет, и состояние. Книжные стеллажи ему не нужны, а вот оттоманку с кальянами приказал перенести в кабинет немедля", - подумал Шумилов.
- Владимир, э…
- Павлович, - подсказал Соловко.
- Владимир Павлович, расскажите, что за человек был ваш друг Николай Прознанский?
Наступила небольшая пауза, Владимир набивал табаком трубку.
- Нормальный человек, - наконец, веско изрек он, - Мы с ним были знакомы ещё с гимназии. С ним бывало забавно. Он, знаете ли, из числа книжных людей - всё читал, изучал что-то, а как до дела коснись - ан и слабак.
- Что вы имеете в виду? До какого дела?
- Ну, в университете он молодец, экзамен сдать, стихотворение в альбом написать… О литературе, опять же, любил порассуждать. Такие мысли иной раз завернёт, думаешь: и как только такое в голове могло оформиться? А элементарные житейские проблемы ставили его в тупик.
- Например?
- Например, как-то вышло у нас пари по поводу зубровки, можно ли выпить полштофа в один присест. Ну, я велел позвать первого попавшегося мужика с улицы, говорю ему: выпьешь залпом - получишь 10 рублей. Ну, он и выпил, конечно. А Николай свои полсотни проспорил. Вот я и сказал тогда Николя - не знаешь русского народа - не держи пари!
- Скажите, Владимир Павлович, - Шумилов заметил, что слух Соловко ласкали его имя и отчество, - а как у него обстояли дела с женщинами?
- Да примерно так же, как и с тем пари. Я ж Вам сказал: коснись до дела - он слабак. У нас у всех, я имею ввиду наш кружок, было уже не по одной интрижке - актёрки, белошвейки, бонны, у кого-то даже гимназисточки, а Николя всё как-то робел. Да тут еще эта история с Царицей Тамарой, - Соловко прервал рассказ и начал старательно раскуривать трубку.
- Царицей Тамарой?
- Ну да, это мы в своем кружке так её зовем. А вообще-то она Вера Пожалостина. Первая красавица, замечу Вам! Поначалу она принимала воздыхания Николая благосклонно, а потом… уж не знаю… может, другой кто появился, может, просто Николай ей надоел, но только она его отставила.
По комнате поплыл запах дорогого табака. Барственный студент забавлялся, выпуская дым то колечками, то струей. Попробовал, было, проделать это через нос, но внезапно поперхнулся и закашлялся: "Ах, крепок!"
- А он не пытался её вернуть? - спросил Шумилов.
- Да были какие-то бредовые разговоры о химической составляющей любви. Я не особенно вникал, но помню, Иван Спешнев как-то поёрничал, мол, ты же не веришь во всякую чепуху о приворотных зельях? Мы тогда ещё посмеялись…
- Скажите, а другие женщины у него были? Ну, может не вашего круга…
- Думаю, нет. Он вообще был какой-то странный. Мы как-то раз в заведение завалились, ну, вы понимаете… к девицам, - он плотоядно хихикнул, - А он и ехать-то не хотел, а как приехали, весь вечер в общей зале просидел, шампанским наливался, свои куплеты исполнял под гитару. Девицы хохотали, им-то что - шампанским поят, услуг никаких не требуют, ещё и на гитаре поют.
- Какого рода куплеты?
- Непристойного содержания, разумеется. Какие же еще можно петь в борделе? Секундочку, - молодой человек потянулся за гитарой, лежавшей на оттоманке, и ловко перебросил ее из руки в руку, - Сейчас я Вам постараюсь напеть и Вы все поймете!
Но без вина, что жизнь улана?
Душа его на дне стакана,
И кто два раза в день не пьян,
Тот, извините! - не улан!
- Вообще-то, это Лермонтов, - остановил певца Шумилов.
- В самом деле? Забавные такие стишата. Прознанский сказал, что сам сочинил. Обманул, значит, шельмец. Н-да, а девицы там были так… ничего себе… - взгляд молодого человека мечтательно скользнул в сторону.
- Может, это он из-за Царицы Тамары? А, кстати, откуда такое прозвище?
- Да в роду у нее были грузинские князья, и сама она такая… черноокая, - он замолчал, потом, как бы спохватившись, продолжил, - Да нет, Царица Тамара тут ни причем вовсе, это было еще до неё.
- Скажите, Владимир Павлович, - Шумилов попытался придать голосу оттенок равнодушия и обыденности, будто речь идет о покупке фунта изюма, - а вам не приходилось слышать о некоей радикальной группе, которая изучает яды, создаёт их или что-то в этом роде? Знаете, сейчас ведь модно у известной части молодежи…
Шумилов не договорил и впился глазами в лицо Соловко, его интересовала первая реакция на вопрос. Однако лицо этого сибаритствующего студента ничего ему не сказало, оно оставалось по-прежнему безмятежно и невозмутимо. Соловко был поглощён своей трубкой, своими выхоленными руками и гитарой на коленях.
- Ну, знаете, это кухаркиным детям нечем себя занять, вот они и играют в группы да союзы. Карбонарии, понимаешь ли! Значительности себе добирают. А у людей НАШЕГО круга, - он сделал особое ударение на слове "нашего", - даже и разговоров на эту тему никогда не бывает, - он высокомерно посмотрел на Шумилова.
"Да ты, братец, сноб, и преглупый. Или же, напротив, отличный конспиратор", - подумал про себя Алексей Иванович.
- Ну, отчего же Вы так про кухаркиных детей. Среди радикалов немало дворян - те же Бакунин, Кропоткин.
- Это "дворянство" только по названию, Алексей Иванович. Провинциалы, лишь перед приездом в столицу снявшие треух и нацепившие котелок… вот только головы не сменившие - это, по-вашему, дворянство? Бывшие семинаристы, разночинцы, дети разночинцев… мы вынуждены их терпеть в своих аудиториях и на общих лекциях, но мы с ними не мешаемся, уверяю Вас. У них своя свадьба, у нас - своя.
- А скажите, Владимир Павлович, вы часто собирались вашим кружком в доме Прознанских?
- Не так, чтобы часто, но иногда собирались.
- А вы помните историю с папиросами, в начале апреля, первого или второго числа? Это при вас было?
- Да, помню. Это когда гувернантка вздумала в обморок падать? Ха-ха! Мы тогда позабавились. Ну, для вида все сделали озабоченные лица… Но право же, было смешно! Одно дело, когда эфирная девица чувств лишается и совсем другое - видеть, как такая матрона далает круглые глаза и мешком валится на пол.
- А Николай был тут же?
- А где же ему быть? Ему и любопытно было больше всех. Братец его, Алешка, засуетился, стал звать maman, кинулся гувернантку поддержать, даже вазу с цветами столкнул нечаянно. А Николай стоял и смотрел. Но эта м-ль Мари… та еще бабёнка, - Соловко хмыкнул в своей двусмысленной манере, - Скажу честно, при ней можно было без церемоний. И сюртук снять, и на разные темы поговорить. Она вообще частенько с нами сидела.
- А как Николай к этому относился?
- Иногда как бы тяготился её присутствием, а иногда нормально. Помню, как-то раз назвал её блядью, - Соловко произнес это с явным удовольствием, смакуя грязное словцо.
- А давно это было?
- Да, прилично. Наверное, мы еще в гимназии учились, в последнем классе.
- А в чем была причина употребления этого слова?
- Да кто же его знает. Не могу сказать.
- Скажите, а она когда-нибудь целовала Николая при вас?
- Да, было пару раз.
- А какое настроение было у Николая во время болезни?
- Да… обычное настроение. Но я и был-то у него всего три раза, и то бегом.
- А накануне смерти?
- Не знаю, у Прознанских меня тогда не было. В тот день в Мариинке давали "Сомнамбулу" - ведь это же было воскресенье, я ничего не путаю? Да, воскресенье, - сам себе ответил Соловко, - вот я к нему и не заехал.
Алексей Иванович решил, что исчерпал свои вопросы.
- Владимир Павлович, я запишу нашу беседу для отчета, а вы уж, пожалуйста, в понедельник в любое время до восемнадцати часов заезжайте в прокуратуру, подпишите протокол. Объясните, что Вам надо пройти к делопроизводителю помощника прокурора Шидловского, вот моя визитка. Я оставлю протокол и если меня не будет на месте, то кто-то из моих коллег Вам его покажет. Пожалуйста, не забудьте и не заставляйте себя искать, - строго сказал Шумилов.
- Да-да, конечно, Алексей Иванович, - суетливо закивал головой студент, - В понедельник я буду у Вас!
- Засим позвольте откланяться.
Шумилов поднялся и вышел на свежий воздух. Неприятное чувство бередило душу, было как-то беспокойно и муторно, словно застал хорошего знакомого за гнусным занятием. К Бергеру идти уже не хотелось, но Алексей Иванович внутренне встряхнулся, сказал себе магическое слово "надо" и отправился по малой Морской в сторону Сенатской площади.
Он успел как раз вовремя - ротмистр, видимо, собирался уходить. Стоя в наброшенном на плечи кашемировом пальто перед большим зеркалом в прихожей, он поправлял шелковое кашне. Штатское платье сидело на его подтянутой фигуре столь же безупречно, как, должно быть, сидел мундир. Шумилов представился. Ротмистр коротко и серьезно взглянул на его отражение в зеркале, энергично обернулся и спросил глубоким баритоном:
- Чем могу служить?
Шумилов сообразил, что пришел не совсем удачно. Но отступать было некуда. Впрочем, лучше всего предоставить свидетелю выбор - опоздание на встречу, беседу на ходу или завтрашний визит в прокуратуру.
- Не хочу вас задерживать, Михаил Христофорович, но я должен задать вам пару вопросов. Если вы куда-то торопитесь, то можно поговорить и после, в прокуратуре.
- Я действительно спешу в театр… А мы можем по дороге поговорить? - они вышли. У парадной ждала коляска.
- Я в связи со смертью сына вашего патрона, полковника Прознанского. Как случилось, что именно Вы привезли его гувернантку утром в день смерти Николая?
- Да очень просто. В то утро я как обычно в 8.45 заехал за полковником, а у них дома трагедия, стенания - сын умер. Дмитрий Павлович на службу не поехал, дал мне указания, а сам остался с семьей. А м-ль Мариэтту я встретил на Невском, у Аничкова моста, она куда-то спешила. Я остановил экипаж, окликнул ее и сообщил новость.
- И как она отреагировала?
- Ужасно, я даже не предполагал такого. У неё глаза как-то остекленели, остановились. Я испугался, взял её за руку, а она стала падать на землю. Я подхватил её, стал что-то говорить, не помню уже что, а она никак не реагировала, просто смотрела сквозь меня сухими глазами. Это потом уже её прорвало, в экипаже, она разрыдалась так, что смотреть было жалко. Ну, не мог же я её так оставить? Повернул назад, привез к Прознанским, а потом поехал на службу.
- Скажите, Михаил Христофорыч, а Вы хорошо её знали?
- Не то, чтобы хорошо, а просто давно. Познакомились тому уже года с два. Виделся регулярно в доме г-на полковника. Однажды чай пили втроем в кабинете Дмитрия Павловича. Она интересная женщина, образованная, смешливая. И речь такая занятная…
- А как по-вашему, в неё можно влюбиться? - неожиданно спросил Алексей Иванович.
- Хм, влюбиться? А Вы спросите об этом самого себя, Алексей Иванович, - нашелся ротмистр, - Странный у вас ход мыслей, однако. Меня-то Вы почему об этом спрашиваете?
- Скажите, Михаил Христофорович, вы в последнее время не чувствовали, что за вами кто-то наблюдает или следует по улицам, когда вы сопровождали полковника?
- Сопровождать г-на полковника и обеспечивать его безопасность - моя прямая и главная обязанность. Неужели вы думаете, что я допустил бы такую такую оплошность - не заметил слежку? И не предпринял бы надлежащие меры? Кроме того, замечу Вам, что охрана такого человека, как полковник Прознанский, обеспечивается усилиями отнюдь не одного человека.
- А он, вообще-то, нуждается в охране? Скажем иначе, для карбонариев он мог бы представить интерес как объект террора?
- Железные дороги Российской Империи и принадлежащая им полоса отчуждения в смысле их охраны и поддержания порядка находятся в исключительном ведении корпуса жандармов. В силу своего служебного положения полковник Прознанский отвечает в том числе и за Царскосельскую железную дорогу, связывающую столицу Империи с летними резиденциями Государя Императора и высших сановников. Без ведома полковника Прознанского ни Третье отделение, ни дворцовая полиция не могут работать на Царскосельской железной дороге. Он - высшее должностное лицо, отвечающее за личную безопасность самых значительных лиц Империи во время их проезда по этой дороге. Он как никто другой информирован о методах охраны и конкретных мероприятиях, проводимых во время таких поездок. Нетрудно догадаться, что полковник может попасть в список лиц, с точки зрения наших карбонариев, подходящих для акций устрашения, - отчеканил Бергер, точно с листа прочел.
- А в доме у Прознанских, может, как-нибудь случайно, вскользь, не касался разговор каких-либо антиправительственных настроений? Я, разумеется, говорю об окружении Николая.
- Да Бог с вами! На таких людях, как Дмитрий Павлович, держится Отечество. Он и семейство свое воспитывает в патриотическом духе. Конечно, сын студент, а в нынешнем столичном университете много всякого мусора обретается, но таким вход в дом Прознанских был заказан, это точно.
Они приехали. Театральная площадь была запружена экипажами, освещенный подъезд притягивал взгляды. Под козырьком у входа толпилась нарядная публика.
- Михаил Христофорыч, я прошу вас завтра к обеду собственноручно написать все, что вы мне сейчас рассказали, а я пришлю к вам своего курьера, чтоб Вас не гонять ради протокола в прокуратуру. Согласны?
- А вдруг Вас не устроит мой стиль и слог? - иронично ответил вопросом на вопрос Бергер.
- А Вы постарайтесь, чтобы устроил, - парировал Шумилов, - Будьте обстоятельны, точны в мелочах. Иначе мне, всё-таки, придется Вас вызывать официально и Вам придется долго ждать, пока я собственноручно не составлю протокол.
- Я Вас понял, Алексей Иванович. Завтра к полудню я жду Вашего курьера.
Они распрощались. Шумилову предстояло осмыслить всё услышанное, разложить по полочкам. За последние два дня перед ним приоткрылась внутренняя жизнь уважаемого семейства. Но вот что странно - каждый, кто входил в соприкосновение с членами этой семьи, видел её по-своему, через призму собственного жизненного опыта и своих представлений о добродетели и пороке. Сейчас Шумилов точно мозаику складывал, а она не складывалась - вылазили острые углы, цвета не совпадали. И некоторые рассказчики явно противоречили друг другу. С одной стороны - анонимка, содержание которой вроде бы подтверждается находкой ядов и записями в журнале покойного; с другой - никаких следов радикальной группы. Не найдено запрещенной литературы, никто никогда не видел Николая читающим или обсуждающим такую литературу. Никаких выявленных подозрительных контактов Николая. Странная м-ль Жюжеван: с одной стороны - почти член семьи и заботливый друг покойного - с другой - такой оскорбительный отзыв ее же воспитанника. Явная нестыковка в оценке состояния Николая накануне смерти: Жюжеван говорит, что он бы подавлен, а мать - что бодр и весел.
Шумилов не спеша шел по набережной Екатерининского канала. Спустился вечер, но было очень светло. Небо окрасилось во все оттенки серо-лилового цвета. Тянуло сыростью, прохожих стало меньше. До Алексея Ивановича донеслось церковное пение, в просвете улицы на другой стороне канала он увидел процессию с иконами. "Ах да, сегодня же страстная пятница, крестный ход", - подумал Алексей Иванович. Пасха в этом году была поздняя. "Надо будет в пасхальное воскресенье непременно навестить дядюшку и тётушку."