- Мы встречались чаще всего по вечерам у кого-нибудь. Иногда ехали обедать в ресторацию, иногда ужинали друг у друга, и эти ужины могли затянуться до поздней ночи. Например, у Володи Александрова две милые барышни-сестрицы, вот мы и устраивали танцы. Ну, театр, конечно. Прознанские и Александровы абонировали ложи в Мариинском. Днём в воскресенье ездили на острова, осенью весело катались на тройках, зимой - с гор на санях. Ну… самые обычные занятия. Как у всех.
- А политикой интересовались?
- Мы же не на Луне живем! Россия пережила такую войну на Балканах, страна смыла позор Крымской войны, как тут можно не интересоваться политикой и не говорить об этом! Конечно, мы интересовались, что происходит в мире.
- Ну, с Балканской войной все более или менее ясно. Скажите, Петр, а кто-нибудь высказывал недовольство правительством или радикальные идеи касательно преобразования существующих порядков?
- Так вы об этой политике? - удивился Спешнев, - Нет, такие вещи мы никогда не обсуждали. Это дело неудачников, которых судьба обделила - ни имени, ни состояния, ни жизненных перспектив… Среди нас таких не было.
- Скажите, а летом, на каникулах молодые люди Вашего кружка поддерживали отношения?..
- Летом все разъезжаются в свои имения или снимают дачи в окрестностях. В городе оставаться невозможно, сами понимаете.
Тонкий намек Спешнева касался неудовлетворительного состояния городского хозяйства Петербурга. Канализационные стоки, выведенные в каналы и речки превращали мелкие протоки в настоящие клоаки, отравлявшие воздух вплоть до наступления морозов. Если в районе Невы и ее крупных рукавов это зловоние было ещё не очень заметно, то Обводный канал буквально задыхался в вони нечистот. Все сколь-нибудь состоятельные люди, не обязанные ежедневно ходить на работу, с мая по сентябрь оставляли столицу и переезжали на дачи в её ближайших окрестностях. Колкость (впрочем, невольная) намека Спешнева заключалась в том, что Шумилов, скованный обязанностями службы и денежными ограничениями, не покидал Петербург даже летом.
- Значит, ваш кружок летом распадается? - уточнил Шумилов.
- Не весь. Вот Николай, я знаю, все лето провёл с Сергеем Павловским - они жили на соседних дачах в Парголове.
- Как вы думаете, - перевел разговор Шумилов, - у Николая были романтические увлечения кроме Веры Пожалостиной?
- Романы? Думаю, нет. А вот связь с женщиной, зрелой женщиной - была. Он сам об этом рассказывал. Помню, мы ужинали у Фердинанда и разговор зашёл о женщинах, о плюсах и минусах длительных отношений. Ну, он и упомянул к слову, что такая связь, как у него, хороша тем, что не приходится опасаться никаких дурных последствий - болезней, дуэлей, шантажа, ну, Вы понимаете.
Шумилов инстинктивно напрягся:
- И кто же была эта дама?
- Гувернантка в их доме. М-ль Мариэтта Жюжеван. Опекала его, даже чрезмерно. Она часто проводила с нами время, могла и вина выпить, и папироску выкурить. Она вела себя весьма свободно, на коленях у Николая сиживала…
- А как он на это реагировал? Не смущался? Все-таки, она не была женщиной вашего круга, да и разница в возрасте…
- Ну, с женщиной нашего круга подобное было бы просто невозможно, вы же знаете чопорное воспитание наших девиц, Все эти тетушки, компаньонки, бонны, которые повсюду их сопровождают… А с м-ль Мари можно было не чиниться, по-свойски. Она была всегда весела, могла рассказать что-нибудь забавное, сыграть на гитаре, спеть. Она интересный собеседник, уверяю Вас. Да и связь со зрелой женщиной - не такая уж редкая вещь. Как вы думаете? - он прямо взглянул в лицо Шумилову, как бы давая понять, что у них у каждого или почти у каждого была в жизни своя "м-ль мари".
- Спасибо, Пётр, за обстоятельный рассказ. Сейчас, я вкратце запротоколирую сказанное Вами, дабы не вызывать на официальный допрос. У Вас есть десять минут?
- Да, разумеется, - Спешнев не стал возражать.
Покончив с формальной стороной дела, Шумилов распрощался со Спешневым и вышел из здания университета. В его портфеле лежал список, в котором, возможно, был назван убийца Николая Прознанского:
1. Павловский Сергей;
2. Виневитинов Иван;
3. Владимир Соловко;
4. Штром Андрей;
5. Пожалостин Андрей;
6. Обруцкий Фёдор;
7. Спешнев Пётр.
Шумилов не мог не отметить фамилию под номером семь. То, что Спешнев вписал в этот список самого себя отнюдь не означало, что этот молодой человек на самом деле являлся добросовестным свидетелем. Оперируя понятиями древнеримского права, о котором в этот день так кстати вспомнил Шумилов, можно было предположить, что честность Спешнева - это вовсе не свидетельство его "extra culpam" (невиновности), а хорошо продуманная "sofixma" (хитрая уловка).
И Шумилов отправился в прокуратуру.
Войдя в кабинет Шидловского, Шумилов сразу понял, что помощник окружного прокурора был не в духе. В воздухе висело напряжение. Вадим Данилович держал перед собой на столе раскрытое дело Прознанского, заметно потолстевшее за последние дни, и что-то выписывал из него на небольшие листы аккуратно нарезанной бумаги. Эти листочки помощник окружного прокурора называл "поминальными записками", он их составлял исключительно для себя и никогда никому не показывал. Два небольших листочка уже были усеяны мелким почерком Шидловского и в момент появления Шумилова тот заканчивал трудиться над третьим.
Шидловский из-под нахмуренной седой брови покосился на вошедшего, поздоровался и весьма нелюбезно поинтересовался:
- Что-то нужно, Алексей Иванович?
- Позвольте доложить, Вадим Данилович. Был в университете, опрашивал приятеля Николая Прознанского, Петра Спешнева.
- Ну-ну… - Шидловский отложил ручку и выжидательно посмотрел на Шумилова.
Последний рассказал в подробностях о встрече со студентом-аристократом, показал список из семи фамилий и сделал акцент на том, что пока ничто не указывало на реальность существования молодежной радикальной группы.
- Да, желательно допросить всех этих молодых людей, - согласился Вадим Данилович, - Займитесь этим, Алексей Иванович, в ближайшие день-два. Нельзя сбрасывать со счетов версию об отравлении Николая Прознанского членами радикальной молодежной группы из-за возможных разногласий или подозрений в неблагонадежности. Время сейчас неспокойное, сколько развелось вольнодумства! Мода пошла критиканством заниматься. Сынок последнего дьячка, поступив в студенты, начинает критиковать Власть. Можно подумать, эти сосунки лучше знают, как Россией управлять! Смешно, ей Богу! Смешно и грустно. Я вот даже думаю, что надо будет потолковать с Константином Ивановичем Кесселем - это думающий работник и в свете последних событий, неплохо осведомленный о политических процессах в молодежной среде.
Шумилов понял, что шеф говорит об обвинителе на процессе по делу Веры Засулич, стрелявшей в январе в столичного градоначальника. Кессель действительно слыл за думающего и компетентного работника прокуратуры и даже вынесение Засулич менее месяца назад оправдательного приговора не повредило его репутации. Общее мнение юристов, поддержанное и прямо озвученное министром юстиции Паленом, клонилось к тому, что Кессель на суде был хорош, но его поражение явилось следствием недостойных приемов защиты. Пален даже назвал Александрова, адвоката Засулич, "негодяем". Кроме того, много нареканий раздавалось в адрес проводившего этот процесс судьи Кони, который по мнению многих, в своем напутственном слове, обращенном к присяжным заседателям, сделал слишком много реверансов защите и тем ослабил впечатление от прокурорской речи.
- Кессель, готовясь к процессу Засулич, обратился к Третьему отделению с просьбой предоставить ему информацию об активности студенческих групп в столице, - продолжал между тем Шидловский, - Насколько я знаю, такую справку он получил. Возможно, кто-нибудь из окружения Николая Прознанского и мелькнул там, пусть даже вскользь. Чем черт не шутит, все-таки ниточка. Но тут новая версия вырисовывается, - Вадим Данилович шумно вздохнул и задумался. Брови его нахмурились, лицо приняло какое-то брезгливое выражение, - гувернантка эта, Мариэтта Жюжеван, была покойнику не просто гувернантка. Я сейчас был у Прознанских на квартире, полковник рассказал то, что обычно стараются не афишировать: у сына была с нею связь, почитай, с пятнадцатилетнего возраста.
Помощник окружного прокурора внезапно умолк, переместился в своем объемистом кресле, словно ему было неудобно сидеть.
- Что же его высокоблагородие три дня тому назад об этом ничего не соизволил сказать? Или четыре? - отозвался Шумилов. Услышанное неприятно поразило его и моментально вызвало недоверие. Хотя, разумеется, это была сугубо эмоциональная реакция, а потому недостойная юриста. Шумилов тут же раскаялся в собственной несдержанности.
- Вопрос, конечно, хороший, только риторический. Вот сам станешь отцом - поймешь чувства Дмитрия Павловича, - внезапно Шидловский поднялся с кресла и взглянул на свои массивные часы на золотой цепочке, - Знаешь что, голубчик, а не пойти ли нам обедать? Мне, признаться, на голодный желудок совсем не думается. За столом и потолкуем.
Приглашение на обед означало не только то, что недавнее раздражение начальника утихло, но также и то, что помощник прокурора был явно доволен Шумиловым. Совместную трапезу стоило рассматривать как знак поощрения и высокой оценки работы. Впрочем, Алексей Иванович, хоть и оценил необычность приглашения начальника, не очень удивился: что-то подобное должно было когда-нибудь произойти, поскольку делали они важное общее дело, проводили вместе много времени, да и принадлежали, по сути, к одному кругу людей. И вся-то разница между ними заключалась только в том, что один был постарше, а другой помоложе, один был уже в чинах, а другому только предстояло их заслужить.
8
Обедать они отправились на Литейный, в уютную ресторацию с претенциозным названием "Цезарь". В этот час заведение было заполнено немногим более чем наполовину. Хрустящие крахмальные скатерти манили белизной, бесшумно сновали вышколенные официанты, раздавались звуки механического органа, исполнявшего марш из "Гугенотов", впрочем, негромкие и не мешавшие застольной беседе. Публика была приличная, в основном чиновники чином постарше, несколько офицеров. Дам было немного, все в подобающих случаю дневных туалетах. Умиротворенный гул голосов, позвякивание обеденных приборов, а, главное, манящие запахи свидетельствовали о том, что встречают здесь радушно, а кормят вкусно. Как оказалось, Вадима Даниловича в "Цезаре" хорошо знали и сразу провели в отдельный кабинет. Это была небольшая, соединенная с общим залом аркой, комнатка с двумя уютными диванчиками у стен и столом посередине. По мере надобности арку задергивали тяжелой драпировкой с кистями, и это создавало обстановку интимности и отгороженности от всего прочего мира. Не успел Шумилов оглянуться, как на столе появились приборы, закуски и небольшой, буквально грамм на двести, графинчик коньяка. Вадим Данилович заботился о своем пищеварении и как истый русский барин коньяк почитал как первейшее средство для поддержания здоровья - в разумных количествах, естественно.
К трапезе приступили под разговоры о погоде и прелестях дачной жизни в летний сезон. Алексею Ивановичу не терпелось услышать продолжение заинтриговавшей его темы о Николае Прознанском, но он боялся вызвать неудовольствие начальника и не задавал вопросов. И только когда приступили к стейку, Вадим Данилович вернулся, наконец, к недосказанной в кабинете теме:
- Так вот, Алексей Иваныч, у покойного Николая, оказывается, был роман с мадемуазель. Началось это, когда ему было что-то лет 15 - мальчишка совсем! Хотя, как сказать, - Шидловский хитро искоса взглянул на Шумилова, - у молодых людей такое иногда случается и в 15 лет - влюбятся в женщину старше себя, и ну страдать… Помню, и со мной было - семнадцатилетним приехал к батюшке в деревню на каникулы, а там - молодая жена соседа-помещика, красивее женщины не видел… кх-хм, смешно это было, что и говорить! - он смущенно крякнул и принялся сосредоточенно жевать. - Ну, так вот, одно дело - платоническое, так сказать, чувство, и совсем другое - плотская связь, как в случае с Прознанским.
- Петр Спешнев тоже говорил о связи с гувернанткой, но со слов самого Николая.
- Да, а тут не просто разговоры, тут свидетель, который сам видел!
- Свидетель? - переспросил Шумилов.
- Именно! Сам полковник! - с торжеством в голосе отчеканил помощник окружного прокурора. - Как-то раз, это было почти 2 года назад, он застал парочку за непристойным занятием - мадемуазель удовлетворяла мальчишку…рукой. Ну, вы понимаете, что должен был подумать отец… Непростительное поведение для зрелой опытной женщины, употребившей во зло доверие семьи. Развращение неопытного юного сердца, которое только входит в мир, так сказать… во взрослый мир искусительных соблазнов… нестойкий и неискушенный юноша… - Шидловский попытался выстроить зажигательную фразу, полную разоблачительного огня, но явно не смог найти нужных слов. Вместо разящей тирады он склеил несколько тягучих неуклюжих комков, которые невозможно было распутать по словечку, а следовало разрубить одним махом.
- И что же полковник? Какие меры он предпринял? - довольно бесцеремонно остановил это словоблудие Шумилов.
- Ну… мальчики очень ранимы в этом возрасте, - помощник окружного прокурора прикончил мясо в своей тарелке и удовлетворенно откинулся на спинку стула, - Поэтому отец не рискнул вести с сыном наставительные разговоры на столь щекотливую тему. Но в то же время полковник был очень озабочен тем, что у Николая разовьется склонность к онанизму. Он и так и сяк думал, что надлежит предпринять в сложившейся ситуации и нашел другой способ воздействовать на сына: положил на видное место книгу какого-то немецкого медицинского светилы, который много изучал это явление и описал все его пагубное воздействие на неокрепший юный организм.
Официант скользил вокруг незаметно и ловко. Последовала перемена блюд и вместо опустошенных тарелок, как бы сам на столе появился десерт - дыню в шоколадной глазури. Алексей Иванович был не особенно избалован изысками кулинарии, ягоды и фрукты ел по обыкновению летом, когда приезжал к отцу в деревню. И теперь, в апреле, в только отогревающемся от зимней стужи Петербурге эта дыня показалась ему далеким приветом, неожиданно напомнившим знойное летнее небо, и запах трав, и сочные ароматные дыни на отцовской бахче. От выпитого коньяка лицо Вадима Даниловича чуть порозовело, черты помягчели, глаза подернулись влажным блеском. Ничто не мешало неспешному течению беседы.
- Так вот, друг мой. Ты понимаешь, что получается? Ведь это ж в корне всё меняет! Тут же вырисовывается убийство из ревности! Представь, страсть, мучения зрелой женщины, которая была отвергнута, уязвленное самолюбие - "я отдала ему все, а он предпочел мне другую"… и как следствие - задуманная и осуществленная месть. И вот тогда она прибегает к морфию Николая, который и дает молодому человеку вместо лекарства, - Лицо помощника окружного прокурора выражало высшую степень воодушевления и азарта, - Тогда и история с папиросами получает логическое объяснение!
- Но ведь тогда пострадала сама Жюжеван! Причем, наперёд невозможно было знать, сколь быстро и сильно подействует на женский организм морфий, разогретый горячим папиросным дымом, - заметил Шумилов.
- Откуда мы это знаем? Вот именно - со слов самой Жюжеван! Ну, посуди - это же очевидно! - она готовила папиросы для Николая, крутила бумажные гильзы и набивала их табаком. Ей бы вообще не пришлось курить эти папиросы, если бы Николай не обратил внимание на их странный вкус. Момент чтобы спорить был неподходящий - у Николая в гостях были приятели, поэтому Жюжеван быстро схватила папиросу, возможно, полагаясь на то, что все окончится благополучно. Да, ей сделалось дурно, но она была уверена, что ее спасут, ведь рядом были люди. В этом деле большую роль играет то, сколь быстро будет оказана помощь. А вот если бы, скажем, Николай Прознанский выкурил парочку папирос на ночь глядя? Представляешь, утром бы нашли… никаких следов, умер во сне. Почему - не ясно… Вот потому-то она и выхватила тогда у него папиросу и изобразила, как ей дурно. Единственный её просчет в том, что полковник - человек в высшей степени внимательный. Благодаря его вмешательству было выявлено, что папиросы отравлены. А другой на его месте ничего бы не предпринял. И всё осталось бы шито-крыто.
- Но ведь она сама мне рассказала об этой истории, - в голосе Алексея Ивановича сквозило недоумение.
- Да-а, Алексей Иванович, вы ещё так молоды и зелены, уж простите за откровенность. А что же ей еще оставалось делать?! - с этими словами Шидловский наклонился над столом, его глаза цвета испитого чая смотрели жестко, он был полон непреклонной убежденности в своей правоте, - Она же поняла, что ещё день-два-три и мы всё равно узнаем об этом инциденте. Вор громче всех будет кричать "держите вора!" Наша француженка благоразумно решила, что лучше самой пораньше об этом рассказать, да в выгодном для себя свете представить.
- Вадим Данилыч, а как же тогда анонимка? Как это стыкуется с убийством из-за ревности?
- Ну, во-первых, мы пока не будем сбрасывать со счетов и версию о существовании радикальной группы. До тех пор, пока полностью не убедимся, что никаких подозрительных контактов у Николая не было. А для этого, как минимум, надо опросить всех приятелей Прознанского. Во-вторых, надо будет провести сличение почерков приятелей Николая, а также Мариэтты Жюжеван с почерком автора анонимки. Правда, тут есть одна загвоздка - он задумчиво теребил в пухлых белых пальцах салфетку, - давайте признаемся, что наука это тёмная! Однако, попробовать не мешает. Иногда опытный графолог может назвать не только гимназию, которую закончил автор, но даже и год окончания. Но я не удивлюсь, если вдруг окажется, что анонимка, попавшая в канцелярию градоначальника, вышла из-под пера Жюжеван. Чем она руководствовалась при ее написании я, конечно, пока объяснить не могу; я не Господь Бог и души человеческие как открытые книги не читаю.
Шумилов раздумывал над словами своего начальника и чем больше он думал, тем больший протест они в нем вызывали.
- Все это представляется мне очень странным, - пробормотал он в конце-конце.
- Что именно?
- Вся эта история про удовлетворение рукой, про книжку немецкого медика… Робеющий господин полковник, не находящий слов для объяснения с сыном, и подбрасывающий ему книжку. Либо это выдумка, либо в этой истории очень много недосказанного. Еще римляне сформулировали один из принципов уголовного права: testis idoneus pater filio (отец неподходящий свидетель в деле сына)…