* * *
Меня сажают в труповозку рядом с водителем, отчего я далеко не в восторге – хорошо хоть, что на машине тут добираться недолго, минуты три.
Проехав по проселочной дороге до места, где от нее уходит в сторону тропа, ведущая к реке, наша процессия по моему знаку останавливается. Из отсека для перевозки медперсонала, расположенного за кабиной водителя труповозки, выбираются два бледных санитара, попахивающие перегаром, но в белых халатах. Они распахивают задние двери и вытаскивают оттуда металлические носилки. А из милицейской машины вылезает целых шесть человек и в придачу собака.
Боязливо поглядывая на служебную овчарку, я веду всю эту группу на место кровавого пикника. Там нас встречает Городецкий. Прокурорский чин вместе со следователем тут же отводят его в сторону и начинают что-то объяснять. Судя по тому, как на скулах сыщика начинают ходить желваки, ему не нравятся эти объяснения.
Остальные пришедшие со мной люди стоят, лениво перебрасываясь между собой фразами, иногда бросая незаинтересованный взгляд в сторону трупа или заинтересованный – в мою сторону.
Наконец прокурор и следователь заканчивают беседу с детективом, подходят вместе со всеми остальными к телу девушки, минут пять возятся около него, а потом кивают заскучавшим санитарам. Те быстренько укладывают труп на одно из оставшихся после пикника покрывал и уже собираются его завернуть и положить на носилки.
– Подождите! – бросаю я им и, преодолев страх и отвращение, приближаюсь к мертвой Лидочке. Стараясь не смотреть ей в лицо, я снимаю с уже холодного пальца, к счастью, еще не окоченевшего, обручальное кольцо Ба. Противная мягкая податливость и странная подвижность в суставах мертвой руки вызывает спазмы у меня в желудке. Я еле их сдерживаю, опускаю кольцо в карман и поворачиваюсь к санитарам. – Всё, можете забирать.
Как ни странно, никто не выражает протеста по поводу моей вольности. Труп, к моему огромному облегчению, наконец, уносят. Милицейские спецы напоследок обмениваются еще какой-то информацией с Городецким, а затем, прихватив так и не пригодившуюся собаку, тоже направляются прочь по тропе.
Скоро до нас с дороги, где остались спецавтомобили, доносятся отдаленные звуки: хлопанье дверей, потом звук мотора – и тишина.
Мы остаемся с Антоном на пляже одни.
Сыщик, чуть склонив голову набок, загадочно смотрит на меня, не спеша начинать разговор. Я чувствую себя неуютно от такого пристального внимания и первой нарушаю неловкое молчание:
– Ну что, нашли тут что-нибудь, пока меня не было?
Остановив взгляд на моих губах, Городецкий отвечает:
– Нашел кое-что.
Опять у него этот ленивый тон, от которого я начинаю ощущать себя перед ним, словно кролик перед удавом!
– А можно поподробнее? – я встряхиваю головой, пытаясь скинуть с себя непонятное оцепенение.
– Нет, нельзя. – так же с растяжечкой произносит Антон.
Я начинаю злиться и на него, и на себя:
– В этих попытках убийства вы подозреваете меня?
– Уже нет, – обволакивает меня сиропная тягучесть его слов.
– Вот как? – удивленно вскидываю я бровь, одновременно испытывая огромное облегчение, но и не меньшее любопытство. – Почему?
– Тайна следствия.
– Да какой вы следователь! Вы же просто частный детектив!
Сыщик снова возвращается к обычной размеренной манере речи и произносит с презрением:
– Теперь ваши семейные тайны предстоит распутывать мне. Милиция этим убийством заниматься не будет.
– Как не будет?
– Вот так. Именно это мне только что популярно объяснили, а также посоветовали самому не соваться в это дело. Зря только на выезд гоняли и медэксперта, и криминалиста, и оперов, и кинолога. Думаете случайно с ними вдруг прокурор притащился? Ваш дед-генерал настоятельно порекомендовал оформить все как несчастный случай, намекнув на такие связи, что против них не попрешь. В качестве причины смерти даже не будет указано огнестрельное ранение. Напишут какую-нибудь лабуду. Единственное, в чем мне пошли на встречу, обещали все-таки провести вскрытие прилежно и неофициально поделиться информацией. Ну и сам я тут немного побеседовал с трупом, ожидая опергруппу.
– В смысле побеседовал?
– В смысле осмотрел аккуратненько, насколько это было возможно. А заодно и первичный осмотр места происшествия произвел. Вы же видели, что следственно-оперативная группа даже не стала тратить на это время. Так что никакого расследования, кроме моего, не будет. А может, оно и к лучшему – не надо будет таскаться к маме, давать показания.
– К кому? К какой еще маме?
– Да в милицию. Мы, частные сыщики так ее иногда называем. Мы ж очень многие оттуда, в основном из угро, и я тоже.
– А почему вы оттуда ушли?
– Да потому что там все совсем не так, как в кино: не столько расследованием занимаешься, сколько заполнением всяких бумажек, разбором почты и прочей ерундой. Да и сам следователь обычно ничего не решает, на все нужно получить одобрение "сверху". А в частном сыске я сам себе хозяин: есть у меня дело – и я целиком погружаюсь в него, не завишу ни от начальства, ни от расписаний, ни от бюрократии. Вот как сейчас, например.
– Вообще-то, именно сейчас вы ничем не заняты, – неловко пытаюсь пошутить я.
– Ошибаетесь, – снова тянет слова Антон. – Именно сейчас я очень занят…
Он снова смотрит на мои губы.
– Занят чем?
– Не чем, а кем… – многозначительно произносит он и, помолчав, добавляет. – Вами.
– В смысле? – не понимающе выдыхаю я, но тут окрепший ветерок бросает мне в лицо прядь моих волос. Глаза Антона темнеют, приближаются, одной рукой он убирает прядь с моих губ, а другой обхватывает мой затылок и нежно, но безапелляционно притягивает мое лицо к своему.
Глава 20
Мужские губы, дразня и лаская, втягивают меня в поцелуй, и я неожиданно для себя самой отвечаю. Сколько длится это безумие, я не знаю, потому что совершенно теряю голову, чувствуя, как словно лечу то ли в пропасть, то ли в небеса. Прихожу в себя оттого, что Антон осторожно кладет руку на мою талию.
Я резко подаюсь назад, прерывая слияние наших губ, и, тяжело дыша, обжигаю наглеца взглядом. Я уже готова выплюнуть ему в лицо фразу типа "Вы с ума сошли!" или "Что вы себе позволяете!", но Городецкий, с видимым сожалением выпуская меня из объятий, опередив меня, покаянно произносит:
– Простите. Виноват. Не удержался. Бессовестно сорвал поцелуй. Вы очень красивая. С вами я даже на миг забыл свой главный принцип: никаких личных отношений с клиентами.
Фраза "Вы с ума сошли!" для ответа уже явно не годится.
– А то, что я замужем, вы не забыли? – сердито напоминаю я. – И какая я вам клиентка? Я вас не нанимала.
Антон делает шаг ко мне, снова оказываясь в опасной близости, но теперь он серьезен и собран:
– Хотите вы того или нет, Елена Викторовна, но мне придется отныне взять вас под свою защиту. Положение становится серьезным. Убит человек. Следующее убийство может не заставить себя ждать. Пока мотивы убийцы мне не ясны, и, значит, жертвой может стать любой из вашего окружения или вы сами. Ведь если, например, причиной убийства является наследство, то вы, как единственная наследница, становитесь главной мишенью после вашего деда. Поймите, вы, возможно, в опасности! И в первую очередь, чтобы понять, кто стрелял, необходимо отыскать пистолет, из которого убили девушку.
Я хмыкаю:
– Сегодня пистолет я видела только в ваших руках.
– Этот? – Городецкий кивает на пистолет в плечевой кобуре. – Это газовый.
– Да? А вид у вас был такой грозный, когда вы им размахивали.
– Остается в таких случаях только блефовать. Частным детективам не положено оружие – только спецсредства. Я же не охранник. Да мне пистолет обычно не особо и нужен. Мои орудия труда – это автомобиль, телефон, компьютер, диктофон, ну и, конечно, мозги.
Он расплывается в улыбке, которая сразу делает его моложе. Интересно, сколько ему лет? Думаю, не больше тридцати пяти.
А сыщик продолжает уже серьезно:
– У меня-то пистолет газовый. Но вот та "пушка", которую ваш дед продемонстрировал нам всем пару дней назад, самая что ни на есть настоящая. Пистолет Макарова образца тысяча девятьсот пятьдесят первого года, калибр девять и два миллиметра, емкость магазина восемь патронов.
– Вы хорошо разбираетесь в оружии?
– Это часть моей профессии.
– Что же вы тогда так плохо разбираетесь в ядах? – не удержавшись, подковырнула я.
В ответ Антон снова улыбнулся:
– Честно говоря, с цианистым калием столкнулся впервые, в вашем семействе. Методы у вас какие-то средневековые, не как у людей.
– А как "у людей"?
– Все больше ножевые по пьяни да удары тупыми предметами, ну и "огнестрелы" бывают, конечно. Сейчас, в "девяностые", их гораздо больше, чем раньше – у народа на руках появилась куча незарегистрированного оружия. Не исключено, что выстреливший сегодня пистолет – из этого числа. Но я бы в первую очередь хотел проверить пистолет вашего деда. Тот самый, наградной. Где он его держит?
– Понятия не имею.
– Ладно, выясним.
– Я могу идти домой?
– Не хотелось бы отпускать вас одну, а мне надо еще многое тут осмотреть. Вы можете подождать?
– Нет. Не могу. Я очень беспокоюсь за брата. Он куда-то пропал сразу после пикника.
– Я это заметил.
– Может, он уже вернулся домой? Пожалуйста, можно я пойду посмотрю?
– Хорошо, – нехотя соглашается Городецкий, – но будьте осторожны. Давайте я провожу вас хотя бы до дороги.
Я соглашаюсь на этот компромисс, и мы рука об руку поднимаемся по тропе к проселочному тракту.
Прежде чем отпустить меня дальше одну, Антон произносит:
– Еще раз простите, если обидел вас своим поцелуем.
– Ладно, забыли, – примирительно говорю я.
– Э, нет! Забыть я не обещаю, – в глазах сыщика прыгают шкодливые чертики.
– Да ну вас! – весело машу я рукой, поворачиваюсь и топаю к даче, поневоле снова и снова прокручивая в голове это проклятый поцелуй.
* * *
Добравшись до дачи, первой встречаю Фросю, вытирающую пыль в гостиной. Спрашиваю у нее про Андрюшку. Она отвечает, что брат не появлялся с тех пор, как ушел вместе со всеми на реку. Мне все больше не нравится его отсутствие.
– А Карен когда вернулся с пикника?
– Не знаю, не видела. Я же, как велено, с Федором Семеновичем сидела.
– Что Дед?
– Лежит, плачет по этой своей… – Фрося отворачивается.
– Как у него с сердцем?
– Да что ему сделается, – зло отвечает домработница. – Он еще нас всех переживет.
Она остервенело трет тряпкой полированную поверхность старых напольных часов в углу.
Теперь, после знакомства с дневником Марии, мне понятна ревность Фроси к молоденькой Лидочке и злость этой пожилой женщины на Деда.
Она, бо́льшую часть своей жизни бывшая генералу и служанкой, и любовницей, наверное, после смерти Ба думала, что Дед сделает ее наконец своей законной женой.
Скорее всего, когда этого не произошло, Фрося испытала огромное разочарование. Но, думаю, ей, всегда знавшей свое место, легче было перенести крушение надежды на брак после смерти Ба, чем появление в жизни Деда новой любовницы, претендующей на роль супруги. Такой поступок в ее глазах, очевидно, был настоящим предательством всех лет, прожитых генералом и домработницей бок о бок, и всех их так и не появившихся на свет из-за абортов детей.
Я внимательнее приглядываюсь к Фросе. А если это она сначала пыталась отравить Деда, чтобы отомстить ему за "измену", а после провала первой попытки решила застрелить его, или, может, не его, а именно Лидочку?
Впрочем, вряд ли: откуда у нее пистолет?
Кстати, про пистолет надо еще выяснить.
Я поднимаюсь на второй этаж, подхожу к спальне Деда и осторожно толкаю дверь рукой. Старик лежит на кровати в позе зародыша, отвернувшись к стенке и, похоже, действительно плачет. Его плечи вздрагивают, и слышно, как он всхлипывает.
На минуту мне становится его жаль, но потом я вспоминаю, что этого же человека ни разу не тронули мои слезы, пролитые под ударами его ремня, а еще слезы его дочери Маши, у которой он отобрал жизнь ее ребенка и ее любимого, а еще он убил Ба. Жалость к Деду сразу исчезает, и я произношу твердым голосом:
– Дед!
Старик замирает, потом, не оборачиваясь, глухо произносит:
– Оставь меня в покое.
– Не могу. У меня поручение. Детектив просил узнать, где сейчас твой наградной пистолет, – решительно вру я.
Повисает пауза. Потом Дед, по-прежнему не поворачиваясь ко мне лицом, куда-то в стенку отвечает:
– Где ему быть? Там, куда положил. В кабинете, в верхнем ящике письменного стола, под замком.
– А у кого ключ?
– У меня.
– А ты его кому-нибудь давал?
– Уйди, Елена! – с ненавистью произносит старик.
Я пожимаю плечами и выхожу из комнаты. То, что мне нужно, я уже узнала.
* * *
Я направляюсь в кабинет, чтобы проверить сказанное Дедом.
На полу в коридоре лежит толстый ковер, заглушающий мои легкие шаги. Я подхожу к двери и, чтобы открыть ее, уже протягиваю руку вперед, как вдруг слышу из кабинета два голоса: мужской и женский.
Я застываю. Это же Карен и Мария! То-то они так обменивались взглядами сегодня после убийства Лиды: им срочно надо было что-то обсудить наедине, что они и сделали при первой же возможности.
Голоса звучат глухо, но я, беззастенчиво прижавшись ухом к двери, разбираю каждое слово.
– …Ты же вчера обещал поговорить с ней о разводе! Сегодня у тебя была прекрасная возможность там, у реки, а ты промолчал!
– Послушай, душа моя, я пытался, честно, но как-то к слову не пришлось.
– Да ты просто струсил?
– Нет.
– Может, ты хочешь обвести меня вокруг пальца – попользовать, как и всех остальных твоих шлюх, и бросить?
Тут терпеливый тон Карена становится злым:
– Ты зачем жене выболтала? Я не для того с тобой делилcя, чтобы ты потом всем раззвонила.
Я вонзаю ногти в ладони. Так это все правда!
– Я рассказала только ей. Хотела тебе помочь, ускорить твой развод, а то что-то ты не торопишься.
– Больше не лезь в это дело. Я сам разберусь. Все-таки мы прожили вместе шесть лет. Нельзя с ней так. Она этого не заслужила.
Я через боль усмехаюсь: какая трогательная забота!
Мария разражается жестоким, горьким смехом:
– А со мной можно, как со шлюхой? Задрал мне юбку – и теперь в кусты?
– Сердце мое, – голос Карена становится сахарным, – Зачем так говоришь? Я обязательно на тебе женюсь. Ты же знаешь, что я по тебе с ума схожу. Я сам удивляюсь, как быстро я понял, что не могу без тебя жить. Со мной такое впервые. Это самая настоящая любовь с первого взгляда. Но прошу: дай мне время – развод дело непростое.
Я не выдерживаю и распахиваю дверь.
Глава 21
Карен и Мария стоят посреди комнаты. Муж по инерции еще несколько секунд обнимает тетку за плечи, а потом отдергивает от нее руки, словно от раскаленной сковороды.
– Работаешь? – спрашиваю я с сарказмом.
– Лена, – растерянно произносит мой благоверный и суетливо добавляет. – Сейчас я тебе все объясню.
– Не трудись снова врать, – обрываю я его. – Я все слышала… Значит, ты хочешь развода?
Карен бледнеет, но, кинув взгляд на Марию, которая не спускает с него горящих глаз, кивает.
– Я согласна, – произношу я беззаботным тоном, хотя чувствую, что в носу щиплет от рвущихся наружу слез.
Карен облегченно оживляется, но умудряется сохранить напускной виновато-смущенный вид:
– Я не хотел, чтобы ты именно так узнала обо всем.
– Да нет, – отвечаю я, демонстративно не обращая внимания на Марию, – лучше так, чем выслушать еще гору твоего вранья. Даже чуть легче стало от этой ясности.
Я перехожу на откровенно издевательский тон:
– Зачем мне насильно держать тебя в оковах нашего брака? Ты же безумно влюблен в другую.
Тут я наконец кидаю взгляд на тетку, по-прежнему обращаясь к мужу:
– Теперь ей, а не мне придется делить тебя со всеми твоими "пютан".
Мария смотрит на меня с ненавистью, а затем поворачивается к нам с Кареном спиной, подходит к окну и, сложив руки на груди, всем своим видом показывает, что считает ниже своего достоинства принимать участие в семейной склоке.
Карен, морщится и с досадой произносит:
– Лена, ну не надо ломать комедию. Давай поговорим откровенно и спокойно, как разумные люди.
– Ах да! Как разумные люди! – вскидываюсь я. – Вот только разумный из нас двоих – ты один! О! Это был очень разумный шаг – жениться на внучке генерала ради связей ее деда! А я – дура! Дура, что поддалась на твои уговоры, хотя никогда тебя не любила! Дура, что доверяла тебе! Дура, что так долго не замечала твоих измен! Дура, что сама ни разу не опустилась до неверности! И, как я теперь вижу, лишь однажды я сделала действительно умную вещь – не завела от тебя детей! Впрочем, ты и сам не особо горел желанием их иметь. Возможно, предвидел такую ситуацию, когда на горизонте появится более выгодная партия. Ведь так?
Карен смотрит на меня почти зло.
– Я же сказал: давай без истерик.
Меня охватывает холодная ярость:
– Чуть не забыла: ты же хочешь побеседовать спокойно и откровенно. Хорошо. Давай откровенно. Хочешь правды? Ты ее получишь. Думаю, раз ты задумал жениться на этой женщине, пора кое-что о ней рассказать. Вам ведь с ней еще жить да жить долго и счастливо.
Каким-то шестым чувством ощущаю, что Мария сразу напрягается, хотя изо всех сил пытается изобразить, что по-прежнему смотрит в окно, не интересуясь нашим разговором.
Я продолжаю:
– Думаю, тебе будет любопытно узнать, что у твоей невесты солидное приданое. Еще бы! Кредит почти в полтора миллиона франков, который еще только предстоит вернуть банку, и больше за душой ни сантима! Не у каждой такое есть!
– Что? – физиономия Карена вытягивается. – Что ты несешь?
– Спроси у нее сам, – говорю я торжествующим тоном. – Врать ей уже нет смысла – все равно это откроется рано или поздно. Только она-то надеялась, что эта интересная мелочь не всплывет до вашей свадьбы, а, тетя Маша?
Мария резко разворачивается и прожигает меня взглядом, способным вскипятить воду:
– Пютан де бордель де мерд… Откуда ты… Как ты узнала?
– Так это правда! – лицо Карена искажается от гнева, и он, схватив Марию за плечи, выкрикивает. – Ах ты, сука подзаборная! Что ты мне втирала про свой парижский дом и бизнес?
Я не узнаю своего обычно сдержанного и чуждого сквернословию мужа. Передо мной совсем другой человек.
– У нее все в залоге, – влезаю я и добавляю, решившись пойти ва-банк. – Плюс просроченные выплаты по кредиту.
По выпучившимся глазам Марии и некрасивым красным пятнам, выступившим на ее щеках, понимаю, что случайно попала в цель.
Муж начинает трясти мадам Данваль, как грушу, отчего ее голова дергается взад-вперед, а безупречно уложенные волосы рассыпаются по плечам:
– Что ж ты, дрянь, молчала об этом?