Жёсткость характера и чувство цели Инга вырабатывала в себе очень уверенно. Бескорыстной была лишь её самая первая влюблённость. Впрочем, вспоминать о том чувстве – прекрасном и романтическом, – ей приятно и сейчас. Она даже сделала себе такую уступку: сохранила фото, где стоит рядом с парнишкой – чуть повыше неё, хрупким, светловолосым. Ветер разлохматил его светлые пряди, он смотрит не в объектив, а на девушку, прижавшуюся к его плечу…
Инга тогда только-только сдала экзамены и была зачислена в университет, на первый курс факультета социологии. Поступить сюда было не просто, хотя существовал факультет всего лишь год. Но социология считалась наукой будущего, конкурсы на факультет достигали невероятной цифры. Однако, с золотой медалью Инга могла выбирать самые престижные факультеты, вот и прикинула, что именно подобное образование даст ей широкие возможности – и в карьере, и в сфере общения, а значит и знакомства… Стоял жаркий август, она, семнадцатилетняя, весёлая, уже студентка, гуляла с подружкой по центру города. Это был особенный день – "Праздник города". Отовсюду лилась музыка, на площадях, в скверах устраивались представления, концерты, выставки. На небольшой уютной площади – местном "Арбате", – художники предлагали нарисовать портрет, причём в любом жанре: романтическом, сюрреалистическом, юмористическом. Люди охотно садились на раскладные стульчики, позировали минут десять-пятнадцать. Инга остановилась за спиной молодого художника – её поразило, как быстро и ловко появляется на бумаге лицо мальчика лет семи! На глазах проступает не просто сходство: также сосредоточенно сдвинуты брови, губы упрямые и чуть капризные. На портрете мальчишка словно живой – то же выражение лица! Вот художник протянул листок мамаше, взял деньги, обернулся… У него было такое славное, весёлое, немного веснущатое лицо, пшеничные брови и волосы, голубые глаза. Их взгляды встретились, и Инга почувствовала, как замерло её сердце. И он на несколько секунд словно забылся. А потом, быстро взяв её за руку, попросил:
– Девушка, не уходите! Я очень хочу вас нарисовать. Пожалуйста!
Но Инга и так не ушла бы, она уже поняла, что влюбилась с первого взгляда.
Максим был на год старше, учился в художественно-промышленном институте, перешёл на второй курс. Талантлив был необыкновенно, и не потому, что очень здорово рисовал портреты. Это он просто подрабатывал на каникулах. Картины у него были совсем иные: невероятное соединение фантастики, мистики, реальности, поэзии, чувственности… Он рисовал маслом, но смешивал колеры так, что краски словно бы излучали солнечный свет, а для определения их цвета надо было придумывать новые слова. Техника же его была настолько утончённой, детали так проработаны, что порой не верилось, что всё это можно сделать кисточкой.
Три месяца Инга и Макс были неразлучны. Утром он приходил к её подъезду, провожал в университет. Когда же она, после лекций, выходила на улицу, он уже стоял на высоком университетском крыльце, поджидая её. Девушка подозревала, что Макс частенько прогуливает свои занятия, чтобы встретить её. В тот год осень долго была тёплой и золотой. Они бродили по улицам и скверам, на аллеях парка обсыпали друг друга листьями, гонялись друг за другом, словно ребятишки, и долго, задыхаясь, целовались на безлюдных полянах. Они ходили в мастерские к уже взрослым художникам, с которыми дружил Макс, пили там крепкий чай или ещё более крепкий кофе, говорили об искусстве, спорили. Как у Инги замирало сердце, когда Макса хвалили, называли талантливым и даже гениальным! Но все советовали менять стиль. Кто-то говорил: "Пора, парень, выходить из детства! Все мы до поры до времени были романтиками". Кто-то советовал: "Ты рисуй свои миры – для себя, но никому не показывай. На выставки пиши хотя бы пейзажи, если героику будней не хочешь". А один именитый портретист предсказал: Макса признают великим художником лет через тридцать, если не пятьдесят…
Именно после этих слов Инга вдруг почувствовала, что любовная горячка у неё проходит. Она всё также восхищалась Максом, ей нравились его озорные глаза и весёлое лицо, она испытывала к нему нежность и мгновенно возбуждалась, стоило ему лишь провести ладонью по её щеке, или спине, или груди… Если в этот миг они стояли в уютном уголке её подъезда, между лифтом и глухой стеной, то, лихорадочно целуясь, они начинали расстёгивать на себе и друг на друге пуговицы, застёжки… Они, уже через неделю после знакомства, стали близки. Макс был первым мужчиной у Инги, а вот он, несмотря на молодость, оказался опытным любовником. Почти сразу она стала испытывать страстные, сладостно-мучительные чувственные взлёты и падения, которые даны познать далеко не каждой женщине. И всё же, всё же… Всё чаще девушка, незаметно разглядывая Макса, думала: "Непризнанный гений… Скромная, а то и скудная жизнь, которая скоро сделает его нервным, раздражительным… Срывать неудачи будет на жене, начнёт пить…Скучно это! Слава через тридцать лет – слишком долго!"
Нет, она не заставляла себя разлюбить Максима из корыстных соображений – это получилось само собой. И рассталась с ним легко, хотя парень так и не понял – почему? Он ещё долго звонил, ходил к университету, подстерегал её на улицах – всё хотел поговорить, выяснить, разобраться! Подозревал, что чем-то обидел её, даже извинялся. Но потом, видимо, догадался по её тону, лицу, равнодушному взгляду… А Инга впервые похвалила сама себя: перековка характера идёт успешно, разум не позволяет чувствам брать вверх. Значит, она добьётся всего, чего хочет!
Тогда же, после первого любовного опыта, она поняла, что относится к тем женщинам, о которых говорят: "страстная". Да, теперь в ней очень часто, от любого толчка, томительной судорогой возникало желание почувствовать сначала свою власть над мужчиной, потом его власть над своим телом… Но, вместе с тем, было у неё и врождённое чувство женского достоинства – наследие многих поколений аристократов и интеллигентов. Ей претила даже мысль отдаваться каждому, кто смотрел на неё с желанием – скрытым или откровенным. Что с того, что физически она стала женщиной? Даже если взгляд мужчины зажигал в ней ответный огонь, она не торопилась. Право выбора всегда оставляла за собой, к тому же – знала себе цену.
Мужчины были в её жизни – немного, но были. Несколько раз она и сама влюблялась, но так же стремительно и разочаровывалась. Это счастливое свойство придавало Инге уверенности в себе. Влюбившись, она старалась сдерживать свои чувства до того момента, когда вдруг ощущала: этот человек ей больше не интересен… Меркантильная сторона тоже играла свою роль. Причём, всё происходило совершенно естественно! У молодого и, казалось бы, перспективного офицера оказывались затруднения с карьерой – и Инга сразу начинала видеть в нём множество недостатков. Остроумный, процветающий президент страховой компании вдруг оказывался на грани банкротства – и он сразу становился Инге скучен. Ей даже не приходилось говорить себе: "Нет, этот человек не даст мне обеспеченной жизни!", а уж тем более не приходилось страдать, подавлять в себе любовь. Мозг, как компьютер, мгновенно всё просчитывал, переключался с программы на программу, и сердце, подчиняясь принятому импульсу, тут же стирало в себе чувства, информацию, эмоции. Его "память" вновь была чиста и готова принять в себя новую, более перспективную программу… Кстати, к тому времени Инга, окончив университет с красным дипломом, была не только перспективным социологом широкого профиля, но и толковым компьютерным программистом…
В новое время, которое сначала называлось "ускорением", а потом "перестройкой", Инга вошла не просто легко – уверенно. У неё были все предпосылки стать "деловой женщиной": ум, молодость, энергия, хватка, прекрасное образование, сочетающее экономику, юриспруденцию, гуманитарные науки… Кое-кто из девочек – типичных хищниц! – до сих пор мечтавших "оторвать" выгодного мужа, мгновенно перестроились и занялись бизнесом. Пооткрывали кооперативы, в основном спекулятивные, но были и кафе с варьете, и рекламные агентства, и бюро знакомств… Инга знала, что могла бы многих переплюнуть на этом поприще. Но она не хотела! Она по-прежнему хотела быть любимой женой богатого мужа. Праздной женой, женщиной, наслаждающейся жизнью… Впрочем, она не исключала, что могла бы стать для мужа-руководителя хорошим советчиком, помощником, опорой. Негласно, конечно, этаким "серым кардиналом".
Она легко поступила на работу в организацию с мудрёным названием "Политико-социальный фонд регионального Союза предпринимателей". В центре города "Фондом" был куплен старинный двухэтажный особняк, прекрасно отремонтирован. Инга руководила аналитическим отделом, который, помимо всего прочего, поддерживал связь с городскими властями, выпускал газету-бюллетень, организовывал бриффинги и конференции. Работалось легко, зарплата была высокой, в поклонниках недостатков не наблюдалось. Сам президент фонда смотрел на Ингу маслеными глазами сытого кота, и не только смотрел – прямо предлагал себя в любовники. Но любовником он ей был не нужен. Президент же был женат во второй раз, его "мадам" была молода, длиннонога, со стальным цепким взглядом. Инга ни за что не стала бы связываться с такой женщиной. К тому же, она вообще не хотела иметь дело с женатыми мужчинами, а уж разводить их – тем более! Зачем осложнять себе жизнь подобными передрягами? И потом: президент ей не просто не нравился – был физически неприятен. Свободные же мальчики, работающие в соседних кабинетах и ходящие вокруг неё кругами, только забавляли её.
О банкире Вадиме Баркове Инга, конечно же, слыхала, и не раз. Впервые увидела его в местной телевизионной передаче "Эко-блиц" – круглый стол с несколькими президентами коммерческих банков. Ей понравилось лицо этого мужчины – волевое, моложавое, с чуть ироничной усмешкой. Но тут ведущий передачи спросил, обращаясь именно к Баркову:
– Я знаю, у вас есть сын-старшеклассник. Он собирается пойти по вашим стопам?
И у Инги интерес, так и не успев оформиться, сразу пропал. Но уже через два месяца она вновь увидела Баркова – теперь на рауте у мэра города. И вновь её взгляд просто притянуло к спортивной, сильной мужской фигуре. Барков держал в руках бокал и о чём-то весело говорил, окружённый мужчинами и дамами. Вот он отпил глоток, поднял глаза и встретился со взглядом Инги. Она тоже была не одна – в оточении мужчин разных возрастов. Несколько секунд она спокойно смотрела на Баркова, потом, ответив собеседнику, естественно отвела взгляд. Через некоторое время она пошла в туалетную комнату за одной из тех дам, которая, вместе с мужем, разговаривала с Барковым. Инга немного знала её, сымитировала радость встречи, заговорила о рауте, об общих знакомых. И, между прочим, спросила:
– А что, этот банкир… Барков… Он здесь с женой? Кто она у него?
– Наверное, заурядная домохозяйка, – пожала плечами дама, считающая себя светской львицей. – Стесняется её, пришёл один.
Больше Инга Барковым не интересовалась, хотя в душе пожалела: этот обаятельный мужчина нравился ей. Да и она привлекла его внимание: в этот вечер она вновь и вновь ловила теперь уже его взгляд… Он подошёл бы на роль мужа идеально: по-настоящему богат, ещё молод, интересен – она могла бы и полюбить его. Да и ей двадцать шесть лет – не Бог весть сколько, но можно было бы уже сделать выбор. Выбирать, конечно, есть из кого, но Баркову все эти "кандидаты" в подмётки не годятся! Однако отступать от своего принципа – не связываться с женатыми мужчинами, – Инга не собиралась. И только через год она узнала, что Вадим Барков уже четыре года как овдовел!
Они вновь увиделись на открытии нового арт-салона оригинальной конструкции, за которым уже закрепилось название "Матрёшка": круглое здание, внутри которого, одно в другом, располагалось несколько таких же круглых залов. Инга знала, что банк Баркова спонсировал строительство этого салона, и предполагала, что президент банка будет на открытии. Она тоже была среди приглашённых сотрудников своей фирмы и шла с чувством некоторого трепета. Но вовсе не из-за Баркова – о нём она тогда если и думала, то мимолётно. Нет, причина была в другом: в экспозиции одного из залов будут выставлены две картины Максима Зотова – художника из их города, имеющего уже мировое имя. Сам художник на открытие приехать не мог, или не хотел – он жил в Голландии, но две свои работы родному городу подарил, переслал через своего агента… Инга стояла у двух небольших картин и просто кожей чувствовала, какое исходит от них необычное, почти мистическое тепло, как они завораживают! Максимка! Как же она обманулась: не тридцать лет он шёл к своей славе, а только десять… Впрочем, назови ей, семнадцатилетней, эту цифру – она бы тоже ужаснулась: "Как долго!" А вот ведь, пролетели они незаметно, и она через десять лет всё там же, в своём городе, всё так же одна… А могла бы уже быть в Голландии, со своей первой любовью! Просчиталась?
У неё закружилась голова – так действовали картины Максима. Она отошла и почти сразу успокоилась. Жалеть не о чем: почти десять лет Максим Зотов жил, скитаясь по квартирам и друзьям, перебивался на хлебе и воде, причём не только в своём городе и своей стране, но и за границей. Она бы не смогла этого вынести даже на короткое время. "Потому, – сказала себе Инга, – порадуемся за милого Макса. Пусть он отогреется в лучах славы и благах богатства. Может, мы ещё встретимся…"
Она направилась к одному из столиков, уставленных бокалами с шампанским, блюдами с бутербродами и тартинками. Весёлая компания у столика приняла её радостно, тут же стали спрашивать её мнение о картинах Макса Зотова. Она отвечала неопределённо, слушала рассуждения других и про себя насмешливо усмехалась. Никто в этом зале не знал того, что знала она – фундамента творческой философии Макса. Потому никто по-настоящему не понимал его… В этот момент Инга увидела Баркова. Так же, как и она, он держал в руках бокал, слушал, склонив голову, какого-то мужчину, и поглядывал через весь зал на неё. У Инги появилось ощущение, что Баркову, как раз в этот момент, рассказывают именно о ней. Она ещё не успела понять свои чувства – приятно или оскорбительно, – как её под руку ухватила знакомая дама, та самая, которую она год назад расспрашивала о Баркове. Заметно раскрасневшаяся и слишком весёлая, она почти закричала в самое ухо Инге:
– Смотри-ка, этот красавчик Барков глаз с тебя не сводит! Лови момент, подруга – такого вдовца грех упускать!
Инга, отшатнувшаяся было, быстро подалась к ней:
– Разве он вдовец?
– Давно, года три или четыре!
"Что же ты, дура старая, – воскликнула Инга мысленно в сердцах, – болтала мне про жену-домохозяйку!"
Оттолкнув довольно бесцеремонно руку "подруги", она глянула через зал на Баркова. И встретилась с его взглядом. Не отводя глаз, она приподняла бокал и сделала движение – словно чокалась с ним. Барков тут же вскинул свой бокал в таком же движении. И, словно заворожённые, они одновременно пошли навстречу друг другу…
А потом было всё, о чём Инга мечтала. Стремительная влюблённость, замужество, любимая жена богатого мужа, который не только обожает её, но и делится с ней своими профессиональными проблемами, слушает её советы. Вот только занят он в своём банковском бизнесе почти постоянно. Вместе они ездили в свадебное путешествие, в Испанию. После Инга уже одна ездила в круиз по Средиземному морю, отдыхала на Кипре и вот теперь здесь, на Гавайях. Но она была готова к тому, что богатый муж должен много заниматься делами. Сын Вадима, Олег, уже большой мальчик, принял её спокойно, даже равнодушно. И помехой им никогда не был в первый год их супружества. А потом вообще уехал учиться в Англию… Ей было 27, а Вадиму 41 год, когда они поженились – вполне нормальная разница. Вот только рядом всё время был Костя – любимый племянник Вадима, почти её ровесник.
Далеко не сразу, но Инга уступила неотступному, обволакивающему, завораживающему обхаживанию Константина. Потом прервала связь. И снова уступила. А теперь, мучаясь от стыда и омерзения, понимала, что предала любимого и любящего мужа. Предала дважды! Первый раз – как женщина. И второй – позволив этому обаятельному мерзавцу думать, что станет его сообщницей!
После того, как она спросила: "За что ты, Костя, так ненавидишь Вадима?" – она больше не произнесла ни слова, пока они ехали в такси, входили в гостиницу, поднимались по лестнице в номер.
Глава 16
Таксист явно петлял по городу, расчитывая на то, что туристы-иностранцы не знают Гонолулу. Ни мужчина, ни женщина этой маленькой хитрости не замечали. Женщина молчала, глядя в окно, но явно ничего не видя, мужчина тоже глубоко задумался. Таксист чуть качнул головой: вот уж эти американцы – вечно у них какие-то проблемы… Для него все белые туристы были "американцами". То, что он и сам формально – гражданин Соединённых Штатов, этот пожилой азиат воспринимал как само собой разумеющееся, но "американцем" себя никогда не чувствовал.
А Костя и в самом деле, изредка поглядывая на Ингу, думал… Её слова – "За что ты ненавидишь Вадима?" – задели молодого человека. Но не только задели: стали для него откровением. Впервые он отдал сам себе отчёт о своих истинных чувствах к дяде. Да, он и в самом деле его ненавидит! Вот так-так! Но почему? Если бы он захотел ответить Инге, что бы он сказал?
В детстве он любил Вадима – простодушно и искренне, как любят дети. Бежал, раскинув руки, навстречу, а когда ребята во дворе говорили, что у него нет отца, он отвечал с гордостью:
– У меня есть Вадим! Он лучше, чем отец!
Он с самого детства так и называл дядю: "Вадим". Это уже потом, когда начал работать у Баркова в банке, стало неудобно так обращаться к президенту, хотя все конечно знали об их родстве. И Костя перешёл на "дядю", привык и уже даже оставаясь наедине, говорил Вадиму именно так.
Точно Костя не помнил, но кажется, рождение Олега его обрадовало так, словно это был его родной братик. Ревности тогда не было, Вадима он продолжал воспринимать, как отца. А потом, когда ему было одиннадцать или двенадцать лет, одна девчонка-воображала, которой он не дал покататься на велосипеде, сказала ехидно:
– Подумаешь! Мне папа получше купит! А твой Вадим тебе не настоящий отец. Ты у него – бедный родственник!
– Как это, бедный родственник? – удивился Костя и даже соскочил с велосипеда. Он ещё не понял значения этого выражения, но оно почему-то сразу задело его.
Девчонка скривила губы и ушла, бросив через плечо:
– Книжки читать надо!
Спасибо этой девочке: Костя стал усиленно читать русскую и зарубежную классику. И, надо сказать, постоянно натыкался на "бедных родственников" – очень часто именно осиротевших племянников. Кое-где их называли особенно обидно: "приживальщиками"…
Наверное с этого момента он и перестал бросаться навстречу Вадиму с радостным воплем. Стал сдержанным, и часто незаметно посматривал на дядю, стараясь определить – искренне тот говорит, или притворяется. Всё больше и больше Косте казалось: притворяется, делает вид! Мать, конечно, заметила перемену в мальчике, приставала с вопросами. А однажды Костя услышал – не случайно, специально подслушал, – как она говорила брату:
– Что с Костиком происходит, не понимаю! То твоё имя повторял через каждые пять минут: "Вадим то, Вадим это!" А теперь даже дерзить тебе стал!
Вадим тогда засмеялся, успокоил сестру:
– Так ведь растёт же мальчишка! Таких в старину называли "отроками" – первый порог к тому, чтоб стать мужчиной. Он просто стал стыдиться проявлять свои чувства. Не переживай, Люсенька, это вполне естественно.