– Дмитрий Алексеевич, я, как вы знаете, к сим неприятным событиям не имею никакого отношения, но я готов ответить на ваши вопросы, если они есть, – с этими словами маг откинулся назад, будто у табурета появилась спинка, и выхватил прямо из воздуха зажженную сигарету.
Мне показалось, что на мгновение во всем облике его проступил другой, очень знакомый и жутковатый: смуглолицый, черноволосый, с разноцветными глазами – левый черный и пустой, правый – зеленый, изредка полыхающий мрачным красным огнем. И тут же я почувствовал, как будто тяжелая и властная рука опустилась на затылок, проникла под череп и начала сжимать мозг. Инстинктивно я напрягся и мысленно ударил эту руку изо всех сил. Ощущение давления сразу пропало, а Золотарев внимательно и даже удивленно посмотрел на меня.
– Собственно, вопрос у меня всего один, – решился я. – Почему вы не вмешались и не остановили Нурию Саликбекову? Ведь она просто так убила четырех – я не ошибся? – человек! Только не говорите мне, что не справились бы с ней!
– Не буду, – кивнул Золотарев. – Я бы мог, конечно, м-м… нейтрализовать Нурию, но тогда в вас никогда бы не проклюнулся паранорм и вы не вышли бы на Путь Знания, не стали бы Идущим, как того хотели и я, и Ирина Андреевна. Справедливый гнев и боль утраты – самые, пожалуй, мощные стимуляторы для пробуждающегося подсознания.
– Но зачем вам это нужно?! – я снова был в растерянности, снова не понимал, чего от меня хотят или чего ждут.
– Очень просто, Дмитрий Алексеевич, – маг чуть улыбнулся уголками губ и, не глядя, щелчком отправил окурок в мусорную корзину у плиты. – Всего пять человек на тысячу обладают зачатками паранормальных способностей, причем, как правило, какой-то одной! И только один из этой тысячи с задатками имеет полный набор! Так вот, вы и есть этот "один"! Но потенции – это еще не способности, их надобно разбудить, а для этого необходимо создать условия, смоделировать ситуацию, чтобы они начали себя проявлять…
– Достаточно! – я резко выдохнул, в глазах плавали черные круги, в ушах гудел набат. – Вы чудовище, господин Золотарев! Саликбекова вам и в подметки не годится! Убирайтесь, я не желаю больше с вами разговаривать!
– Конечно, я уйду, – ничуть не смутился маг. – Только ведь назад дороги нет, господин Котов. И вы это прекрасно знаете. Нам с вами придется встречаться, и не раз, уж поверьте. Ну, не имеем мы права разбрасываться такими талантами!
– Кто это "мы"?
– Люди будущего и маги в настоящем. Всего хорошего!
И прежде чем я успел ему что-нибудь ответить, Золотарев исчез. Просто и безо всяких там световых и шумовых эффектов. Я некоторое время оторопело смотрел на опустевший табурет, потом в памяти вдруг всплыло слово "легкоступ", означавшее по-русски то же, что и "телепортация" – мгновенное перемещение в пространстве на большие расстояния. Золотарев, по-видимому, более не считал нужным ничего от меня скрывать.
Да пошел он к черту, в кошкину задницу или еще куда подальше! Паранорм, надо же?!.. А я не хочу!
Ох, Иринка, Иринка! Что ж ты наделала? Зачем?!..
Медленно я обошел осиротевшую квартиру, вдыхая ее запахи, прикасаясь к вещам, мебели, пытаясь запечатлеть в памяти – ведь больше ничего не осталось! И уже выйдя в прихожую, открыв дверь, вдруг заметил на полочке под зеркалом маленький золотистый флакон с резной пробкой в виде какого-то цветка – Ее любимые духи!
С минуту я смотрел на эту вещицу, единственную настоящую память о Ней, потом решился, положил флакон в нагрудный карман и вышел из квартиры.
Часть вторая
Глава 1
Прошло почти три месяца с того страшного дня, когда я потерял Ирину, единственную настоящую Женщину в моей жизни, мою лучшую половину. Но недаром говорят, что время лечит любые раны. Постепенно боль притупилась и куда-то ушла, а осталась лишь тягучая тоска по невозвратному, которую отчасти удавалось заглушить работой, отчасти вином. Я равнодушно отметил, что люди вообще и женщины в частности почти совсем перестали меня интересовать. Все они были какими-то обыкновенными, плоскими, что ли?.. Умом я понимал, что это опасный симптом не только для моей психики, но и для профессии, и все равно ничего не мог с собой поделать. Или не хотел?..
Чтобы окончательно не превратиться в мизантропа и затворника, я вспомнил о своем детском увлечении и завел кота – купил у какой-то бабульки в подземном переходе, возвращаясь однажды вечером из бара. Звереныш, несмотря на юный возраст, оказался на редкость сообразительным и самостоятельным. Он быстро усвоил мой образ жизни и понял главное, что от него требовалось: не мешать хозяину, а незаметно заполнять лакуны пустоты его одиночества своим присутствием. И Грэг это делал виртуозно! Наверное, именно благодаря его трогательной заботе и опеке я не спился, а медленно и постепенно вернулся к нормальной жизни со всеми ее радостями и огорчениями…
Какое-то время после нелепой и странной (для окружающих!) гибели Ирины Колесниковой сотрудники криминальной полиции продолжали активные поиски Нурии Саликбековой, используя весь имеющийся арсенал средств и способов обнаружения, но… Эта таинственная женщина исчезла бесследно! Ее не только не смогли обнаружить физически, но и одновременно пропали все данные о ней из компьютерных баз: оперативники не нашли ни одного упоминания о Нурие Рафаиловне Саликбековой! А главный компьютер управления после получасового поиска по всем служебным сетям выдал заключение, что человека с такими характеристиками никогда не существовало. После этого несколько дней все, включая комиссара, ходили с мрачными физиономиями, но потом вынуждены были признать свое поражение, и постепенно повседневная рутина вновь затянула нас в свои сети.
В тот холодный сентябрьский вечер я сидел один-одинешенек в нашей "уголовке" и пытался выдавить из себя хоть пару строк о новых "художествах" местных ревнителей государственных интересов в сфере разработки новых газовых месторождений на юге губернии. Сей лакомый кусок вновь, как всегда, пытались растащить по собственным карманам, минуя "закрома Родины". Система была отработана еще при Трехпалом Президенте, а потому все попытки пресечь незаконное "распределение сырьевых и топливных ресурсов" неизбежно заканчивались одинаково – ничем. Тем не менее среди СМИ самого разного калибра считалось неким признаком хорошего тона – периодически облаивать всю чиновную рать сверху донизу за лиходейство и мздоимство, получать дежурные заверения от властей предержащих обещания непременно во всем разобраться и с чувством выполненного долга снова переключаться на какие-нибудь более интересные темы вроде диспута о количестве ночных баров и борделей в губернском городе.
И вот когда я, совсем отчаявшись "родить" что-нибудь читаемое, допивал остатки остывшего кофе, проснулся мой телефон. Чтобы догадаться, кто звонит, мне не пришлось даже воспользоваться одной из своих новых способностей, разбуженных моей возлюбленной, Ириной Колесниковой, магом и целителем, спасшей меня от смертельной болезни. Простейшая логическая цепочка указала, что именно мне, именно сюда, именно в этот час мог звонить только один человек. Поэтому я снял трубку и спокойно сказал:
– Привет, Олег! Что новенького?
– А?!.. Привет, котяра… Черт, как ты это делаешь?!
– И это спрашивает сыщик?! – притворно изумился я. – Могу сказать больше: у тебя на руках свежий труп и, скорее всего…
– Стоп! – Ракитин наконец опомнился. – Тебе Алена звонила?
– Дедукция, Ватсон, дедукция, – развеселился я. – А что, снова непонятка нарисовалась?
– Пожалуй, в твоем стиле, – Олегу было явно не до шуток. – Но пока никаких комментариев и анонсов!
– Не учите меня жить, капитан. Адрес?
– Проспект Мира двенадцать, квартира тридцать шесть, лифт не работает, – в трубке запикали гудки.
Они пели о моем спасении от творческих и душевных мук, по крайней мере, на время. И я выскочил из редакции в промозглый сентябрьский вечер.
Город был захвачен туманом, что в сентябре здесь – дело обычное, но создающее ряд неудобств. Например, когда вам нужно как можно быстрее попасть на другой конец города, а вы принуждены тащиться в собственной машине со скоростью престарелого тяжеловоза. Вообще туман как природное явление при наблюдении его со стороны весьма необычен и даже по-своему красив. Его поэтически сравнивают то с молоком, то с ватой или сливками – в зависимости от плотности тумана, освещения и настроения наблюдателя. Но лишь попав в него, все эпитеты меняются на полярные – и ведь тоже вполне обоснованно! С изнанки туман выглядит полной противоположностью себе самому. Странная бесцветная муть в паре с гнуснейшей разновидностью дождя – нудной и бесконечной моросью – все, что остается бедным горожанам вместо солнца и осенней палитры природы.
Я медленно ехал по забитым клубками и лентами тумана улицам, и через короткое время возникло неприятное ощущение, что еду по кладбищу: ни машин, ни людей, ни освещенных окон. Правда, минут десять спустя я разглядел впереди разноцветные блики и отсветы реклам и витрин и вскоре с облегчением вывернул на Центральный проспект, пронзавший город насквозь. Лохматая сырость здесь изрядно поредела и плавала теперь отдельными клочьями где-то на уровне вторых этажей, временами скрывая крикливые вывески всех этих реформаторских контор и бесконечных магазинов. Но вечерняя жизнь на местном "бродвее" несмотря на это била ключом.
У ресторана "Сибирь" уже перемигивались три патрульных джипа, из концертного зала выливалась пестрая горластая толпа наших меломанов, а с набережной доносились такие разудалые вопли и хохот, что было ясно – туман для них, как рыбий хвост коту.
По адресу, указанному Олегом, я добрался без приключений и даже сразу попал в нужный подъезд, хотя в наших "монолитках" найти что-нибудь, как правило, проблема. Первым, на кого я наткнулся, оказался вовсе не труп и даже не Ракитин. Знакомый хмурый верзила в черной форменной куртке патрульного, готовой лопнуть на богатырских плечах, полностью загораживал проем входа на площадку этажа. Меня он в упор не видел, уставившись куда-то в пространство между верхними лестничными маршами и изредка вяло смаргивая – по-моему, он спал самым натуральным образом. Это был не кто иной, как наш "непримиримый борец с уличной преступностью" и большой любитель пива сержант Степан Бульба. Вступать с ним в контакт я посчитал за бесполезную трату времени, поэтому, заглянув в узкую щель между могучим кожаным локтем и стеной, я не громко, но внятно сказал:
– Эй, капитан, пресса уже здесь!
Из ближней квартиры высунулась знакомая взъерошенная голова и сказала:
– Пропустить!
– Это ты кому? – поинтересовался я, потому что черная кожаная глыба не шелохнулась.
– А, черт! – Ракитин, начальник оперативного отдела криминальной полиции города и мой лучший друг, появился на площадке и рявкнул "бдительному" Степану над ухом: – Сержант Бульба!
Эффект был потрясающим: Степа вздрогнул и молниеносно скользнул спиной к стене, а в руке его угрожающе выставилась увесистая дубинка. Но в следующую секунду он уже оценил ситуацию и обреченно вытянулся "во фрунт":
– Простите, Олег Владимирович, задремал – вторые ведь сутки на ногах.
– Ладно, – буркнул Ракитин и кивнул мне головой: – Идемте, Холмс, удивлять буду.
Да, посмотреть было на что! В первый момент мне показалось, что на темно-красном ковре в гостиной, больше похожей на будуар европейской принцессы восемнадцатого века, лежит одна из статуэток Родена, увеличенная до естественных размеров и зачем-то брошенная здесь.
Нагая женщина на ковре, во всяком случае, вполне могла бы стать прообразом творений гения, но… это была Анна Леонтьевна Закревская, несостоявшийся доктор психологических наук, она же – Энни-Шоколадка, проститутка высшей квалификации, гетера. В респектабельных университетских кругах о ней говорили как о талантливом социопсихологе и психоаналитике и… при случае с удовольствием пользовались ее "услугами". Бытовало также мнение, что Анна сменила профессию только для того, чтобы собрать материал на докторскую диссертацию.
Однако загадка заключалась не в этом. Точнее, их было две. Во-первых, сыщики не нашли ни одного документа на имя Анны Леонтьевны Закревской, а во-вторых, при наличии явных следов борьбы начисто отсутствовали чьи бы то ни было отпечатки пальцев, кроме хозяйских. Создавалось впечатление, будто она специально бродила по квартире, хватаясь за что ни попадя и сея хаос и беспорядок, а потом в порыве безотчетного мазохизма схватила бронзовый канделябр (XVIII век, Франция, на восемь свечей, вес – пять килограммов) и проломила себе голову точно над правым виском, что и засвидетельствовано в протоколе осмотра тела.
"Ха-ха – четыре раза", – как сказала одна моя старая знакомая, обнаружив, что у нее в автобусе разрезали сумочку и стащили кошелек с зарплатой. Я смотрел на Олега, держа наготове диктофон, а он смотрел на меня, и мы оба некоторое время надеялись, что другой откроет рот и внесет ясность в то дурацкое положение, в котором оказалась вся группа плюс журналист Котов. "Гляделки" продолжались довольно долго и, убедившись наконец, что проку от них никакого, Олег скомандовал "брэк". Эксперт собрал свои пожитки и виновато удалился, санитары унесли тело, а мы с Ракитиным, прихватив проснувшегося сержанта, отправились в управление.
"…Дело было вечером, делать было нечего. Дима пел, Олег молчал, Николай ногой качал…" – это почти про нас, а Николай Матвеевич Берест, комиссар криминальной полиции Сибирска, сидя, по обыкновению, на подоконнике, пытался в это время переварить добытую нами информацию с помощью заветной вересковой трубки, набитой его любимым табаком "Герцеговина Флор", и стакана с любимой минеральной водой "Сибирские Афины".
Опрос соседей, как и осмотр квартиры, тоже ничего не дал, кроме неясного чувства собственной неполноценности. Впрочем, здесь я говорю только о себе. А так мы просто сидели, курили, тянули из бутылок степлившуюся "минералку" и ждали, когда кого-нибудь осенит дельная мысль.
– Кому выгодно? – неожиданно глубокомысленно изрек Олег.
– Что? – не понял я.
– Древняя формула юриспруденции, – откликнулся Берест. – Тут масса вариантов: соперничество, ревность, месть за неоправдавшиеся надежды, наконец – просто пьяная драка…
– Она была пьяна? – я снова вытащил диктофон.
Николай подозрительно покосился на него и погрозил мне похожим на ствол кольта сорок пятого калибра пальцем.
– Никаких интервью и "прямых включений"! Следствие только начинается. Что скажу, то и напишешь, понял?
– А как же свобода слова и информации? – прищурился я, нажимая кнопку записи.
– Димыч, сломаю и скажу, что так и было! – нахмурился бравый комиссар. – Ты же знаешь правила.
– Так была Шоколадка пьяна или нет? – я убрал диктофон и достал карманный ноутбук и стилос.
– Ну, не то чтобы очень, но и не совсем уж, – Олег сунул пустую бутылку под стол. – Ноль-четыре или ноль-пять промилле: бутылка пива или стакан вина… Короче, если ссора, по крайней мере, непьяная.
– А какая?
– Да никакой! – Николай вдруг соскочил с подоконника и принялся расхаживать из угла в угол, размахивая трубкой. – Черт побери! Ведь не сама же она себя?!
– Не сама, – откликнулся Ракитин, – но… похоже, все-таки сама.
– Канделябром? Двумя руками? В висок?!
– А что?
– Ты сам попробуй. Пресс-папье, например, а мы посмотрим, – Берест снова сел, на этот раз прямо на стол. – Давай, следственный эксперимент номер один!..
Мне между тем удалось ухватить за виляющий хвостик одну верткую мыслишку и вытянуть на свет, но вид ее оказался весьма непрезентабельным. Как бывший врач я понимал, что этого не может быть, но тем не менее я встрял с ней в спор профессионалов:
– Братцы, а как по-вашему, у кого могут быть одинаковые отпечатки пальцев?
– Ни у кого, – автоматически отреагировал Олег и тут же повернулся ко мне. – Собственно, что ты имеешь в виду?
– Ну, если предположить, – продолжал я, чувствуя себя круглым идиотом, – что у преступника точно такие же отпечатки пальцев, то все сходится. Близнецы или двойники, например…
– Гениально! – хмыкнул Ракитин. – В тебе сейчас кого больше – врача или фантаста? Даже Степа знает, что у близнецов не бывает идентичных отпечатков. К тому же у Закревской нет ни братьев, ни сестер. Сюжет для романа…
– Для уголовного дела, – неожиданно серьезно отозвался Николай. – Ежу понятно, что это не самоубийство, – он слез со стола и уселся в свое официальное кресло. – Так, треп окончен, начинается отработка версий: убийство с целью ограбления или из мести. Ракитин, какую легенду предпочитаешь?
– Вторую, – Олег медленно встал и с хрустом потянулся.
– Согласен. А вам, господин Котов, я напоминаю еще раз: без протокола, – и Берест направил на меня указательный палец, будто прицелился.
– Обижаете, господин комиссар, – в тон ему откликнулся я и тоже поднялся. – В рабочем порядке: тридцать-сорок строк в "подвале".
– Ракитин, помощь нужна? – Берест спросил таким тоном, в котором ясно сквозило "лучше откажись, все равно не дам".
– Нет, – сказал я и посмотрел на Олега.
– Нет, – ответил тот и вышел, хлопнув дверью.
– Бай-бай, май френд! – я сделал Николаю ручкой и поспешно ретировался, пока до него не дошел смысл последнего диалога.
Однако, как я ни спешил, Ракитина догнать не удалось, только услышал прощальный рев его джипа. Правда, сие меня нимало не огорчило. Напротив, так было даже удобнее: времени предостаточно, а значит, можно покопаться в этом деле самому и заодно оказать негласную помощь следствию. Ведь известно, что журналисты на самом деле и есть главные сыскари, а все прочие служители Фемиды лишь делают вид, что знают, где и кого искать, беспардонно пользуясь плодами трудной работы служителей Пегаса.
А потому я приободрился, закурил и потопал прямиком к первоисточнику всех информационных каналов нашего славного города – в ночной клуб "Наяды", благо там я был почти как щука среди карасей, ибо мои "добровольные" помощники и помощницы, особенно последние, души во мне не чаяли с тех пор, как я три года назад во всеуслышание объявил, что не намерен более связывать себя узами Гименея.
Мои старенькие "сейко" отметили перезвоном курантов одиннадцать часов, когда я толкнул широкую сверкающую дверь. Здесь, как и во всяком подобном, уважающем себя заведении, уже началась еженощная тусовка, а попросту – хорошо продуманное, методичное выравнивание извилин молодых мозгов с помощью синтетической музыки и синтетических напитков в сочетании с синтетическими чувствами. Публики было пока относительно немного, так что я без труда добрался до стойки бара и уселся на высокий красный табурет. Закурив, я принялся не спеша оглядывать помещение, выискивая знакомые физиономии среди скачущей оравы "юных павианов".
Да, зрелище было – хоть куда! От пестроты одежды и блеска огней зарябило в глазах и выступили слезы. Хохот, пьяный галдеж, надрывные вопли, символизирующие, по мнению их издающих, бурные эмоции, и музыка! Если это музыка… Боже, ну почему ты придумал только семь нот, да не научил ими пользоваться?
Едва я расположился, напротив буквально из воздуха материализовался вездесущий и непотопляемый как атомная подлодка Мишка Фукс по прозвищу Сильвер, главный содержатель заведения, лучший бармен всех времен и народов и великий знаток пива.