– Допустим, – кивнул я, – но это весьма необычная игрушка. Понимаешь, Олежек, – я постарался припомнить свои вчерашние ощущения при контакте с куклой, – когда я взял ее в руки, я никак не мог убедить себя, что держу неживой предмет! В общем, таких подробных игрушек я никогда прежде не видел и ничего о подобном не слышал. К тому же там у меня опять сработала экстрасенсорика, чтоб ей!..
– "Ветер смерти"? – Олег заинтересованно посмотрел на меня. – Ну-ка, ну-ка? А еще "дровишки" имеются?
– Неужели для "костерка" не хватит? – прищурился я. – Лучше подумай, кто же в таком случае пристукнул нашу Аннушку?
Ракитин вдруг поставил початую банку на стол, полез в карман куртки и кинул мне два пластиковых пакетика с окурком и пуговицей от рубашки.
– Здорово! – выдохнул я и достал сигареты. – Где?
– У нашей Аннушки под кроватью, в углу у стены, – хмыкнул Олег. – Обрати внимание на "бычок".
Я взял пакетик и поднес под "бра" над столом: там лежал мундштук папиросы с угольным фильтром на конце и двойным золотым ободком по краю.
– "Publish smoky", – прочитал я затейливую латинскую вязь. – Шикарный табак! Кажется, такие папиросы продают в бизнес-клубах?
– Браво, Митяй! – Ракитин снисходительно кивнул и закурил мою сигарету.
– Бьюсь об заклад, – невозмутимо продолжал я, – что эта "визитка" кого-нибудь из крутых, типа Брокмана, Семенова, Тарасова или Гурвича?..
– Великолепно! – прицокнул языком Олег. – Держитесь за стул, Ватсон, это – Феликс Гурвич!
– Президент Лесного банка?! А откуда ты… ах да, "пальчики"! Ну что ж, – я повертел в руках банку пива и сделал изрядный глоток, – я так и предполагал.
– Я тоже, – Ракитин поднял свою банку, присоединяясь к моему тосту. – А "курсовка" у Феликса Абрамовича была на шесть лет в еловый бор, что под Нарымом. Сам выписывал.
– М-да, ларчик вроде бы открылся, – я разочарованно почесал за ухом, но тут перед глазами снова поплыла туманная аллея с удаляющейся женской фигурой, брошенная на кустах одежда и сумочка с документами. – А если у него алиби?
– Окурок абсолютно свежий, а Закревская курила "Данхилл". Обрыв нитки – тоже свежий, так что собирайся, едем за президентом. Семьдесят два часа без душа, бритья и кофе я ему обеспечу, – Олег поднялся и выбросил пустую банку в ведро под раковиной.
– Что ж, я готов, только тапочки сниму, – сказал я и вышел из кухни.
Однако в банке Гурвича не оказалось, а неподдельное удивление сотрудников по поводу отсутствия шефа, слывшего человеком пунктуальным и деловым, не оставляло сомнений, что с президентом случилось нечто серьезное. Марш-бросок на квартиру тоже ничего не дал: двухэтажный модерновый особняк с зимним садом, бассейном и подземным гаражом встретил нас в вестибюле гулким шепотом фонтана да подвыпившей компанией во главе с референтом – в столовой. От них мы кое-как добились, что Гурвич вчера объявил им, мол, дома ночевать не буду, ждите к завтраку. Но не появился. А завтрак уже остыл, поэтому пришлось его съесть, а заодно и выпить откупоренное вино, чтоб не выдохлось, потому как…
– Идеи будут? – мрачно спросил Олег, усаживаясь за руль потрепанной, но все еще шустрой служебной "ауди".
– Одна: отоспаться, – я сладко зевнул и достал сигареты.
– Где он может быть? – Ракитин завел двигатель, включил противотуманные фары, потом отобрал у меня пачку и закурил.
Мимо машины, размытая туманными струями промелькнула светлая женская фигурка, и я отрешенно проводил ее взглядом – ерунда, показалось!
– Если Гурвич убийца, то скорее всего… – я выразительно помахал рукой перед собой.
– А если свидетель?
– Тогда либо еще прячется, либо уже мертв, – я покосился на Олега. – Думаю, для тебя предпочтительнее первое.
– Потрясающая прозорливость! – почему-то нервно хохотнул он. – Может быть, ты даже знаешь – где?
– Может быть, но не скажу! – я тоже почувствовал нарастающее странное напряжение, но не придал ему значения, выбросил недокуренную сигарету и поднял стекло. – Кто из нас сыщик?.. Поехали, мне в редакцию надо.
– Я тебе не такси! – неожиданно огрызнулся Ракитин. – Два квартала пешком прогуляешься.
– Ну и черт с тобой! – странное внутреннее напряжение внезапно скачком овладело мной, я моментально разозлился и вылез из машины. – Кстати, чтоб ты знал, если хочешь найти вещи и документы Закревской, не поленись прокатиться в парк и пройтись вдоль ограды Института. Очень рекомендую! – я злорадно хлопнул дверцей и, не оглядываясь, пошел прочь.
Через несколько секунд сзади взвыл двигатель, взвизгнули покрышки и стало тихо. Я снова закурил и медленно двинулся дальше. Внезапный приступ злости прошел, напряжение внутри тоже исчезло, и теперь я силился отыскать его причину. Ведь раньше никогда не замечал за собой подобной вспыльчивости, а тут?.. Да и Олег – хорош! Чего взбеленился?!.. Н-да, как говорят психиатры в таких случаях, реакция явно неадекватная. Почему?..
Серый осенний день давно вступил в свои права, но солнце так и не показалось: над городом властвовал все тот же гнусный природный аэрозоль. Он забирался во все щели – и домов, и одежды – и напитывал мерзкой влагой буквально все. Через пять минут мои куртка и кроссовки стали вдвое тяжелее и такими холодными, что зубы непроизвольно начали выстукивать что-то вроде чечетки, а глаза – активно искать по сторонам какую-нибудь подходящую вывеску бара или кафе.
Но, как назло, по дороге ничего путного, кроме одинокой продуктовой палатки, так и не попалось вплоть до самой редакции. В отдел я ввалился уже совершенно продрогший и, не раздеваясь, припал к горячему, на мое счастье, электрическому самовару, раритету нашей "уголовки", подаренному мне во время одной из командировок в таежную глубинку старым егерем на память.
Дон Теодор молча и участливо посмотрел на мою трясущуюся челюсть и вернулся к любимому занятию: просмотру очередного своего видеошедевра на встроенном в камеру экранчике. Леночка Одоевская, как всегда, куда-то исчезла до окончания рабочего дня, и я было совсем уже расслабился, согреваясь телом и оттаивая душой, как вдруг дверь распахнулась, и в нашу тихую обитель ворвался тайфунчик под названием Гриша-Колобок, он же Григорий Ефимович Разумовский, наш непосредственный начальник и заместитель главного редактора по связям с общественностью.
В комнате сразу стало шумно, суетно и бестолково. Колобок, зацепив по дороге все возможные углы и выступающие за края столешниц предметы и уронив по крайней мере одну линейку и два стилоса, плюхнулся на соседний стул и схватился за чайник с заваркой.
– Привет, Котов! – радостно пробулькал он, не отрываясь от носика. – Давненько не виделись! Как идет расследование? Нашли кого-нибудь?
– Кого-нибудь нашли, – нехотя ответил я, по опыту зная, что Гришу в таком возбужденном состоянии игнорировать нельзя, несмотря на всю бестактность и никчемность его вопросов.
Григорий Ефимович слыл человеком обидчивым и считал, что никогда никого не спрашивает зря, а только по существу.
– Это хорошо, это здорово! Я всегда в тебя верил и говорил, что из Дмитрия Алексеевича вышел бы прекрасный сыщик, если бы не вышел отличный журналист! – продолжал балагурить Колобок.
Это была еще одна его слабость: все свои шутки замглавред непременно считал гениальными и, по слухам, даже собирался вскоре опубликовать их отдельным изданием под заголовком типа "На острие пера" или "Мысли мимоходом". Насчет первого – не знаю, а вот второе название подходило Грише целиком и полностью, потому что мысли у него действительно появлялись исключительно мимоходом.
– Благодарствуем, Григорий Ефимович, в самую точку! – подыграл ему я. – Вот, замерз малость, за преступниками гоняясь.
– Значит, бегаешь медленно, раз замерз, – подытожил довольный Колобок. – А вот мне сорока на хвосте принесла, ты какую-то куклу необыкновенную нашел, вроде как копию некой оч-чень красивой женщины, а?
"Я бы этой сороке весь хвост пооборвал!" – подумал в сердцах я, но вслух сказал:
– Кукла и впрямь хороша, Григорий Ефимович, только оригинал – куда лучше!
– Ну-ка, ну-ка, покажи! – оживился еще больше Колобок, облизываясь что твой мартовский кот. – А может, познакомишь по дружбе, с оригиналом-то? Пособишь начальнику?
– Нет проблем, шеф! – я нарочито бодро вскочил, подошел к своему личному шкафу-пеналу, открыл цифровой замок и приглашающим жестом распахнул дверцу. – Прошу, полюбуйтесь!
Колобок привстал со стула, и вдруг физиономия у него вытянулась, а нижняя губа обиженно оттопырилась. Заподозрив неладное, я стремительно обернулся к шкафу. Кукла исчезла!
– Ну и как все это понимать? – протянул подозрительным голосом замглавред.
– Ей-богу, не знаю, Григорий Ефимович! – ошарашенно откликнулся я. – Федя, к моему шкафу кто-нибудь подходил?
– Не видел, – лаконично ответствовал Дон Теодор, не прерывая просмотра. – Вы же сами шкаф запирали.
– В том-то и дело, – я в замешательстве сел прямо на стол и полез за сигаретами.
– Пропал ценный "вещдок"! – трагически констатировал опомнившийся Колобок. – Ох, и попадет же тебе, Котов!
– Какая теперь разница? – я сделал подряд пару затяжек и уже спокойнее продолжал: – Открыть замок, в принципе, можно, но нужно время. Здесь в течение дня все время кто-то был! А ночью здание охраняется… И если это не проделки Елены Даниловны, то значит, кукла действительно испарилась или дезинтегрировалась, или не знаю что!
Тут замглавред сделал вдруг страшное лицо и замогильным голосом произнес судьбоносную речь:
– Господа, я догадался, что это за кукла! Это магический атрибут для наведения болезни или даже убийства! Про магию вуду читали? Ихние колдуны делают как бы копию человека, на которого хотят воздействовать, а потом, например, втыкают этой фигурке иглу, скажем, в печень и – пожалуйста, у человека рак печени! Или другое…
– Откуда в Сибири возьмутся жрецы вуду? – скептически поинтересовался Дон Теодор.
– Ну, может быть, это и не вуду, – стушевался, как всегда, перед ним Колобок, до оторопи боявшийся Фединых вопросов. – Может, еще какая-нибудь древняя магия, мало ли?
Наш экскурс в практическое колдовство был прерван внезапным звонком моего мобильника.
– Котов слушает…
– Привет! Берест, – бравый комиссар был явно чем-то озабочен. – Живой пока?
– Это шутка или пожелание?
– Это предположение. Слушай, тут мне Ракитин докладывает, что ты нашел какую-то странную куклу на квартире подозреваемой Величко и почему-то забрал себе? На каком основании, я тебя спрашиваю? – Николай постепенно начал распаляться, и я понял, что разноса мне не избежать.
– Кукла исчезла, комиссар, – сообщил я убитым тоном, решив, что повинную голову меч не сечет, и ошибся.
– Как это "исчезла"?! – раздался в трубке громовой рык. – Куда? Почему?
– Откуда я знаю! – в сердцах огрызнулся я и тем подписал себе приговор.
– Гражданин Котов, потрудитесь добровольно и немедленно явиться в управление для дачи письменного объяснения по поводу допущенной вами преступной халатности в отношении хранения ценного вещественного доказательства по делу об убийстве!
– Вот это да! – не удержался я, поскольку терять мне теперь было уже нечего. – Долго репетировал?
– Быстро! – рявкнул разозлившийся комиссар, и я поспешил выключить телефон.
– Ну, все, Котов, – сочувственно вздохнул слышавший весь диалог Колобок. – Тридцать суток административного ареста тебе обеспечено.
– Не каркай! – вконец расстроился я, надел не успевшую просохнуть куртку и медленно вышел из редакции.
Настроение у меня было ужасное. Я брел по улице словно в каком-то трансе и, наверное, поэтому не сразу обратил внимание на рекламный щит, мимо которого проходил, хотя натренированный мозг и отметил на нем вопиющую несообразность. И когда смысл ее дошел до сознания, я буквально споткнулся на ровном месте, потом судорожно оглянулся и выронил сигарету. Там, поверх ярких, цветастых бланков и листков рекламы висела, распластавшись, пришпиленная за все четыре лапы, пушистая мурка и остекленело, с безмерным удивлением смотрела на меня. Я пятился на онемевших ногах, пока туман не задернул своей мутной завесью этот тихий кошмар, и только потом смог повернуться и идти дальше. Мне необходимо было срочно выпить: в голове творилось черт-те что, а зубы грозили перемолоть друг дружку в порошок.
Поэтому, узрев впереди неоновую палитру кинотеатра "Орион", я немедленно устремился туда и спустя пару минут с облегчением влил в себя первую порцию коньяку, тут же потребовав следующую. Но лишь третья смогла унять нервный озноб и внести некоторую ясность в мироощущение.
"Что это: дикость, развлечение, садизм, жизнеутверждение, психоз?!.. Распять доверчивое животное, глядящее тебе в глаза, похохатывая и приплясывая от удовольствия?!.. Да полноте, человек ли это?.. Ха, конечно! Еще и не то умеем! Перечислить?.. Пожалуй, без толку. Тем более что это даже не материал для газетной полемики, когда вокруг ежедневно происходят куда более мрачные безобразия… И все же, почему эта кошка так тебя задела?.. Откуда я…" – мой разговор с самим собой внезапно был прерван душераздирающим воплем, криками и топотом десятков ног в фойе.
Сработал профессиональный рефлекс, и я оказался там раньше, чем сообразил, что этого делать не следовало. Меня едва не размазала по стене волна обезумевших от ужаса и отвращения зрителей, ломившихся к выходу. Мне отвесили хорошего тумака по уху, чувствительно врезали по ребрам, саданули чем-то твердым по спине и вдавили в узкую нишу за рекламным стендом – и все это не более чем за секунду. Голова гудела, спина и ребра нещадно ныли, нос и глотку забило прошлогодней пылью, рядом кого-то рвало. Толпа качнулась в сторону, и мне удалось проскользнуть в зал.
В первый момент я не понял причины паники – внутри был полумрак. Но через несколько мгновений глаза привыкли к освещению, и я почувствовал, как мои кишки тоже просятся наружу. Везде – на креслах, в проходах, даже на радиаторах отопления были разбросаны трупы кошек и собак!.. И какие трупы! Задушенные, раздавленные, обезглавленные, с выпученными белесыми глазами и прикушенными черно-синими языками, вывернутые лапы, оторванные хвосты… А запашок стоял, как на распаханном кладбище или в морге, где забыли включить холодильник.
В общем, в фойе я очутился значительно быстрее, чем выходил из него. Пришлось сделать пару-тройку дыхательных упражнений, чтобы унять разгулявшиеся внутренности и выгнать из легких тошнотворно-сладкий запах. Взгляд мой блуждал по фойе скорее автоматически, чем осознанно, и вдруг споткнулся на одном лице – улыбающемся, довольном, любующемся учиненным бедламом – Феликс Гурвич?!
Это было невероятно. Это было иррационально. Но тем не менее там, у самого выхода стоял он, Феликс Гурвич – бывший секретарь горкома комсомола, фарцовщик и стукач, а ныне – президент крупнейшего в Сибири Лесного банка – и наслаждался сотворенным безобразием!
Надо было срочно все поставить на свои места, иначе я всерьез опасался за рассудок. Я ринулся сквозь мечущуюся толпу, отчаянно работая плечами и локтями и моля Бога и чертей только об одном, чтобы не дали упустить того, у выхода.
Но… внезапно меня крепко схватили за шиворот, съездили по другому уху и радостно констатировали:
– Попался, гад!.. Господа, вот он! Это его работа, я видел!
Я открыл было рот, чтобы возразить, но здоровенный потный детина, державший меня, сунул мне под нос грязный волосатый кулак, больше похожий на кувалду, и раздельно произнес:
– Закрой хлебало, сволочь!
Я быстро огляделся. Кольцо раздраженных, испуганных, злых лиц катастрофически сжималось, уже замелькали скрюченные, дрожащие руки, слюнявые, перекошенные рты. Промедление было смерти подобно: объяснять что-либо перепуганной толпе – безнадежное дело, а вот остаться калекой…
Я не стал демонстрировать свои кондиции "барса" перед неподготовленными обыкновенными людьми, пусть даже и возжелавшими моей крови. Кодекс рукопашника запрещает такие неадекватные действия. Поэтому, симулировав обморок, я повис на руке мордатого, а когда тот попытался вздернуть меня вверх, неожиданно выпрямился, саданув ему головой по челюсти. Лязгнули зубы, детина всхрапнул и выпустил мой воротник, заваливаясь под ноги окружающих. Истерично взвизгнула какая-то размалеванная девица, отшатнулась в сторону ее подруга, и я зайцем метнулся в образовавшийся проход.
"Только бы не нарваться на любимую полицию", – успел подумать я, ныряя в спасительный туман, так как в отдалении уже был слышен ее уверенный, победный голос.
Внезапно впереди я увидел знакомую серую фигуру – Гурвич, мать твою?!.. Не уйдешь! Я примерился было схватить его сзади за горло, но он вдруг перехватил мою руку, быстро нагнулся и перебросил через себя – моим же коронным приемом! Копчиком об асфальт – это я вам скажу!.. Взвыв от боли, я почти рефлекторно выполнил прием "копыто" и… попал во что-то мягкое и податливое. Он не то застонал, не то всхлипнул, и на меня рухнуло массивное тело. Оно оказалось почему-то очень холодным, скользким и буквально расползалось под пальцами. И тут на меня вдруг накатила волна такого ужаса, что я заорал, не щадя связок, благим матом, как в детстве во время отцовской порки. Я орал, судорожно расшвыривая вокруг куски этого мерзкого желе, только что бывшего человеком, и очнулся лишь, когда в лицо ударил резкий запах нашатыря, и надо мной склонилась знакомая черная кожаная глыба.
– Да это же господин Котов?! – удивленно прорычал сержант Бульба, бережно хватая меня под мышки. – Что случилось? На вас напали?
– Вы так вопили, будто вас резали без наркоза, – сострил его молоденький напарник, помогая мне дойти до машины.
– А вы, случайно, не из "Ориона" выскочили? Там бардак какой-то, – поинтересовался Бульба, втискиваясь на место водителя.
– Н-нет, – промычал я, все еще внутренне содрогаясь от пережитого.
– Куда вас отвезти?
– Д-домой, если можно, – выдохнул я, откидываясь на спинку сиденья и доставая сигареты. – Не найдется ли у вас спичек, сержант?
Глава 4
…Будильник верещал как мартовский заяц, причем оказался не на тумбочке рядом с кроватью, а посередине комнаты на столе. Поэтому, стукнув по обыкновению ладонью и не попав, я слегка удивился и, определив примерное направление, спросонок запустил в него шлепанцем.
Проклятье!.. Надо же было вчера так надраться, да еще в одиночку?!
Я с кряхтеньем и стонами, почти на ощупь – глаза отказывались воспринимать даже электрический свет – пробрался в ванную и отвернул холодный кран на всю катушку. В голове ревел стадион, а пенальти, по-моему, били прямо в затылок. Приоткрыв глаза, я попытался рассмотреть себя в зеркале – м-да! Как там говаривал покойный Владимир Семенович в известном фильме: "Ну и рожа у тебя, Шарапов!.."
Вода пошла совсем ледяная, и я, набрав побольше воздуху, сунул свой "чугунок" под звенящую струю. Стадион под черепом взвизгнул и бросился врассыпную – отлично! Я с ожесточением растер жидким холодом лицо и шею и почувствовал наконец, что приобрел нечто общее с цивилизованным человеком, журналистом Дмитрием Котовым.