- Отлично помню.
- Вы сказали о ней - виделись несколько раз. А теперь оказывается, что вы учились вместе. И обменивались книгами. И вы знаете о ее родителях. И про драконовое дерево. И про африканскую акацию. И про загородный дом.
Через секунду Бахметьев едва не утонул в волнах шерстяного мустаевского смеха.
- Я не только наслышана о родителях Яны Вайнрух. Я знаю их лично. И мы с ней не только учились вместе. Мы были близкими подругами. Но взятые из ее библиотеки книги я возвращала вовремя и в срок. Библиотека находится в том самом загородном доме. Правда, теперь загородным его не назовешь, город сильно разросся. А что касается фразы, которую вы здесь так лихо процитировали… То нужно быть точнее, Женя. Я сказала, что мы виделись несколько раз в обозримом прошлом. На каких-то психологических тусовках. Это было не очень приятно. Так что с некоторых пор я взяла за правило просматривать списки приглашенных, чтобы - не дай бог! - не наткнуться на ее фамилию. Хотите знать, что произошло когда-то?
- Нет, - соврал Бахметьев.
- Врете. - Сей-Сёнагон тотчас же уличила его. - Но все равно я бы вам ничего не рассказала. Это очень личное.
- Я понял, что личное.
- И можно я не буду отвечать на вопрос об акации и драконовом дереве?
Бахметьев даже толком не сообразил, как правильнее отреагировать на монолог Анн Дмитьныыы. И главное - на совсем уж нелепый, дурацкий вопрос об африканской флоре. Продолжать настаивать на ответе или почикать чертовы стволы бензопилой? Лесоруб из Бахметьева хреновый, и выставил он себя кромешным идиотом. Так что лучше не усугублять.
- Конечно. Можете не отвечать.
- А знаете, я подумала еще об одной странности. Наш "Красное и зеленое" - серийный убийца. Классический психопат. Но он не насильник. Он не вступает с жертвами в сексуальные отношения. Хотя для маньяков понятия секс и смерть - тождественны. Одно почти не существует без другого.
- Исключения возможны?
- Исключения бывают, безусловно. Но в кино - чаще, чем в жизни.
- А я думал - наоборот.
- Не знаю. Не знаю…
"Не знаю" - относилось вовсе не к словам Бахметьева. Судя по всему, в голове у психологини забрезжила какая-то версия, но решить, что делать с этой версией, она пока не в состоянии. Ковешников - тот бы щелкнул подобную задачку с лету…
Ковешников! Его ждет Ковешников. А он, вместо того чтобы лететь к месту встречи, вот уже добрых десять минут сидит в "Порше", замершем у обочины сразу за Большим Крестовским мостом. Стоило Бахметьеву подумать об этом, как лакричный вонючка немедленно материализовался в телефоне.
- Ну, ты где? - гаркнул он. - Через Лапландию едешь, задрота кусок?
- Уже на месте. Почти.
- Подваливай давай, недотыкомка.
Бахметьев отключился и сунул телефон поглубже в карман джинсов - так велико было желание снова набрать номер Яны Вайнрух. Когда она вернется из своего таинственного трипа неизвестно куда, за заросший акациями фейсбучный горизонт, сколько непринятых бахметьевских звонков обнаружит? Двенадцать тысяч восемьдесят один?..
- Мистер Хайд в ярости? - неожиданно повеселев, поинтересовалась Мустаева.
Опер кивнул.
- Как бы не сломал вам позвоночник.
- Думаю, до этого не дойдет.
- Все-таки придется мне вас подстраховать.
- Это лишнее, - уверил психологиню Бахметьев.
- В самый раз. Слушайте, Женя…
"Слушайте, Женя". Прямо-таки напасть с этим обращением, слишком уж часто эксплуатирует его Мустаева в последнее время. А затем следует какая-нибудь нелицеприятная для опера вещь. И далеко не всегда справедливая. Но и справедливых хватает.
- Слушайте. Он ведь вами помыкает.
- Он всеми помыкает, такой он человек. Неприятный, чего уж там. Никто не любит Ковешникова. Он сукин сын. Но всем он нужен.
- И вы терпите? - Анна пропустила последнее бахметьевское замечание мимо ушей. Слышит только то, что хочет слышать, надо же! А еще психолог.
- Все терпят. Привыкли.
- И вы?
- И я.
- И давно?
- Не очень. Года два или около того. И нет дела, которое бы он не раскрыл. Я, во всяком случае, такого не упомню. И те, кто был до меня в его группе, - тоже.
- И "Красное и зеленое" раскроет?
- Рано или поздно.
Это известие почему-то совсем не обрадовало Мустаеву, она даже свела тонкие брови к переносице.
- Не могу желать ему провала, потому что мы делаем общее дело. Но надеюсь, что когда-нибудь жизнь щелкнет его по носу. И спеси поубавится.
Никто не любит Ковешникова, да. Но Мустаева его просто ненавидит. И даже не заботится о том, чтобы эту ненависть скрыть. Как и в случае с Яной Вайнрух. Для психолога Анна Мустаева слишком несдержанна, слишком эмоциональна. Даже такой валенок, как опер Бахметьев, это понимает. И что было бы, если Мустаеву в их передвижном ментовском зоопарке сменила Яна Вайнрух? Дело бы не пострадало, точно. Пострадал бы Ковешников. Потому что шелудивый пес Ковешников может вцепиться в загривок точно такой же псине. Равной ему по силе или даже превосходящей. Но что делать с анакондой? Яна Вячеславовна - не серебряные бубенцы под дугой, как поначалу думала развеселая приземистая лошадка Женя Бахметьев. А именно анаконда, способная задушить в своих психоаналитических душеспасительных объятиях любого.
Почему Ковешников должен быть исключением?
Об исключительности Ковешникова, пусть и гипотетически пострадавшей от объятий гигантского удава, Бахметьев додумать не успел.
- Ладно. Куда конкретно вам нужно попасть? - спросила Мустаева.
- Жилищный комплекс "Диадема Клаб Хаус".
- Ого.
- Что?
- Элитная недвижимость, вот что.
- Крестовский же. Здесь другой недвижимости нет.
- Но эта - кричаще элитная, - не сдавалась Анн Дмитьнааа. - Видно, что заливали котлован деньгами, хотя сам архитектурный проект мне не нравится.
- Бывали там?
- Кто же меня пустит? - с легкой грустью произнесла владелица "Порше" - Просто бегаю на Крестовском по утрам. Так что этот осколок псевдоарабских Эмиратов ранит мне сердце. И эстетические чувства заодно.
Не в сетевое кафе нужно было приглашать Сей-Сёнагон, а, нацепив трико и переобувшись в беговые кроссовки, накручивать километры по Крестовскому, с забегом на Елагин. Где-нибудь да и перехватишь богиню психоаналитики, пристроишься в кильватер. А потом, после марафонской дистанции, можно и кофейку попить у передвижной кофейни "Кофе-авеню".
У Бахметьева нет беговых кроссовок и дыхалка слабая. А Мустаева - не богиня психоаналитики и не самый выдающийся судебный психолог. Так что забубенный план можно спрятать под сукно.
Не пригодится.
- Живете где-то здесь неподалеку? - спросил Бахметьев.
- На Кронверкской, - нехотя ответила Сей-Сёнагон. - Неподалеку от Сытного рынка.
Неподалеку от Австрийской, ага. Но за ориентир выбран именно рынок. А Австрийская с ее психоаналитическим кабинетом пусть в аду горит. Сколько же пачек соли насыпала на мустаевский хвост венценосная Яна Вайнрух?
- А я на Большом Сампсониевском, - зачем-то сказал Бахметьев. - Тоже неподалеку. Через мост.
- Слушайте, Женя. - Ну вот, опять "слушайте"! - Это совершенно бесполезная информация. Не нужная ни вам, ни мне.
- Просто к слову пришлось. Без всякой задней мысли.
- Надеюсь. И надеюсь, что вы не любитель пробежек по паркам нашего славного города.
- Боже упаси.
- Вот и отлично.
"Порше" уже подъехал к "Диадеме" - комплексу из четырех приземистых, цвета антрацита, зданий со стеклянными фасадами. Здания ершились складками и эркерами, стекло просачивалось сквозь них, отчего возникал эффект застывшей волны. Но не плавной, а рубленой, с трудом сдерживаемой по углам мощным каркасом. На разных уровнях здания соединялись между собой несколькими переходами, - не напрямую, а опосредованно, через крытую стеклом галерею. Даже отсюда, с противоположной стороны улицы, под ее стеклянным куполом хорошо просматривалась зелень деревьев.
По периметру "Диадема" была обнесена тонким, едва ли не ажурным забором, за забором виднелись английские лужайки. Не сентябрьские - летние, с яркой и сочной травой. Въезд на подземную парковку перекрывал шлагбаум, возле которого терся сейчас Ковешников.
Анн Дмитьнааа и Бахметьев заметили следователя одновременно.
- Вот это чудо архитектурной мысли, - кивнула подбородком в сторону "Диадемы" Мустаева. А потом сместила подбородок в сторону Ковешникова. - А вон чудо сыска. Чудовищно все-таки он одевается. Плащ этот замызганный. И ботинки не чистит никогда.
- Ему плевать.
- Вот именно. Ну что, идемте?
- Все-таки решили со мной? - Перспектива быть униженным публично за то, что приволок с собой вздорную психошлюху, вовсе не улыбалась Бахметьеву.
- Мне кажется, мы уже это обсудили.
- Ну хорошо, пойдемте.
Вдвоем они пересекли улицу и оказались метрах в двадцати от Ковешникова. Тут-то Бахметьев и увидел птицу. Она лежала на газоне, свернув голову набок и безвольно вытянув лапки. Птица была черной, со светлыми точками на оперенье и желтым клювом - длинным и тонким; Бахметьев распознал в ней скворца, коих в последнее время развелось в городе немерено. Очевидно, смерть застигла пернатого совсем недавно: перья еще не успели потускнеть. Да и никто бы не позволил мертвому - пусть и птичьему - телу залеживаться возле элитного кондоминиума, где все прилегающее пространство было вылизано и простреливалось насквозь десятками видеокамер.
Бахметьев резко остановился, как будто споткнулся о несчастного скворца. Мустаева остановилась тоже. Теперь оба они смотрели на птицу.
- Черт, - промычал Бахметьев.
- Черт, - тревожным эхом отозвалась Сей-Сёнагон. - Страшно не люблю такие вещи.
Ее пальцы вдруг коснулись ладони Бахметьева, они успокаивали, как успокаивают покровительственным жестом детей и кошачьих лемуров. А может, Мустаева сама искала успокоения. Или защиты перед лицом смерти - пусть и птичьей.
- Черт, - снова повторил Бахметьев. - Вот я и вспомнил.
- Что? - Анн Дмитьнааа все еще не выпускала бахметьевской руки. И даже сильнее сжала пальцы.
Еще несколько дней назад Бахметьев бы растаял от подобного жеста; "поплыл", как выразился бы Коля Равлюк. Но сейчас совсем не это волновало Женю. Совсем не это.
- Вспомнил, что говорила мне Яна Вайнрух. По поводу визитов барменши из "Киото и Армавира". Вроде бы у нее была несчастная любовь. Мысли о суициде, панические атаки. Весь набор, короче. И на сеансах они много говорили об этой ее любви. И о парне, который ее бросил. Имени его Тереза Капущак не озвучивала. Называла Птицей.
- Какой?
- Просто Птица, и все. Без подробностей. Не знаю, насколько это важно.
- Может, и не важно. Но найти парня следовало бы.
- Дохлый номер, мне кажется. Но я попробую.
Они простояли у птичьего тельца не больше тридцати секунд. Этого времени Ковешникову хватило бы, чтобы подойти к ним, отойти и снова подойти. Но он продолжал стоять у шлагбаума - глубоко сунув руки в карманы плаща и покачиваясь с пяток на носки.
- Анн Дмитьнааа? - произнес он ленивым голосом, когда Бахметьев и Мустаева приблизились к нему. И Жене тотчас показалось, что и само имя психологини переместилось с носка на пятку. И превратилось в маленькую деревянную лошадь-качалку, которую плохиш-Ковешников оседлал исключительно для того, чтобы стегать игрушечной плетью по крупу и бокам.
- Вы-то что здесь забыли, Анн Дмитьнааа?
- Я тоже рада вас видеть, Ковешников.
- Красивая у вас тачка.
- И мне нравится.
- Кто любовник?
- Не ваше дело.
- Не он точно. - Ковешников вынул, наконец, руки из карманов, ткнул пальцем в Бахметьева и расхохотался, обнажив зубы. И Бахметьев в очередной раз рассеянно удивился: и как им только удается сохранять относительно свежий белый цвет? Лакричные сгустки, которые Ковешников употребляет тоннами, никак этому не способствуют.
- Я бы на вашем месте так не веселилась, учитывая произошедшее, - холодно заметила Мустаева. - Нехорошо это, Ковешников. Некрасиво. Полный отстой.
- И что же произошло?
- Похитили девятилетнюю девочку.
- А еще у нас три трупа по холодильникам рассованы, - огрызнулся Ковешников, но пасть все-таки захлопнул. - И неизвестно сколько находится в полях.
- Вот именно.
- Ты слил? - Тон вопроса, обращенного к Бахметьеву, не предвещал ничего хорошего, но Анн Дмитьнааа не дала следователю договорить.
- Это не закрытая информация, и подписку о неразглашении капитан Бахметьев не давал. И вообще. Глупо устраивать здесь склоку. Я иду с вами.
- Куда? - Брови Ковешникова поползли вверх.
- Я так понимаю, здесь живет семья девочки. И они сейчас переживают ужасные часы и минуты. Скорее всего худшие в жизни. Возможно, моя помощь как психолога будет нелишней.
- Возможно, там уже есть кому помочь, - все еще артачился лакричная вонючка.
- А вдруг вас не пустят? - выкатила свой последний аргумент Мустаева.
- С чего бы?
- Потому что таких клошаров, как вы, в приличные дома не пускают. А здесь приличный дом. Я бы точно не пустила.
- Когда случается такое, черта лысого впустишь, зараженного проказой. Лишь бы вернул ребенка в целости и сохранности, - парировал Ковешников.
И замолчал. Молчала и Анн Дмитьнааа, очевидно, исчерпав все доводы. Бахметьев же, ощущавший себя пятым колесом в телеге, молчал в ожидании, чем закончится великое противостояние.
- А как думаете, Анн Дмитьнааа, кто круче - Фрейд или Юнг? - Ковешников, прищурившись, взглянул на психологиню.
Мустаева выдержала его взгляд и медленно, едва ли не по слогам, произнесла:
- Карен Хорни. Слыхали про такую?
- В глаза не видел.
- Не сомневаюсь в этом ни секунды.
- По-моему, бабы-психологи - это нонсенс. Нет?
- По-моему, нонсенс - это вы, Ковешников.
- Ладно. Черт с вами, - неожиданно смягчился Ковешников. - Две головы хорошо, а три - красиво, просто глаз не отвести. Идемте.
* * *
…Бахметьев где-то видел этого человека, определенно.
Вот только никак не мог вспомнить - где именно. Это не было личным знакомством, потому что в реальной жизни они не могли пересечься по определению, - обычный безлошадный опер и глава крупного медиахолдинга "Феникс CORP.", почти олигарх. Или уже олигарх - с какой суммы в долларовом эквиваленте начинаются олигархи?
Судя по всему, она у Михаила Леонидовича Шувалова имелась.
И дело было не в огромном двухсотметровом пентхаусе, где они находились последние двадцать минут. И не в антикварной обстановке кабинета, в котором Шувалов принимал их: красное дерево и кожа, панели из наборного дуба, коллекция холодного оружия, диковинные статуэтки в палисандровых нишах, запах дорогих сигар.
Ничего удивительного. Такие интерьеры постоянно всплывают в телепрограммах (рубрика "В гостях у звезды), интернет-обзорах (рубрика "Сто лучших домов планеты") и криминальных новостях (рубрика "Коррупционные расследования").
Удивительным был сам Михаил Леонидович. Свалившееся на него несчастье лишь немного подкорректировало внешность. Но если поднапрячься и смести новодельные, образовавшиеся за несколько часов, морщины и складки, то можно было увидеть совсем не старого еще мужчину. Идеально сложенного, с идеальным черепом и хорошей лепки лицом. Плотно сомкнутый волевой рот. Крутой подбородок.
И глаза.
Никогда еще Бахметьев не видел таких цепких глаз. Таких холодно-отстраненных, способных мгновенно оценить собеседника. Их яркая, нисколько не выцветшая с годами синь, в сочетании с налетом седины на темных висках и легкой смуглостью кожи, делала Шувалова настоящим красавцем. Хоть сейчас рекламируй автомобили представительского класса, банковские услуги и эксклюзивные туры в жерло вулкана Эйяфьядлайекюдль.
Причем вулкану отдается предпочтение.
Сколько времени Бахметьев потратил, чтобы без запинки выучить это совершенно непроизносимое исландское название? Минут двадцать, из чистого принципа. Еще через пять он это название благополучно забыл. И снова выучил. И снова забыл. И так по кругу раз пять.
Михаилу Леонидовичу Шувалову такие проблемы вряд ли знакомы. Этот запоминает все на свете с лету. Сразу и навсегда. У Михаила Леонидовича голова не только красивая, но и ясная. Иначе большим бизнесом не порулишь.
Лет сорок пять, подумал Бахметьев. Впрочем, такую подробность, как возраст медиаолигарха, можно выяснить прямо сейчас, не отходя от смартфона. Достаточно набрать имя Михаила Леонидовича Шувалова в любом поисковике. Интересно, сколько источников найдется, включая Википедию, список Форбс, список официальных инфоспонсоров чего угодно, а также благотворительных фондов.
Бахметьев почему-то подумал, что Михаил Леонидович - меценат.
Очень уж хорошее у него лицо.
Но подробности жизненного пути Шувалова опер выяснять не стал. Он стоял у огромного, в пол, окна и смотрел вниз, на стеклянный купол крытой галереи. Под куполом находился зимний сад, грамотно спланированный и разбитый на аккуратные сектора. Примерно посередине сада, на площадке в форме овала, кто-то расставил гигантские шахматы. Абрисы конкретных фигур не были видны с высоты, но поле в черно-белую клетку просматривалось хорошо.
В кабинете Шувалова тоже стояли шахматы - на специальном шахматном столике, инкрустированном перламутром. Шахматы были специальные - как и столик. То ли выточенные на заказ, то ли привезенные откуда-то из экзотической страны, где знают толк в красоте и изяществе. Индия или Китай, причем - средневековые, а не современные.
Шувалов, безостановочно ходивший по кабинету, все то время, что работники правоохранительных органов и примкнувший к ним психолог находились здесь, неожиданно остановился перед столиком. И посмотрел на него так, как будто увидел впервые.
- Ее ход, - произнес он тихим и каким-то потусторонним голосом. - Сейчас ее ход. Понимаете? Она в выигрышном положении и сейчас - ее ход.
Только теперь Бахметьев понял, что на доске разыгрывается партия. И, судя по количеству фигур, битва уже перевалила экватор. Сам Женя о шахматах не знал ничего, кроме названий фигур, да и то вечно путал ладью со слоном, а ферзя упорно называл королевой. Он никогда не стремился научиться играть. А сейчас подумал, что неплохо бы проштудировать какой-нибудь не слишком навороченный самоучитель для не слишком одаренных людей.
- Я бы напал слоном, - откликнулся Ковешников, внимательно изучая доску. - А конь на подстраховке.
- Я бы тоже напал слоном. - Голос Шувалова стал еще глуше и потустороннее. - Но она точно не сделает этого. Она выберет что-то третье. Какой-нибудь нестандартный ход. Она - необычный ребенок, понимаете?
- Нет, - честно признался Ковешников. - Еще можно пешку двинуть, вот эту. Но конь все равно на подстраховке.
На мгновение Бахметьеву показалось, что Михаил Леонидович ударит Ковешникова. Наверное, так и произошло бы, но в самый последний момент Шувалов сдержался.
- Мы с Никушей должны доиграть партию. Обещайте мне, что так оно и будет. Я заплачу любые деньги. Любые. Если вам нужны люди - скажите сколько. Любые деньги, неограниченные возможности. Только обещайте мне.
- Нет. Я не могу давать таких обещаний.