В кабинете повисла тишина. Глубокая и непроницаемая, несмотря на присутствие сразу шестерых. Бахметьев стоял у окна, Мустаева оккупировала пространство между нишей и книжным шкафом, а на кожаном диване у двери сидела заплаканная женщина лет шестидесяти - няня пропавшей Ники, с редким для северных широт именем Иванка. Именно она ждала у художественной школы девочку, которая так к ней и не вышла.
Шестым был мужчина под пятьдесят - начальник службы безопасности "Феникс CORP.", Рамиль Алимжанович Усманов. По-своему примечательная личность, на которую - при других обстоятельствах - Бахметьев непременно обратил бы внимание. Усманов был белым как лунь: довольно распространенный тип седины. Но в сочетании с темным, почти черным лицом она смотрелась почти неестественно, срабатывал эффект фотографического негатива. В Усманове было что-то от кочевника, постаревшего и погрузневшего в вечных набегах. Наверное, все его предки и были кочевниками, и вытравить до конца степную фактуру не получилось, несмотря на добротный и дорогой европейский костюм, кожаные, начищенные до блеска туфли и модный галстук.
А вот золотая заколка на галстуке выглядела немодно, да и носят ли сейчас такие заколки?
Бахметьев не в курсе дела, галстука у него нет. Джинсы, свитера и футболки есть, и даже пара хороших рубах, а галстуком никак не разжиться. Это называется ковешников-стайл.
Должно быть, в прошлом Рамиль Алимжанович был профессиональным спортсменом, боксером или борцом. Об этом свидетельствовали ломаные уши и съехавший набок нос. Детали лица начальника службы безопасности проявились не сразу. И поначалу оно показалось Бахметьеву черной ночью, заключенной в стекло иллюминатора, - ни единого проблеска, ни одной звезды. Но по мере того как он вглядывался в иллюминатор, и возникли подробности с носом. А затем узкими индейскими пиро́гами вплыли глаза. Цвета не разобрать, да и не в цвете было дело. Лишь пару раз Усманов зыркнул на опера, но и этого хватило, чтобы бахметьевские лопатки свело к позвоночнику.
Усманов - злой человек. Злой и вероломный, в отличие от хорошего человека Шувалова, мецената. И лучше не попадаться у него на пути.
А вот сукину сыну Ковешникову наплевать на ощетинившиеся копьями индейские пироги. И плевать на то, что татуированные индейцы любят полакомиться человечинкой, Ковешников ведь не человек.
Членистоногое, хехе. Ланцетник.
До того как сойтись у шахматного столика, и Шувалов, и Ковешников нарезали круги по кабинету. Медийный босс по внутреннему кругу, а следователь - по внешнему. Протокол допроса отца Ники был давно заполнен: эту страшно нелюбимую Ковешниковым, но обязательную процедуру он старался свести к формальному минимуму, после чего начиналось главное - Разговор. Ковешников полагал, что заполнение протокола вгоняет свидетелей в определенные рамки, а рамки лишают полета - не только мысли, но и нужные воспоминания. Оглядка на юрдокумент пугает среднестатистического человека, заставляя каждую секунду перепроверять: а не сболтнул ли я чего лишнего? И не обернется ли это против меня? Страх такого рода совершенно иррационален, но противостоять ему невозможно.
В случае с Шуваловым эти правила не работали. И все равно Ковешников остался верен себе: быстро покончил с формальностями и отправился в большой каботаж по внешнему кругу. Иногда он заплывал в бухту, где покачивались индейские пироги, и тогда Бахметьеву казалось, что он слышит легкое потрескивание. Это первобытное кочевое мясо Рамиля Алимжановича Усманова рвалось, как с цепи, с модного галстука и пыталось раздвинуть границы костюма. Чтобы выскочить и с гиком и улюлюканьем наброситься на наглеца Ковешникова, порубить его в капусту, а остатки чмошной плоти скормить свиньям.
Но раз за разом цивилизационный выбор склонялся в пользу вегетарианства, и Усманову в его палисандровой нише оставалось лишь сжимать кулаки.
В какой-то момент Ковешников остановился напротив Рамиля Алимжановича и даже приблизился к нему. И посмотрел поверх его головы, на совсем маленькую картину в широкой тяжелой раме. Понять, что изображено на ней, было невозможно - так, сборище пляшущих огней и черных полос на темном фоне. Бахметьев на такое невзрачное полотно даже не взглянул бы.
- Коровин? - неожиданно спросил следователь. И явно не у начальника службы безопасности, а у самого Шувалова, стоящего в противоположном углу кабинета.
- При чем тут… - начал было Шувалов, но тут же осекся. - Да. Коровин. "После дождя. Париж". 1897 год.
- Ничего они не стоят, - не ерническим, как обычно, а нормальным, разве что немного грустным голосом произнес Ковешников, переместившись от ниши к столу. - Ни Коровин, ни Париж, ни дождь. А те две детские картинки над вашим столом - стоят.
Отсюда, от окна, Бахметьеву хорошо были видны два белых прямоугольника, прикрепленные к дубовым панелям позади письменного стола Шувалова. Обычными канцелярскими кнопками, один под другим. На верхнем был изображен слон с задранным вверх хоботом, из которого вылетали цветы. Животное с нижнего рисунка и вовсе выглядело фантастически: что-то среднее между обезьяной и енотом… Да нет же! –
Кошачий лемур.
Так и есть. Длинный хвост в полоску и "очки" - черные круги вокруг глаз.
Бахметьев даже вздрогнул от такого неожиданного совпадения. Ну что за хреновину несет Ковешников! Причем несет ее человеку, у которого пропала маленькая дочь. И неизвестно, где она сейчас. И жива ли вообще. Если в эту секунду Рамиль Алимжанович выдвинется из ниши и отмудохает искусствоведа-любителя по полной, он, Бахметьев, даже пальцем не пошевелит, чтобы защитить лакричного вонючку.
Но кочевник не сдвинулся с места, лишь костюм его вновь угрожающе затрещал. Шувалов же, напротив, подошел к Ковешникову и встал рядом с ним, в одну линию, плечом к плечу. Теперь оба они не отрываясь смотрели на рисунки над столом. А все присутствующие в кабинете не спускали глаз с них - так нелепо и странно они выглядели вместе. Неряшливо одетый и плохо выбритый мужчина под сорок, которому можно и в электричке подать, если есть настроение. И укротитель вулкана Эйяфьядлайекюдль - гонщик, банкир и пилот, пролетевший над кратером на блестящем самолетике "Бомбардье Челленджер" за тридцать восемь миллионов долларов.
Может быть, поэтому Сей-Сёнагон Мустаева прожигала сейчас спину Ковешникова исполненным ненависти взглядом. Ненависть Мустаевой была так велика, что в радиус поражения попала и часть спины Михаила Леонидовича Шувалова. И даже когда Бахметьев перехватил этот взгляд, Анн Дмитьнааа не сразу справилась с собой и отвела глаза. И Мустаеву можно понять. Ведь она оказалась во всем не права.
А сукин сын Ковешников - во всем прав.
Михаилу Леонидовичу Шувалову было абсолютно наплевать на внешность Ковешникова, более того, он сразу понял, кто из троих пришедших - главный, а кто - второстепенные персонажи. И впоследствии апеллировал исключительно к Ковешникову. Остальные были ему без надобности. К такому положению дел Бахметьев давно привык, вот и Анн Дмитьнеее - хочешь не хочешь, а придется справляться с собой. Обуздывать свое психологическое эго.
- …Это Никуша рисовала, - сказал Шувалов и потер лоб кончиками пальцев, на секунду спрятав лицо в ладонях.
Ковешников опустил руку в карман плаща и сделал то, что обычно делал на месте преступления после того, как его осмотр был окончен: достал из кармана две лакричные тянучки. Традиционно покрытые какой-то пылью и мелкой трухой. Одну из тянучек он привычным жестом забросил себе в пасть, а вторую на раскрытой ладони протянул Шувалову. В следующую секунду Бахметьев глазам своим не поверил: гонщик, банкир и пилот, и всесильный глава медиахолдинга по совместительству, спокойно взял конфету. Даже толком не взглянув на нее.
- Вы ведь самый лучший? - тихо спросил Шувалов у Ковешникова. - Иначе бы вас не прислали?
- Самый лучший? Пожалуй.
- Обещайте мне, что Никуша вернется.
И снова в кабинете повисла тишина. Даже няня Иванка, находящаяся под опекой Мустаевой, перестала всхлипывать и несвязно бормотать - чем занималась все то время, что они провели здесь. Где-то за стеной глухо ударили часы - была половина какого-то часа. Но какого именно, Бахметьев выяснять не стал, а потом перевел взгляд на шахматы в зимнем саду.
Что-то изменилось.
Фигуры стояли не так, как десять минут назад, - в две строгие шеренги по обе стороны поля. Теперь строй сломался, пешки (кажется, это были пешки) заторопились вперед, между ними бродили кони и слоны. И только людей не было видно.
- Обещайте мне, - снова повторил Шувалов.
- Нет, - ответил безжалостный Ковешников. - Могу обещать вам другое. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы было "да".
Несчастная няня зарыдала еще громче, чем минуту назад. Но мужчины не обратили на это никакого внимания.
- Как думаете, Михаил Леонидович, кто круче, - Том Сойер или Гекльберри Финн?
Очередной идиотский вопрос из сотен других, не менее идиотских, лакричных, рассованных по карманам и вывалянных во всяком дерьме. И не просто идиотский, а откровенно издевательский, учитывая то положение, в котором оказался Шувалов. Двинуть по физиономии - недостаточная расплата. А вот сунуть сукина сына головой в окно, да так, чтобы он проломил стеклянную крышу зимнего сада. Так подумал Бахметьев и, судя по всему, не он один. Начальник службы безопасности угрожающе выдвинулся из своего укрытия, но Шувалов остановил его.
Одним кивком головы.
- Я думаю - Гекльберри Финн.
- Точно. Так и есть.
И снова произошло то же, что всегда происходило с Бахметьевым, стоило ему только оказаться в поле притяжения мусорной ковешниковской планеты. Черного солнца, всасывающего в себя все, что под руку попадется, включая здравый смысл. Бахметьев немедленно стал думать и Томе и Геке. Читал ли он "Тома Сойера" в детстве? Наверняка, хотя в памяти отложилось немного. Как Том красил забор. И как Гек отправился в путешествие по реке вместе с беглым негром Джимом. Гек создан для таких путешествий, он маленький бродяга и…
- Черт знает что! - пробормотал Усманов. Очевидно, одного кивка хозяина оказалось недостаточно. - И дальше будем слушать этого клоуна?
И снова ни Шувалов, ни Ковешников не обратили на пришедшую извне реплику никакого внимания. Или медиамагнат просто не успел отреагировать на нее - раздался глухой стук, как будто на пол упало что-то тяжелое. Все, кроме Шувалова, синхронно повернулись на грохот. У ближней к двери этажерке, такой же резной и инкрустированной перламутром, как и шахматный столик, стояли Иванка и одной рукой поддерживающая ее за плечи Мустаева. Другой рукой психологиня пыталась привести в равновесие все еще раскачивающееся хлипкое тело этажерки.
- Выбачьте. - Полузадушенный голос няни прерывался рыданиями. - Выбачьте… Простите, Михаил Леонидович… Який жах… Никушенька моя… Я… Мне нужно…
- Да, конечно. - Шувалов даже не взглянул на женщин. - Вы можете идти к себе, Иванка.
- Я провожу. - Мустаева еще крепче сжала плечо Иванки. - И мы поговорим тихонько. Да, Иванка?
Няня судорожно закивала головой.
Но прежде чем выйти из комнаты и увести с собой Иванку, Анн Дмитьнааа нагнулась и подняла с ковра статуэтку - это она упала с этажерки и произвела столько шума. Даже странно, подумал Бахметьев, а потом сообразил - статуэтка была металлической. Отсюда, от окна, разглядеть ее в подробностях оказалось невозможно. Вроде бы пара каких-то животных, восседающих на другом животном, - то ли буйволе, то ли слоне. Весьма, впрочем, условном, - тонконогом и тонкоспинном. Да и всадники были сомнительные - может, и не звери вовсе, а люди со звериными головами.
Прежде чем поставить статуэтку на место, Мустаева повертела ее в руках, - чуть дольше, чем следовало, на простодушный бахметьевский взгляд.
- Как долго она у вас работает? - спросил Ковешников, когда дверь за женщинами захлопнулась.
- Иванка? - Шувалов прикрыл глаза. - Дайте соображу. Лет восемь. Ника выросла у нее на руках.
- Она живет с вами?
- Да. Она родом из Закарпатья, поскиталась по бывшему Союзу. Не самая легкая судьба… Теперь ее дом здесь, а мы с Никушей - ее семья. - Шувалов снова прикрыл лоб ладонью. - Иванка абсолютно предана Никуше. Абсолютно.
- А мать девочки?
- Она умерла. Разбилась на снегоходе через два года после рождения Никуши. Марина Ларионова, очень талантливая тележурналистка.
- Работала на вашем канале?
- Да.
- И вы больше не женились?
- Нет.
- Но, надо полагать, женщины в вашей жизни случаются?
Ковешников поскреб свой шрам - впервые за долгое время, - и Бахметьев насторожился. До сих пор ничто не выводило Шувалова из себя - ни дурацкие вопросы, ни извечный ковешниковский цинизм, столкнуться с которым - испытание не для слабонервных. Неужели и теперь сдержится?
Шувалов сдержался. Только бросил отрывисто:
- Женщины случаются в жизни у каждого. Но я не понимаю, какое отношение это имеет к делу?
- К такому делу имеет отношение все, - отрезал Ковешников.
Напряженно вслушивающийся в разговор Бахметьев и не заметил, как из кабинета исчез Рамиль Алимжанович. Кажется, этому предшествовал короткий телефонный звонок. Или сообщение. Они же выявили еще одно качество кочевника: двигаться совершенно бесшумно и едва ли не растворяться в воздухе на глазах изумленной публики.
Ковешников к числу изумленной публики не относился.
- Колоритный у вас начальник службы безопасности.
- Профессионал. - Шувалов вовсе не горел желанием обсуждать личность Рамиля Алимжановича.
- Много лет служит вам верой и правдой? И тоже, поди, поскитался по бывшему Союзу?
Медиамагнат - сознательно или нет - пропустил последнюю реплику мимо ушей.
- Мы друзья с юности. Никогда не теряли связи. Так что было совершенно естественно пригласить его на работу в холдинг.
- А до того он работал в силовых структурах?
- Первая чеченская. Этого опыта достаточно.
- Боевой опыт несколько другое. Но вам виднее.
- Мне виднее. - Наконец Шувалов стал проявлять первые признаки раздражения.
- Подбираете персонал на основе личной преданности?
- Я бы никогда не построил бизнес, если бы руководствовался только принципами личной преданности. Но некоторые ключевые посты занимают верные мне люди… Почему?! Почему они до сих пор никак не проявили себя?
- Кто? Верные люди?
- Те, кто похитил Никушу. Прошли сутки. Но никто не связался со мной… Не выдвинул условия. Не было ни одного телефонного звонка. Ни одного сообщения - ни в мессенджерах, ни в электронной почте. Мы отслеживаем абсолютно все - и результатов нет. И ваши люди из органов… поставили телефоны на прослушку еще вчера. Через какое время они обычно выходят на связь?
И снова Ковешников принялся яростно чесаться. На этот раз он тер не только шрам - досталось лбу и подбородку.
- Обычно они не тянут с этим. Если, конечно, речь идет о похищении.
Бесстрастный и даже какой-то будничный тон следователя произвел на Шувалова неизгладимое впечатление. Шокирующее - словно перед ним вдруг раскрылась бездна. Шувалов так сильно затряс головой, что Бахметьеву на секунду показалась - она оторвется. Наверное, именно этого и хотел сейчас несчастный отец Ники - чтобы голова оторвалась, перестала думать. Перестала просчитывать - почему случилось то, что случилось? И можно ли было все предотвратить. Но идеальный череп был крепко насажен на шею и отрываться не хотел. И тогда Шувалов замычал, завыл, запустил пальцы в волосы и принялся дергать их - с каждой секундой все яростнее и яростнее.
Ничего у тебя не выйдет, бедняга. Ничего, - с острым сочувствием подумал Бахметьев. Без труда можно оторвать голову разве что какой-нибудь птице. Хоть бы и давешнему мертвому скворцу с газона. А человек так просто не сдастся. Разве что сердце не выдержит.
- А о чем еще? - выдохнул Шувалов. - О чем еще может идти речь?
- Дети исчезают. И не всегда их находят…
Фраза оборвалась на полуслове и повисла, как плеть. Очевидно, Ковешников хотел добавить "…живыми", но вовремя сдержал себя. Хотя и сказанного было достаточно, чтобы притихшим на мгновение Михаилом Леонидовичем вновь овладел приступ ярости и боли. Он ухватил Ковешникова за обтрепанные лацканы плаща и подтащил к себе. Ковешников не сопротивлялся. Сейчас он больше всего был похож на большую тряпичную куклу, выуженную из помойки.
- Говоришь, ты лучший из всех? - Шепот медиамагната не предвещал ничего хорошего. - Ах ты, мразь! Грязное животное! Ублюдок!
"Грязное животное" смотрел на происходящее отстраненно и даже с каким-то меланхоличным интересом, словно не его трясли сейчас - кого-то другого. И когда Бахметьев сделал шаг от окна, чтобы разнять мужчин, Ковешников незаметно подал оперу знак рукой: Стой спокойно, задрота кусок! Не вмешивайся.
И Бахметьев счел за лучшее отступить. Зато Михаил Леонидович не думал сдаваться.
- У тебя есть дети? Ты…
- У меня нет детей. Так что бесполезно. - Никакой мягкости, или сочувствия, или грусти в голосе Ковешникова не наблюдалось. Лишь усталое равнодушие. - И ваши выхлопы тоже бесполезны. Ничего они не изменят в существующем положении вещей.
- А что… что изменит?
- Время. Ничего другого не остается.
Шувалов наконец-то отклеился от ковешниковского плаща и отошел от следователя. Не слишком далеко.
- Вы не понимаете… Запамятовал ваше имя…
- Ковешников, - сказал Ковешников. - Старший следователь городской прокуратуры. Советник юстиции.
- Вы не понимаете, Ковешников. Что нужно, чтобы Никуша вернулась ко мне? Продать к чертям бизнес? Отдать его? Отдать все? Пустить себе пулю в лоб? Что? Я отдам все, что у меня есть, лишь бы ни один волос не упал с ее головы.
- Пуля в лоб - точно не вариант.
- Не вариант, - согласился Шувалов, который понемногу начал приходить в себя. - На чем вы специализируетесь, Ковешников?
- Особо тяжкие.
- Может… Вы уже знаете что-то, чего не знаю я?
- Может. - Увидев, как посерело и покрылось бисеринками пота лицо Шувалова, Ковешников снова сбавил обороты. - Но пока это не смертельно.
- Пока?
- Время. Может, и вы знаете то, чего не знаю я.
- Например?
- Кто мог бы посредством похищения Ники начать манипулировать вами?
- Никаких соображений. Я уже говорил под протокол. И могу повторить. У меня ни с кем нет конфликта интересов. Если возникают вопросы - они решаются в рабочем порядке, за столом переговоров. Сейчас не девяностые…
Шувалов хотел добавить еще что-то, когда дверь распахнулась и на пороге возник Рамиль Алимжанович. Очевидно, известие было срочным, раз он даже не дал себе труд постучать, прежде чем войти в кабинет босса.
- Есть новости, - отрывисто бросил он.
Ковешников и Шувалов синхронно повернули головы в сторону начальника службы безопасности.
- Хорошие?
Бахметьев скорее догадался, чем услышал, так тихо произнес это хозяин "Феникса". В этом шелесте мольба и страх боролись между собой, и ни одна сила пока еще не взяла верх над другой.
Усманов приподнял подбородок и дернул себя за мочку уха:
- Хорошо, что они вообще есть.