Бахметьев, Мустаева, осетины, Пуспанен и Коля Равлюк. И Ковешников
…Домой Бахметьев вернулся далеко за полночь. Страшно хотелось спать, а долгий день никак не желал заканчиваться. К тому же ему еще нужно было уложить в голове информацию, что собрали в последние часы, - всеми вместе и каждым по отдельности. Ничего особо прорывного в ней не было, пазлы по-прежнему не складывались, но что-то явно изменилось. Как будто они до сих пор блуждали в молочно-белом тумане, и вот туман стал… не рассеиваться, нет. Он стал выпускать на волю абрисы каких-то предметов. Вернее, детали предметов, их отдельные части - несамостоятельные, практически ничего не говорящие о целом и иногда и просто вводящие в заблуждение: как в старой притче про слепцов и слона.
Про Ковешникова не скажешь, что он слепец. Скорее сумасшедший или бойцовая собака - из тех собак, что не рвут мясо с ляжек (это было бы скучно), а давят на кости. В ожидании, когда те раздробятся к чертовой матери. Вот и сейчас бойцовый пес Ковешников все давил и давил на кость с надписью: "Папочка ты знаешь как меня спасти". Все приставал к Мустаевой на предмет расшифровки: что с точки зрения психологии означает этот призыв. И ни один из взвешенных, почти академических ответов Анн Дмитьныыы его не устроил. Просто потому, что у него имелся свой ответ.
- Будет второй транш, вот увидите, - заявил Ковешников. - Второй раз сработает голубиная почта.
- Вы хоть кого-нибудь слышите, кроме себя? - Мустаева едва не задохнулась. - Разве не то же самое я говорила полчаса назад?
Это была чистая правда. Прежде чем пуститься во все психологические тяжкие, она вполне здраво заявила, что, сказав "а", похититель не отвертится и от "б".
- "А" и "Б"? - Ковешников сунул пальцы в рот, что делал лишь в случаях, когда ему надо было отклеить от неба прилипшую тянучку.
- Да.
- Где "А" - лирическая вводная? А "Б", которая должна прилететь, - руководство к действию?
- Что-то вроде того.
- Может, это и есть инструкция? Похититель устами ребенка… Он ни о чем не спрашивает. Он утверждает. Сделай что-то - и я буду спасен.
- Спасен?
- Ну… Или спасена. В смысле девочка. Она будет спасена, конечно.
- И что именно должен сделать Шувалов?
- Это не денежный вопрос. "Красному и зеленому" деньги не нужны, до сих пор он прекрасно без них обходился. Учитывая, что у всех трех взрослых жертв ничего не пропало. До сих пор он никак не проявлял себя…
- А теперь?
Ковешников ответил Сей-Сёнагон не сразу: он жевал пиццу. Как ему удавалось совмещать ее в одной пасти со сладкой лакрицей - загадка. Первая коробка уже была опустошена и сброшена под стол, и Ковешников приступил ко второй. Бахметьев, наспех перекусивший в городе после визита в художественную школу, от пиццы отказался. Отказалась и Мустаева, которая терпеть не могла антисанитарию в ковешниковском кабинете: такому утонченному созданию здесь не только есть - находиться было неприятно. И теперь оба они интеллигентно давились кофе из кофейного аппарата, стоявшего в коридоре. И наблюдали, как Ковешников, заглотив слишком уж большой кусок, облизывает пальцы.
- Э-э…
- Не подавитесь. Прожуйте сначала.
- Все в порядке. Значит, до сих пор он никак не проявлял себя. А теперь решил пообщаться. Я же говорил, что почерк меняется, - самодовольно улыбнулся Ковешников. - Вот он и изменился.
- С кем? С кем он решил пообщаться?
- С тем, кто захочет его выслушать. Или… с тем, кто не может его не выслушать. Кто будет обязан слушать.
- А если нет? Если не получится выслушать или услышать?
- Он убьет ребенка. И шахматная партия останется не доигранной до конца, а могло бы получиться красиво.
Еще совсем недавно трепетная Мустаева не спустила бы следователю столь откровенный цинизм, но сейчас пропустила его глумливую реплику мимо ушей. Ко всему можно привыкнуть, вот оно что. Бахметьев же привык? Привык. И ничего, не кашляет.
- И все-таки… Мне кажется, это разные истории, Ковешников.
- Какие именно?
- Убийства девушек и это странное похищение. Не монтируются они. Никак.
- Был бы полностью согласен с вами, Анн Дмитьнааа. Полностью. Если бы не эта херова зеленая ткань с красными цветуечками. Во всех случаях полоски отрезаны от одного куска, это уже подтверждено экспертизой. И наш парень…
- Значит, парень.
- А что, есть сомнения? - Ковешников посмотрел на Сей-Сёнагон с любопытством. И даже отставил руку с очередным куском пиццы, который собирался запихнуть в рот.
- В таком случае это должен быть выдающийся парень. Необычный. Способный легко заинтересовать ребенка. Причем ребенка такого же необычного и выдающегося.
- Это вам няня в уши напела? Ну, так она - человек некритичный. Приставлена к малолетней фигурантке, можно сказать, с младенчества. Своей семьи нет, одна как перст, вот и нашла предмет обожания на старости лет.
- Шахматы, - бросила Мустаева. - Ника блестяще играет в шахматы. Вы сами видели. А это говорит о…
- Ни о чем это не говорит. И ничего особенного я не видел. Видел фигуры на доске. Незаконченную партию. Вот вы как думаете, Анн Дмитьнааа, кто круче - Вишванатан Ананд или Веселин Топалов?
- Идите вы к черту, Ковешников!.. Я была в комнате Ники. Видела книги, которые она читает. Дай бог, чтобы вы прочли их хотя бы на склоне лет.
- Не. У меня на склоне лет совсем другое запланировано. Сканворды. И эти… как их… судоку. Гослото "6 из 45". Рыбалка опять же.
- Опять же - рисунки, - повысила голос Мустаева. - Девочка очень талантлива. Очень. С невероятным чувством цвета. И компонует идеально. Иванка показала мне несколько альбомов…
- Хорошо рисует, говорите? - Ковешников накрыл рукой вечно ускользающую уховертку на щеке. - А тот рисунок, который пришел Шувалову с почтой, - он хороший или плохой?
Ну вот, опять, - подумал Бахметьев. Сканворды, судоку - бог с ними; но с рыбалкой Ковешников явно загнул. Не будет он сидеть с удочкой на старости лет, неинтересно ему это. Дразнить гусей и дергать тигра за усы - интересно. Самая мякотка для Ковешникова; он любит своих мертвых за то, что им больше не на кого положиться, кроме него. И тут Ковешников рулит. Он незаменим. С живыми Ковешников тоже рулит: направляет их ярость, злость, презрение и недовольство в нужное ему русло. И любуется проносящимся мимо мутным потоком, из которого время от времени можно выуживать особо отличившие в ненависти к старшему следователю и советнику юстиции персонажи. Да вот хотя бы ту же Анну Дмитриевну Мустаеву.
Сейчас подсечет. Сейчас.
- Тот рисунок - он хороший или плохой?
- Трудно сказать. - Мустаева напряглась, ожидая подвоха.
- Вы же видели его. Специально для вас сделал копию. Так что?
- Он… детский.
- Примерно так должна рисовать девочка девяти лет с невероятным чувством цвета и композиции? Которая уже год учится в художественной, мать ее, школе?
- Те, что я видела, - и сравнивать нечего. Они даже лучше двух картинок, что висят в кабинете ее отца, - ушла от прямого ответа психологиня. - Но те, что я видела, - последние по времени. Неизвестно, как рисовала Ника, когда была помладше.
- Насколько помладше?
- Не знаю. Года на три?
- Рисунок свежий. Ему и суток нет. Но если говорить о девочке - думаю, она и раньше рисовала не в пример другим. Даже три года назад. Согласны?
- И что?
- Этот, со странной запиской, - совершенно обычный. Каляка-маляка. Любой ребенок может все это сгенерировать в промышленном масштабе, дай ему листок бумаги и карандаш. Так и будем на это смотреть?
- Как?
- Как на каляку-маляку? Бесплатное приложение к "Папочка, ты знаешь, как меня спасти"? Как на дизайнерский фон? Тему для рабочего стола. Или…
- Что - или?
- Или это тест? Запамятовал название хернины вашей… Проективная диагностика?
- Да. И на кого же рассчитан этот тест?
- Не знаю. На вас. На меня. На несчастного папашу-миллионера. Выбор невелик, но он существует.
Несколько долгих мгновений Мустаева изучала так и не съеденный кусок пиццы в руке Ковешникова.
- Нет. Нет никакого выбора. Ника никогда бы не выбрала незнакомого человека. Никогда не отправилась бы с ним куда-то. Так научила ее няня. Вдалбливала в голову едва не с младенческого возраста. Как она выразилась - змалечку. Это какая-то ее очень личная история…
Личная история няни явно была трагической - судя по тому, каким стало лицо Мустаевой. Как будто по фарфору пошли мелкие внутренние трещины, еще секунда - и фарфор разлетится в пыль. Напрасно Бахметьев решил, что Мустаева перебежала в их с Ковешниковым скаутский лагерь адептов здорового цинизма. Она не явилась к утреннему построению и к вечернему тоже. А может, и вообще не явится. Никогда.
- Знаю я все эти истории и их последствия, - поморщился Ковешников. - Про "никогда не заговаривайте с незнакомцами". Хоть каждый день это на носу руби индейским мачете - без толку. Рано или поздно вот такая малолетняя раздолбайка все сделает с точностью до наоборот…
- Кто угодно, только не раздолбайка, - поморщилась Мустаева.
- Да не в раздолбайстве дело. А в том, что не злодей появляется, поймите. Не злодей, а… - Ковешниковский шрам дернулся и засучил отростками. - А… ну, условный единорог, к примеру. Прекрасный до невозможности. Как девочке устоять перед единорогом, Анн Дмитьнааа? Тут не только елки намалюешь - картину "Последний день Помпеи". В натуральную величину.
- При чем тут единорог, Ковешников?
- При вашей умненькой, выдающейся и необычной девчушке. Это для других унылые истории про котят, черепашек и маленьких песиков с перебитой лапкой. И про сахарную вату, и про маме нужна помощь. Для тех, кто хреново рисует и не умеет играть в шахматы. А для вашей - только единорог.
Сузив глаза, Мустаева в упор посмотрела на следователя:
- Для камер видеонаблюдения он тоже единорог?
- Это вряд ли. - Пицца переместилась обратно в коробку, и Ковешников долго вытирал руки о неснимаемый плащ. - Уличная камера - штука объективная, в отличие от человека. А там как раз пусто. Няня с инфарктником дядей Раудом и "Скорой помощью" имеются. И масса других случайных пассажиров. А девчонки нет. Ни с единорогом, ни без оного.
- Она не выходила из здания.
Смешные люди. Смешные люди эти Ковешников с Мустаевой. Вот уже добрых полчаса бодаются, пытаясь взять верх друг над другом, что невозможно в принципе. Вырывают из загривков куски шерсти, щелкают зубами, - только ради самого процесса драки, а вовсе не для того, чтобы совместными усилиями установить истину. "Мы ведь команда" - не так давно провозглашала Сей-Сёнагон, давайте делиться информацией. Даже встречу Бахметьеву назначила, и потащилась за ним на Крестовский, и по дороге выудила-таки все, о чем он успел узнать. Но сама при этом не спешит делиться выуженным, исправленным и дополненным с лакричным вонючкой. И это - при всей своей застарелой ненависти к Яне Вайнрух. Почему Мустаева даже не сообщила Ковешникову о ее существовании? Ведь Яна - то немногое, что объединяет жертвы. Или - то главное, что свело их вместе, связало полосками зеленой ткани с красными маками.
Почему этого пока (только пока!) не сделал Бахметьев - ясно. Ему самому нужно было разобраться в ситуации, прежде чем подключать к ней Ковешникова. На заре их совместной работы Бахметьев несколько раз выкладывал перед Ковешниковым свои собственные, свежие - с пылу с жару! - версии. И они, как правило, с треском проваливались: там Бахметьев не додумал, тут не докрутил, здесь не заметил очевидного. А не очевидное и не касающееся непосредственно дела раздул до небес. Таких вещей Ковешников не прощает. И не преминет ткнуть носом в ошибку или заблуждение, причем самым паскудным образом.
Никто не любит Ковешникова. И за это тоже.
Бахметьев не любит Ковешникова даже больше, чем остальные. И плевать ему на фирменное ковешниковское "Дураков учить - только портить". Бахметьев честно усваивает уроки. Не фонтанирует бредовыми идеями понапрасну. Больше слушает, чем говорит. И держит рот на замке, пока все не проверит и перепроверит. За исключением случаев, когда реагировать нужно немедленно. Когда время есть только на то, чтобы расстегнуть кобуру и вытащить табельное. Такое тоже бывало, нечасто. Один раз. И он справился с ситуацией. Но никогда не будет выпячивать себя.
Бахметьев - не Ковешников.
И не Мустаева, главная цель которой - уесть лакричного вонючку. Вот почему она не стала выкатывать сведения о Яне Вайнрух. На сегодняшний момент она знает больше ковешниковского, если, конечно, Ковешников не знает чего-то еще. Про папашу-миллионера, про записку, и кто эту записку написал, и кто скрывается за треугольными нарисованными елками.
Так и будут прощупывать друг друга. Вытаскивать лакомые куски из клювов и присваивать себе; меряться гондурасами до морковкина заговения. И Бахметьев здесь - третий лишний.
Не-а. Не получится, друзья.
- …Она не выходила из здания. Девочка. Ника. Поэтому ее не зафиксировали камеры в переулке.
Ковешников и Мустаева синхронно повернулись к оперу.
- Дела-а… - пробормотал Ковешников и тут же ехидно улыбнулся. - Хочешь сказать - она там? И ты до сих пор молчал?
- Нет. Хочу сказать, что она не выходила конкретно из этого здания.
- Давай-ка поподробнее.
В подробностях история выглядела следующим образом.
Бахметьев нашел школу не сразу, хотя имел на руках точный адрес. Переулок Радищева был совсем коротким, всего-то два дома - крашенный охрой трехэтажный особнячок и четырехэтажное красное здание раза в три длиннее. Пройти переулок можно было секунд за тридцать, даже отвлекаясь на вывески мелких магазинчиков и какой-то клиники. Но Женя потратил три минуты, снуя туда и обратно, прежде чем сообразил зайти в подворотню, находящуюся напротив дворика финского консульства. Строго напротив, - Ковешников же дал все ориентиры!
А он, Бахметьев, тупит. Все как обычно.
За узким жерлом подворотни оказался "второй двор" - тоже не слишком просторный. И без того небольшое пространство сжирали две припаркованные машины - старенький "Фольксваген-Жук" и неубиваемая временем "девятка" кокетливого голубого цвета. При виде "Фольксвагена" Бахметьев улыбнулся: через весь бок машинки проходила надпись:
"ДХШ "УЛЬТРАМАРИН".
"ДХШ" должно означать Детскую художественную школу. А вообще тупейшее название - "Ультрамарин".
Хорошо хоть не умбра жженая.
Вывеска с тем же тупейшим названием виднелась с правой стороны высокого крыльца - в окружении других аляповатых вывесок конторок и контор: какие-то страховые компании, бюро переводов с упором на апостиль, склад интернет-магазина "ЛАПЫ И ХВОСТ", оптика, вэйп-шоп, пункт проката танцевальных костюмов "От кизомбы до фламенко".
Что ж, баллы за лучший вопрос уходят старшему следователю городской прокуратуры Ковешникову: что забыла на этой помойке единственная дочь телемагната?
Бахметьев покрутил головой в поисках кафе, в котором Нику Шувалову обычно поджидала няня Иванка.
Дверь в дверь, так и есть. Правда, оригинального названия у кафе не было, лишь над этой самой хмурой дверью висела такая же хмурая, увитая искусственным виноградом вывеска "ХЫЧИНЫ - ОСЕТИНСКИЕ ПИРОГИ НА ВЫНОС".
Еще десять баллов Ковешникову.
Несомненным преимуществом "Хычинной" было наличие видеокамеры, хоронившейся в винограде, но надежды на нее не оправдались: место камеры занимал муляж. Об этом Бахметьев узнал через пять минут от хозяев, двух братьев-осетин. Визит оперуполномоченного их не удивил, накануне они уже давали показания - по горячим следам, сразу после исчезновения девочки. Бонусом шли свежайшие воспоминания об Иванке, которая коротала здесь время во вторник и четверг еженедельно, вот за этим столиком у окна.
Вообще крохотный зальчик вмещал всего лишь два столика и стойку вдоль стены, а окно было единственное.
В простенке, примыкающем к окну, висела клетка с канарейкой. Точнее, кенарем, который при появлении Бахметьева стал выводить трели и рулады. Как бы тебя заткнуть, все думал Женя, пытаясь сосредоточиться на том, что говорят ему братья об Иванке. Обычно она читает книги, или вяжет, или смотрит в окно. В окно она может смотреть долго.
Долго, - сказал Первый брат.
Долго-долго, - сказал Второй брат. О-очень долго. Как будто за окном - ее жизнь. И ей самой в эту жизнь никогда не попасть.
- Вы поэт? - поинтересовался Бахметьев у Второго брата.
- Нет, - ответил тот. - Зачем поэт? Агроном. Но сейчас - пекарь.
- Иногда ей звонят, и она уходит, - сделал вид, что вспомнил, Первый брат.
- Часто?
- Иногда. Вчера вот позвонили. Четырех еще не было. Она ушла, вернулась через полчаса, потом снова ушла. Потом пришли не ваши, но грозные. А потом уже ваши.
В следующие две минуты братья расспрашивали о Нике, с которой были знакомы опосредованно, через оконное стекло. И, выслушав неутешительный бахметьевский ответ, грустно закивали щетинистыми щеками. И затрясли косматыми головами с неловко нахлобученными на них белыми поварскими шапочками.
От осетинских пирогов на вынос Бахметьев отказался.
…По мере того как дребезжащий каждой своей деталью, больше похожий на гроб Дракулы лифт карабкался с этажа на этаж, Бахметьев все начислял и начислял старшему следователю баллы: по десятке - за каждый этаж.
А потом - взял и отнял все.
И Ковешников ушел в жесткий минус, потому что в глаза не видел ДХШ "Ультрамарин". А Бахметьев увидел, и ему неожиданно понравилось. Он даже пожалел, что не умеет рисовать. Треугольные елки и дом с трубой он еще воспроизвел бы, но все остальное, включая кошачьих лемуров, - хренушки.
"Ультрамарин" занимал небольшое, из трех комнат и коридора, крыло на последнем этаже. Очевидно, раньше это была квартира-мастерская какого-то художника; не забыть бы спросить - какого, подумал Бахметьев. Просторный коридор увешан детскими картинами, плакатами и постерами; в нем же стояло два стандартных огнетушителя и сразу пять разнокалиберных вешалок. Комнаты, произрастающие из коридорного ствола, тоже были неравнозначны: зал метров пятидесяти с панорамными окнами; зальчик метров тридцати, с высокими окнами и эркером; и небольшая квадратная кухня - с круглым столом посередине и кожаным диваном в углу. Над диваном висела картина с двумя сидящими на дереве сказочными существами: то ли птицы с женскими головами, то ли женщины с птичьими телами, Бахметьев так и не решил. Одна женщина-птица была черной, другая белой, у обеих - длинные волосы, серьги, бусы и что-то вроде корон. Назвать их счастливыми язык бы не повернулся, но и особо грустными они не выглядели. По крайней мере, одна из них.
Женщины на грани нервного срыва, так будет вернее.
- "Сирин и Алконост", - прерывающимся шепотом представил женщин-птиц молодой человек, с которым Бахметьев познакомился три минуты назад.
- Красиво.