- Ничего особенного. Она открывается не вовнутрь, а наружу, и доски были приколочены непосредственно к ней. Всего-то и нужно было, что открыть дверь изнутри и толкнуть вперед. Впустить девочку и снова закрыть дверь на ключ. Думаю, она знала похитителя. И была с ним заодно. И весь план с уходом в самом конце занятий был согласован заранее. Иначе никогда бы не покинула класс. Они точно были заодно. Во всяком случае, до того момента, как за ними захлопнулась дверь на чердаке.
- Ладно. Посмотрим, что там за чердак. Прямо с утра съездим с бригадой криминалистов и поищем улики. Какие-то следы должны остаться…
- Если только отпечатки. На ручке двери, ведущей во флигель. Я показывал фотографию девочки рабочим… там идут строительные работы, я говорил. Если бы Нику… похитили сегодня, было бы проще. Сегодня с утра они сняли двери, и лестничная площадка как на ладони. По квартирам в подъезде я тоже пробежался…
- Надо полагать, безрезультатно? - покачал головой Ковешников.
- Никто не видел ни девочки, ни единорога.
- Остаются камеры наблюдения на Кирочной. Но этим я займусь уже сам.
REMEMBERING. 5:14
2017. Сентябрь
LY и Яна Вайнрух
Стоя под душем, Бахметьев думал о Сирине и Алконосте. Вернее, о Сей-Сёнагон Мустаевой и Яне Вайнрух; кто из них печаль, а кто - радость и счастье, он так и не решил. Но в конце концов, это совершенно праздные мысли, обе красотки далеки от него, как жизнь на Луне. Он - не их печаль, а они никогда не будут его радостью и счастьем. Самое время позавидовать Пуспанену, беззаботному обладателю жены Екатерины Пуспанен, которая с легкостью находит ключи к любым сердцам, даже самым маленьким, самым непокорным, папочка, ты знаешь, как меня спасти.
Кто это сказал?
Никто.
Просто шумит вода, а Бахметьев страшно устал за сегодняшний день, вот ему и мерещатся тонкие голоса в тонких струях. Невозможно ежеминутно, ежесекундно думать о том, жива или нет Ника Шувалова, девочка девяти лет. И почему телефон Яны Вайнрух все еще вне зоны действия сети.
И еще чертов Коля Равлюк, пущенный в бахметьевскую берлогу из чувства сострадания и клятвенно заверявший, что не нарушит течение жизни капитана Бахметьева. Он и раньше не отличался особой аккуратностью, но теперь, пользуясь тем, что Женю накрыл вал работы, развел бедлам в местах общего пользования. Да еще понавез кошачьего и собачьего корма и складирует его в коридоре: каждый день прибавляется по одному мешку. Бахметьев подозревает, что экспедитор Равлюк банально подворовывает корма у своей работодательницы Элеоноры Борисовны Кройцман и пускает их налево. Но это не его, бахметьевское, дело.
А грязь в ванной - его.
В заплеванном зеркале над раковиной с трудом отражается лицо, а ведь совсем недавно зеркало было вымыто до блеска и насухо вытерто. Такой уж он человек, Бахметьев: в его голове может твориться черт знает что, но в доме все должно быть разложено по полочкам. Ванная - не исключение. И раковина, как составная часть ванной, - тоже. Отдельный стакан для зубных щеток (справа от крана), отдельный - для бритвенных станков (слева). Колину опасную бритву никто сюда не приглашал, ее место - в навесном шкафчике за зеркалом, таков был уговор. Кошачий лемур хорошо об этом помнит, а вот кошачье-собачий угодник - позабыл. Иначе бритва не валялась бы сейчас раскрытой в раковине. Да еще в таком неприглядном виде, с узким мазком красного на лезвии.
Очевидно, Коля порезался, когда брился.
Хоть бы ты себе всю рожу располосовал, - мрачно подумал Бахметьев и, подхватив коллекционный "Золинген" двумя пальцами, выбросил его под раковину, на кафель. Но легче ему не стало, и к тому же расхотелось спать. А ведь еще полчаса назад, до того как принять душ, он умирал, так хотел рухнуть в постель.
Чертов Коля, чертова бессонница.
Побродив по квартире еще минут пятнадцать и поняв, что не уснет, Бахметьев включил ноутбук. Исключительно чтобы полюбоваться на альпинистские очки "Джулбо", покупка которых все откладывалась и откладывалась в связи с низкой бахметьевской платежеспособностью. Кстати, о платежеспособности. Почему бы не вступить в сговор с Колей и не начать толкать корма вполцены сослуживцам-операм и прокуратуре заодно; и природоохранной прокуратуре, и транспортной прокуратуре, и уголовной канцелярии? Пара-тройка дней интенсивной торговой кампании, и к очкам "Джулбо" можно будет приплюсовать горные лыжи, личный подъемник и съемное шале в районе Куршевеля.
Мысль о личном подъемнике так развеселила Бахметьева, что он в голос рассмеялся и полез на Фейсбук. Что-то там ему приготовили забубенные группы "Ездуны" и "Автобыдло"?
Lukka Yarvolu принял ваш запрос. Теперь вы друзья на Фейсбуке.
Ух ты.
Надо бы еще освежить память. Кто такой Lukka Yarvolu? Кажется, карикатурная сетевая реинкарнация какого-то египетского бога с головой ибиса. Лучше бы это был зимородок. Или вязаная птичка-брелок. Или Сирин с Алконостом, настолько прекрасные по версии Васнецова и примкнувшего к нему Пуспанена, что вполне бы могли украсить собой жестянки с арахисовой халвой.
Додумать эту мысль Бахметьев не успел: на экран вполз квадратик личного сообщения. Писал Lukka Yarvolu:
Привет
После секундного замешательства Бахметьев ответил:
Привет. Говоришь по-русски?
Ты ведь не оставишь меня, любовь моя? Ты меня спасешь?
Не понимаю
Запертая комната.
Где вы?
Запертая комната.
Не понимаю
Папочка ты знаешь как меня спасти
По спине Бахметьева пополз холодок, а пальцы онемели. Во всяком случае, он не мог набрать ими ни одного слова. Оставалось только пялиться в зеленый кружок против имени, означавший, что Lukka Yarvolu все еще онлайн.
Где вы?
Зеленый кружок погас и, как ни всматривался в дисплей Бахметьев, больше не появился. Так. Он не должен сносить чат. Он оставит открытым ноут и немедленно позвонит Ковешникову. Пусть разбирается с этим. Приезжает сюда и разбирается. Потому что разобраться самому у Бахметьева точно не хватит клепки. А у Ковешникова, при всей нелюбви к нему прогрессивной правоохранительной общественности, куча клепок, сразу в несколько рядов, как у дредноута или субмарины, и каждую из которых можно задействовать по полной. Пусть приезжает сюда с "Маленькой ночной серенадой" под мышкой. Пусть.
Где чертов телефон?
Телефон нашелся через минуту, но лучше бы он не находился: в нем обнаружилось два пропущенных звонка от Яны Вайнрух. Звонки шли один за другим, с разницей в минуту. Очевидно, птица Алконост (все-таки - радостный, бубенцовый Алконост!) по нелепой случайности звонила в тот самый момент, когда Бахметьев был в душе. Обливаясь потом, непослушными пальцами опер набрал номер Яны и услышал уже привычное: "Телефон выключен или находится вне зоны действия сети".
Нужно звонить Ковешникову. Пусть поднимает технические службы, которые в состоянии отследить сигнал, даже если гребаный телефон вне зоны действия гребаной сети. Но вместо ковешниковского вылез совсем другой номер - мустаевский. Бахметьев понял это, когда на другом конце провода услышал голос Сей-Сёнагон, слишком бодрый для столь позднего часа.
Значит, можно не извиняться.
- Бахметьев.
- Что-то случилось?
- Мне нужен адрес загородного дома Яны Вайнрух.
- Что-то случилось?
- Пока не знаю. Возможно, ей угрожает опасность. - Тут Бахметьев вспомнил нелепый диалог на Фейсбуке, от одной мысли о котором у него сразу же затопорщились волосы на затылке, а во рту появился свинцовый привкус. - Возможно, девочке тоже.
- Я сейчас приеду, - после секундной паузы сказала Мустаева.
- Мне просто нужен адрес.
- Я приеду и отвезу вас. Вы все равно не найдете сами, к тому же ночью, - даже если будете иметь на руках двенадцать адресов. Вы ведь где-то на Сампсониевском?
- Все верно. Угол Нейшлотского.
- Еду. Через семь минут буду у вас.
Может быть, даже быстрее, учитывая не такое уж большое расстояние между Кронверкской и Большим Сампсониевским и ночное отсутствие машин. Бахметьев быстро влез в джинсы, натянул на голое тело свитер и выскочил в коридор, где было темно, как в заднице. Лампочка перегорела дней десять назад, но до сих пор никто не удосужился ее поменять. Правда, Коля заявил, что купил с десяток лампочек, причем энергосберегающих, и все, что требуется от Бахметьева, - вкрутить их, хотя бы одну, в старое бра возле входной двери. Конечно же, ничего подобного сделано не было, и сейчас Бахметьев пробирался по коридору едва ли не на ощупь: света от настольной лампы, оставленной включенной в комнате, не хватало. Оттого он и не заметил, как наткнулся на один из равлюковских собачьих пакетов, и тот с легким бумажным шорохом завалился. Такое за последние десять дней случалось несколько раз, и каждый раз сопровождался похожим шорохом. Но теперь пакету показалось мало: к характерному звуку рвущейся бумаги прибавился другой - как будто под дугой зазвенели бубенцы. А потом по жестяным козырькам над аптеками, оптиками и хычинными застучал град. А потом по морской гальке забегали птицы, и Ковешников принялся скрести свой шрам-уховертку.
Бахметьев никак не мог взять в толк, что вывалилось, выпрыгнуло из пакета - это явно был не сухой корм, легкий и невесомый. А что-то тяжелое и хрупкое одновременно.
Стеклянные шарики.
Света по-прежнему было слишком мало, чтобы увериться в этом окончательно, и Бахметьев бросился в ванную, включил там все лампы, зачем-то подобрал с пола Колин "Золинген" и вернулся в коридор.
Да, это были шарики. Те самые, малую часть которых они с Ковешниковым нашли в разрезанном горле Ольги Ромашкиной. И в разрезанном горле Терезы Капущак. И в разрезанном горле Анастасии Равенской. Ну, может, не совсем те; ведь те были присыпаны землей, а эти - совершенно чистые. Не помня себя, Бахметьев принялся кромсать "Золингеном" пакет за пакетом. И в каждом - абсолютно в каждом! - были шарики.
Содрав с вешалки куртку, он выскочил из квартиры.
* * *
- …Это здесь, - сказала Мустаева. - Эстонская, 14. Видите, место не очень гостеприимное, хотя совсем рядом два коттеджных поселка. И новый жилой массив через переезд. И фонари… Как не горели десять лет назад, так и не горят.
И хорошо, что не горят. Иначе они осветили бы сейчас лицо Бахметьева, опустошенное, смятое изнутри.
Бахметьев понятия не имеет, куда пристроить шарики, вот оно что.
Как увязать их и Колю Равлюка, симпатичного незлобивого парня, которого он знает так давно, что даже не помнит, как они познакомились. Одно можно сказать наверняка: это был спортбар. Или стрип-бар. С которыми Коля идеально монтируется, вступает в восхитительный симбиоз. Также Коля монтируется с продавщицами, официантками, личными тренерами по фитнесу; спортсменками-любительницами и профессиональными танцовщицами - от кизомбы до фламенко. Коля монтируется даже с пятидесятилетней Элеонорой Борисовной Кройцман, любовником которой был целых пять дней, а потом тупо не выдержал.
Лучше уж с пекинесом, веселился тогда Коля, с котиком-персиком.
Бахметьев не может судить объективно, он никогда не видел Элеоноры Борисовны Кройцман. И танцовщиц не видел тоже. И выступлений зомби-команды "Луч-Энергия", существует ли она в природе? Интернет-поисковики утверждают, что да.
Куда все же пристроить шарики?
И поездки с Колей на блошку, на Удельную, рядом с которой была найдена Ольга Ромашкина.
И фургон, оказавшийся неподалеку от оврага, где нашли Анастасию Равенскую. Коля развозит в фургоне корма кошечкам и собачкам; бегает пешком на пятый этаж с грузом в сорок килограмм и не жужжит, он отличный парень.
Нет. Фургон у Коли был раньше, а теперь он разъезжает на бахметьевском трудяге-"Хендае", как давно Бахметьев видел собственный автомобиль? В тот момент, когда передал Коле ключи и техпаспорт? Что случилось с ним потом? И что бы нашел Женя, загляни он случайно в салон или багажник? Но главное, куда пристроить шарики?
- …Я кое о чем умолчала, Женя. Но сейчас скажу. Когда мы были в "Диадеме", у Шувалова, и я хотела проводить Иванку… Помните, с полки свалилась статуэтка?
- Да.
- Это я уронила ее. А потом подняла. Просто потому, что хотела рассмотреть поближе. Я знаю эту статуэтку, она единственная в своем роде. Когда-то давно Яна привезла ее из Африки. Из глубинной Африки, куда не добираются туристы. Они знакомы.
- Кто? - Шарики еще стучали в виски, но Бахметьев честно пытался вникнуть в то, что говорит Анн Дмитьнааа.
- Шувалов и Яна. Думаю, они даже были близки. Та статуэтка - очень интимный подарок.
- Вы представляете себе схему дома?
- Да. В пятнадцати метрах отсюда - проход между участками. Так вы попадете на задний двор, забор там довольно хлипкий. Если дверь на кухню закрыта - запасной ключ лежит в ближайшем к двери цветочном горшке. Раньше в нем росли хризантемы. Что сейчас - не знаю. Может, и горшка не осталось. В таком случае… Как забраться внутрь дома, учить оперативника не надо.
- Пожалуй. Я справлюсь.
- Первый этаж - кухня, гостиная и подсобные помещения. Второй - библиотека и спальни. Лестница страшно скрипит. По крайней мере, десять лет назад скрипела.
Несколько секунд Мустаева вглядывалась в лобовое стекло, пытаясь разглядеть там хоть какой-то свет, хоть какое-то движение.
- Вы уверены, что там кто-то есть?
- Нет, - честно признался Бахметьев. - Совершенно не уверен. Дом может быть пустым. Тогда я очень быстро вернусь.
- И объясните мне, наконец, что происходит?
- Да.
- Оружие. У вас есть оружие?
- Нет. Мы же сдаем табельное. Но я что-нибудь придумаю.
…У Сей-Сёнагон отличная память.
Именно об этом подумал Бахметьев, когда оказался внутри дома. В горшке, где десять лет назад росли хризантемы, не оказалось ничего, кроме ключа, и вот теперь Женя Бахметьев стоит посередине первого этажа, на границе кухни и гостиной.
И сожалеет, что напрасно заставил волноваться птицу Сирин. Даже если волнение было мимолетным и продлилось не дольше десяти секунд. Хотя ему показалось, что Анн Дмитьнааа, скорее, испытала облегчение от того, что он сдал табельное оружие.
Какие бы эмоции это ни вызвало у Мустаевой - он солгал, пусть и невольно. У Бахметьева есть оружие.
Это обнаружилось случайно, когда он преодолевал тот самый "хлипкий забор". В кармане что-то звякнуло и, звякнув раз, больше не успокаивалось. Бахметьев не стал разбираться с курткой в темноте, лишь зажал рукой карман.
На границе кухни и гостиной лежит квадрат света. Он падает от стоящего на столе ноутбука. Сейчас на дисплее плавает заставка: черная птица с головой, покрытой красными перьями. Желтые лапы и вытянутый клюв дополняют картину. Если бы вязаную птицу-брелок оживить, она бы выглядела примерно так.
То, что звякает в кармане Бахметьева, - не брелок.
Еще сидя в мустаевском "Порше", он понял: с курткой какая-то лажа. То ли она жала в подмышках, то ли пахла не так, как пахнут остальные его вещи, то ли была слишком дорогой. Или слишком дешевой - в ситуации, когда жмет в подмышках, это не имеет принципиального значения.
Это куртка Коли Равлюка, вот оно что.
Спасавшийся бегством от стеклянных шариков Бахметьев снял с вешалки не ту куртку, не свою. И теперь в равлюковском же кармане что-то позвякивает.
Запустив руку в карман, он уже примерно знал, что увидит, когда вытащит ее. Так оно и получилось, и даже еще круче, еще убийственнее. В кармане лежал очередной Колин "Золинген", но не с белой костяной ручкой, как назойливый обитатель ванной, а с черной. Бахметьев не ко времени вспомнил, как они покупали этот чертов негритянский "Золинген": у какого-то псориазного старца в обветшавших перчатках-митенках, отчаянно и весело торгуясь и также беззлобно посылая по матери всех желающих. Тогда на хорошо наточенном лезвии "Золингена" не было красной полоски.
А теперь есть.
Это известие о Коле не сбивает с ног, как сбило предыдущее. Не сбивает с ног и то, что "Золинген" завернут в кусок ткани - красные маки на зеленом фоне. А бонусом идет пригоршня стеклянных шариков из другого кармана.
Весь успех раскрытия дела припишут Ковешникову. Да и плевать.
Бахметьев коснулся кончиками пальцев тачпада, и заставка ушла, открыв фейсбучную страницу с египетским богом на аватаре.
Привет, Lukka Yarvolu. Привет, Kolya Ravluuk.
Бахметьев улыбнулся Lukka Yarvolu, как старому знакомому, и помахал рукой окошку личных сообщений, где застыл их первый и последний диалог.
Привет
Привет. Говоришь по-русски?
Ты ведь не оставишь меня, любовь моя? Ты меня спасешь?
Не понимаю
Запертая комната.
Где вы?
Запертая комната.
Не понимаю
Папочка ты знаешь как меня спасти
Ника. Бахметьев слишком уж расслабился и едва не забыл о ребенке. Я, конечно, не папочка, но попробовать спасти стоит.
Лестница и впрямь оказалась скрипучей, и звуки, которые она издавала, были единственными в доме. Поднимаясь по ней, Бахметьев судорожно пытался вспомнить, какими видами единоборств владеет Коля Равлюк, какими приемами рукопашного боя, но ничего, кроме накачивания пивом в спортбаре, в голову не лезло. Как бы то ни было, лучше всего он управляется с бритвами, чертов маньяк.
- Эй! Чертов маньяк! - позвал Колю Бахметьев. - Поговорим? Почему бы нам тупо не поговорить?
Никакого ответа.
"Никакого ответа" продлилось ровно до того момента, когда Бахметьев вступил под своды библиотеки. Именно такой, какой она изображалась в фильмах про волшебные артефакты и путешествия во времени: масса книг, картин и антиквариата. И лишь один угол был свободен от этого душного скопления вещей.
И именно в этом углу, на фоне выбеленной стены, в глубоком кресле сидела Яна Вайнрух.
Бахметьев даже обрадоваться толком не успел, как и понять - угрожает ли что-нибудь Яне или она находится в безопасности. Наверное, все-таки угрожает, иначе она давно подала бы голос. Но она просто смотрит на него, склонив голову набок. Ресницы ее чуть подрагивают, а взгляд - внимательный и сосредоточенный, и ласковый одновременно. Наверное, именно с таким взглядом встречаются ее клиенты. Каждый из них, но прежде всего те, кто ходит к ней годами, не в силах соскочить с наркотика, имя которому - Яна Вайнрух.
Когда Женя Бахметьев успел стать наркозависимым?
Хорошо. Это была не птица. Это точно была не птица. Я не знаю, что это было.
Я помню девочку. У нее светлые волосы. И зеленое платье. На нем - красные маки. Маки.
Это не птица. Я не знаю, что это.
Мама никогда не спит. Она боится, что ночью из меня выйду второй я. Убегу в лес. И никогда не вернусь.
Я не знаю, что это.
Шух. Шух. Шух. Это у меня на лице. Черное, холодное. Растет. Шухшухшухшух. Это имя.
Адорабль. Оншонто. Адорабль. Оншонто.
Мама никогда не спит. Потому что я потерялся. И никогда не найдусь.