- Это не обязательно.
- Да, да, это не обязательно. Проходите, госпожа Бергман. Мы рады вас видеть.
Услужливый продавец сразу же переключил внимание на даму, хорошо понимая, кто в этой паре есть кто.
Руфина, не проявляя интереса к продавцу, прошла к секции белья и легкого платья. Сняла с демонстрационных стоек несколько блузок вместе с фирменными вешалками, вошла в примерочную кабинку. Задернула за собой розовую занавеску.
Шоркин остался неподалеку, не зная, что ему делать. Неожиданно раздался рассерженный голос Руфины.
- Ну, что ты там застрял? Кто мне скажет, идет вещь или нет? Зайди же.
Шоркин раздвинул занавески, вошел в кабинку и буквально остолбенел от неожиданности. В трех зеркалах - вид спереди и с боков - отражалась госпожа Руфина, раздетая по пояс. Он увидел её полную, близкую к перезрелости грудь, свободную от каких-либо оков и драпировок цивилизации, родинку посередине ложбинки, розовые окружья сосков. Увидел и застыл в растерянности.
- Тебе плохо? - Голос Руфины звучал насмешливо. - Попросить воды?
- Нет… - Он старался говорить потише, чтобы не слышал продавец, болтавшийся рядом. - Однако…
- Ах это! - Руфина повернулась к нему и ладонями приподняла обе груди. - Я не думала, что тебя это так смутит.
- Смутит? Нисколько. - Шоркин умел быстро принимать новые условия игры. - Если честно, то это просто восхитительно. Знаешь, примерно так же, как выйдешь из дома, а солнце тебе прямо в глаза. И сразу слепнешь. - Он легонько шлепнул её по упругим ягодицам. Подумал: а чем я рискую? Она сама напрашивается на ответное хамство, так пусть и получит. - Так мы примеряем?
- Мальчиша, не хамите. - В голосе Руфины забулькал уже знакомый ему смех. - Почему я тебя не знала раньше, не скажешь?
Она надевала и снимала блузки одну за другой. Крутилась возле зеркал, а Шоркин, увлеченный новой для него ролью камеристки при знатной даме, с удовольствием одергивал обновы, оглаживал их на спине хозяйки, касался её груди, талии, бедер. И не грубо, а легкими ласкающими движениями. Руфина смеялась. Ей нравилась эта игра. Она щекотала нервы, возбуждала, заставляла сердце биться сильнее.
Руфина купила сразу три новые блузки и яркий широкий, отчаянно модный галстук для Шоркина.
- Могу я тебе что-нибудь подарить?
Они вышли из "Магнолии" к стоянке автомобилей, которая обслуживала только посетителей магазина. Шоркин нес в руках свертки, играя роль галантного кавалера.
- Теперь я тебя просто так не отпущу. - Руфина не просила, приказывала. - Это все надо обмыть. Верно? Потом будем пить кофе, и ты посмотришь, как я буду выглядеть в этих вещах ещё раз.
- Может, и без этих вещей? - Шоркин проверял, до какой степени можно зайти в разговорах и отношениях с этой женщиной. Она приняла подачу спокойно.
- Может быть, и без них. Ты не испугаешься?
- Красота - страшная сила, но пугаются её одни дураки…
Городская квартира Руфины оказалась на удивление скромной. В кирпичном доме новой постройки она занимала всего один подъезд - пять комнат с двумя выходами на лестничную клетку четвертого этажа. Обе двери стальные, обтянутые пластиком. Одна - темно-синим, другая - темно-вишневым. На левой виднелся белый эмалированный ромбик с номером. На правой номера не было. Ничто не свидетельствовало о том, что оба входа ведут в одну квартиру.
Внутри помещение поражало отделкой, дорогой и элегантной. Здесь явно трудились мастера высокого класса, которые не брали социалистических обязательств сдать объект к общенародному празднику, а делали все с расчетом на качество.
- Шикарно. - Шоркин оценил увиденное самым высоким баллом. - Как в лучших домах Лондона. - Он сделал ударение на последнем "о" последнего слова.
Руфина изящество комплимента не оценила.
- Не остри, это тебе не идет. Лучше иди помой руки.
Ванную комнату Шоркин нашел не сразу. В поисках её пришлось пройти по коридору в конец квартиры, пока он не оказался возле нужной двери. Некоторые затруднения он испытал с краном умывальника. Блестевшее золотом устройство такого рода Шоркину ещё никогда видеть не приходилось. Он несколько минут простоял у раковины, разглядывая кран, угадывая, как пустить воду и превратить её из крутого кипятка в нормальную, комнатную. Добившись успеха, остался собой доволен. Устройство было простым, но додуматься, как им пользоваться, мог далеко не каждый. Вспомнились слова из старого советского фильма: "Ишь чего для себя напридумляла, буржуазия!" Он улыбнулся.
Ополаскивая руки, Шоркин прикидывал, как удобнее сделать хозяйке ручкой, пока их отношения не зашли дальше определенной черты, и при этом не уронить мужского достоинства. Судя по всему, Руфина его намеренно провоцировала на активные действия. И в принципе он сам был бы не прочь оказать внимание её прелестям, однако беспокоил вопрос: зачем это делается? Практика давно научила Шоркина остерегаться всего, в чем сразу было трудно разобраться.
Когда он вошел в гостиную, там уже приятно пахло свежеприготовленным кофе, а в уме уже сложилась удобная с его точки зрения фраза. Однако обстоятельства не позволили произнести её до конца.
- Мы выпьем? - спросила Руфина и, не ожидая ответа, наполнила два пузатеньких бокала коньяком.
- Я… - Шоркин начал заранее заготовленное оправдание, но хозяйка его прервала.
- Не надо, господин подполковник. Я знаю, что вы собираетесь сказать. Можете уходить, я вас не задержу.
В этом неожиданном переходе на "вы" она выразила холодное презрение. Шоркин почувствовал, что его заподозрили в трусости. Ничего не поделаешь, благоразумие и боязнь разделены едва заметной границей, не всегда видимой чужому взгляду.
- Тоже мне, бабка-угадка. С чего это ты?
Шоркин прошел к дивану и сел рядом с хозяйкой.
- Не надо. - Она посмотрела ему в глаза. - Ты испугался. Теперь выкручиваешься.
- Чего же я испугался?
Ему было неприятно, что она угадала его состояние.
- Того, что я не хочу лицемерить.
- Поясни, не понял.
Она подняла бокал, протянула руку в его сторону.
- Чин-чин.
Мелодично звякнул хрусталь.
Они выпили.
- И все же, - не отступал Шоркин, - объясни.
- Если бы я изображала перед тобой невинную целомудренность, ты бы распушил хвост павлином. Обычно вас, кобелей, распаляет сопротивление, и вы любыми средствами добиваетесь женщины. Это считается нормальным. Стоило поменять стереотипы, и ты собрался дать задний ход.
- Зачем же их было менять?
- Я не привыкла считать себя вещью, которую можно взять, поиметь, потом отбросить. Ты это почувствовал и испугался.
- Я?! - Шоркин подвинулся к Руфине, полуобнял её и притянул к себе. - Налить еще?
- Для храбрости? - Она глядела на него глазами, в которых искрился смех.
Шоркин встал, потянул её за руки и заставил встать с дивана.
- Сними платье, - предложил он полушепотом, приблизившись к ней вплотную.
- Есть вещи, которые женщина не должна делать сама…
- Какие, к примеру?
- Раздевать её должен любовник.
- Я уже назначен на эту должность?
- Это не должность. Это почетное право.
Руфина приподнялась на цыпочки, запрокинула голову, закрыла глаза и подставила ему губы для поцелуя. Он обнял её за талию, притянул к себе.
- Не пожалеешь?
- Ты опять испугался?
Медленными движениями пальцев, нащупывая пуговички, он стал расстегивать блузку. Потом распахнул полы и скользнул ладонями внутрь. Одновременно стал опускать её на диван.
- Не здесь, - сказала она упрямо.
- Почему?
Он не мог понять причину её внезапного сопротивления.
- Тебе хочется экзотики? Тогда спустимся во двор и сядем в машину.
- Прости, я не собирался тебя обидеть.
Она снова прижалась к нему, теплая, мягкая.
- Пошли в спальню.
Ее голос выдавал внутреннее напряжение. Спальня была просторной, светлой, со стенами, оклеенными обоями нежных розовых цветов с муаровыми блестящими разводами. Ковер, устилавший пол от стены до стены, гармонировал с цветом стен. Кровать, огромная, широкая, с высоким изголовьем, явно предназначалась не для банального сна, а для любовных ристалищ. Потолок - и это поразило Шоркина больше всего - был выложен зеркалами. Они населяли комнату множеством одинаковых беззвучно двигавшихся фигур.
Первая схватка жаждавших близости тел чаще всего сумбурна и быстротечна. Так натерпевшийся, истомившийся без воды человек, припав к ключевому источнику, первые глотки делает с жадностью, не ощущая ни облегчения жажды, ни истинной сладости влаги. И только напившись, он может наслаждаться водой, вкушать её прелести…
***
Аллигатор, а в уголовном просторечии кадровый преступник, Арсений Шуба всегда был оптимистом: и когда тянул первый срок, дрожа на морозе в сером ватничке на рыбьем меху в карьере "нерудных материалов", и когда в неимоверный зной дробил камень в щебенку для железных дорог - утирал соплящийся нос рукавом и говорил уверенно: "Ништо, будет и на моей улице праздник". Словно в воду глядел: на его улицу праздник пришел. И не просто праздник - фестиваль в несколько лет длиной.
Встретил Шуба недавно майора Карпухина. Был он в давние времена начальником ИТУ - исправительно-трудового учреждения, в котором Шуба мотал унылые дни, назначенные ему самым справедливым в мире советским судом. Силен был в те годы майор: близко не подходи, дышать на него не смей. Сапоги хромовые - на заказ сшитые. Тачал Федька-Сапожник, мастер модельной обуви. Сапожным острым ножом под горячую руку распорол он брюхо собственной бабе, чтобы с соседом Ерохой не путалась. От вышки Федьку спасло то, что баба живуча как кошка и выцарапалась из ямы, а муженек её продолжил шить сапоги и в зоне. Первые - майору Карпухину. С тупыми носками и шикарным офицерским скрипом. Что он там под стельку подкладывал - тайна мастера, но при каждом шаге прохаря скрипели, будто ступал майор по морозному снежному первопутку. Так его и звали в лагере - Скрип.
И китель у Карпухина был ладненький - словно влитой сидел на фигуре. И был майор перетянут поясом поперек живота и ремешком потоньше от правого плеча налево. Говорили лагерные знатоки, что в царское время портупея помогала поддерживать пояс на пузе, чтобы не сползал, когда на него цепляли полицейскую шашку - "селедку". Но в советской действительности шашек чинам МВД не полагалось, а портупея Карпухину нравилась, и он носил её, не снимая, как старательный конь свою упряжь.
Короче, было время, и был Карпухин законным литером - начальником всех попок, сидевших в бочках по углам зоны, а Шуба - обычным сереньким стырщиком, на которого попки из бочек поглядывали через прицелы "Калашниковых".
Только праздники для каждого в жизни приходят и уходят: то они на улице православной, то оказываются на иудейской. То раз в году легавые отмечают День милиции, а потом целый год после милицейского праздника в стране демократии, победившей власть, гудит, пьет и гужуется хива.
Смотреть на майора Карпухина Шубе было тошно (может, он теперь и полковник в отставке, хрен с ним!), но весь такой занюханный, потертый, должно быть, живет только на пенсию. Другой бы раз пальцы козой и в глаза:
"Здрасьте вам, гражданин начальник!", а тут прошел Шуба, даже пожалел человека: идет мимо нечто считавшееся когда-то майором, несет в авоське полбулки мандры - черного сырого хлеба местной городской выпечки. Не с той, видать стороны берег советскую власть майор, ой, не с той!
А на свое житье-бытье Шуба пожаловаться не может: не скрипит, а как по маслу катится: на водяру хватает, пожрать может вволю. Еще бы - мастер художественной резьбы по телу. Хоть пиской по морде чиркнуть в виде предупреждения на будущее, хоть перышко в бок или под лопаточку. Это для того, чтобы точку поставить в жизни того, кто предупреждений не понимает. Вот пришлось выезжать на Каменку. Три часа ожидания, взмах приправой - и готово: жмурик улегся, а в карман Шубы плюхнулась тысяча баксов. Ништо! И все шито-крыто, доволен заказчик и исполнитель-мастер.
Теперь наклюнулось новое дело. Это уже собственный бизнес, не заказной. Повезет - снимет Шуба банк на козырного туза и потечет на юга, прыщеватую задницу греть на солнышке. Хочешь не хочешь, а тот гребаный карьер дает о себе знать - поясницу к холоду ломит, мать её так!
Шуба стоял у стойки пивбара и досасывал третью кружку разливного жигулевского пива. Не спешил, коротал время в томительном ожидании. Где-то по городу Семка Винт водил китайца - денежного гусачка, черт знает с какой целью приехавшего из Японии. Впрочем, если точнее, не гусака, а лебедя. Так на Дальнем Востоке издавна называли китайцев, за которыми лихие люди вели охоту. Корейцы - те фазаны. "Наши фазаны - все партизаны: чуть война - фыр-р тайга!" Шуба вспомнил хохму и улыбнулся. Была ещё и такая, более современная: "Наши корейцы - все красноармейцы: чуть война - фыр-р тайга!" Почти одинаково, но не совсем.
Лебединая охота обещала быть прибыльной. Главное - провести её аккуратно. Ради собственного успеха Шуба всегда умел расстараться.
Он стоял, посасывая пивко, и не видел, что сквозь синий чад табачного дыма за ним следит пара внимательных острых глаз. Лунев на Шубу вышел без особых трудностей и второй день водил его по городу, намереваясь именно сегодня сквитаться за Бориса Прахова.
В пивной было душно. Воняло дрожжами, мочой и мужским ядреным потом. В стене в круглой дырке лениво крутился вентилятор, сосал дым и запахи, но высосать их никак не мог. Даже утром в пивной, когда за ночь чад рассеивался, кислый запах не исчезал.
Ага, наконец-то. В пивбаре появился Сенька Винт. Остроносый, как дятел, морда в синих прыщах. Руки длинные, словно у какой-нибудь шимпанзы - схватит, уже не вырвешься.
Огляделся Винт, увидел Шубу, протиснулся между столами. Толкнет кого-нибудь ненароком и тут же: "Пардон, мужик, извини, совсем не имел в виду". Вежливый, гад.
Лунев допил пиво, оставил кружку, подошел поближе к стойке.
- Где он?
Голос Шубы в гудении пивного улья совсем не слышен, если к нему специально не прислушиваться. Лунев улавливал все.
- В пельменной.
- Где Венька?
- Ждет с машиной. Там же, у пельменей.
Шуба одним глотком прикончил пиво. Тиранул по губам ладонью.
- Пошли!
Лунев, нагнув голову и ссутулясь, вышел за ними. Сел в "Оку". Куда ехать, он знал. Выскочил на Приморский бульвар, свернул в Якорный переулок, притормозил у пельменной и стал терпеливо ждать.
Вскоре в переулке появились Шуба и Винт. Шли размашисто, бодрым шагом, не проверяясь: знали - работают чисто, на хвосте у них нет и быть никого не может. Деловито вошли в пельменную, а через минуту ухе вышли. Приблизились к обшарпанной "Хонде", которая стояла у самого входа в забегаловку.
Лунев смотрел, не понимая, в чем дело. Неужели все сорвалось у вонючих шакалов? Нет, погодим. У них все идет путем.
Подталкивая в спину высокого китайца, из пельменной на улицу вышел милиционер.
- Сюда! - Шуба распахнул дверцу "Хонды", а милиционер с помощью Винта затолкнул китайца внутрь. Затем Шуба и Винт сели в машину сами. Милиционер огляделся, отряхнул ладони и спокойно пошел в сторону центра.
"Хонда", выстрелив синим клубом вонючего дыма, лихо тронулась с места. За ней покатилась неприметная в транспортном потоке "Ока".
На Магаданской у дома четыре "Хонда" остановилась. Это место Луневу уже было знакомо. На втором этаже загаженного котами подъезда проживала Дуся Рыбка - сожительница аллигатора Шубы.
Выдернув китайца из машины. Шуба и Винт повели его в дом.
Ровно пять минут ждал Лунев. Потом вылез из "Оки", запер дверцу и вошел в подъезд. Поднялся по лестнице на второй этаж. Замер возле двери с номером восемь, белой краской намалеванным на задрипанном коричневом дерматине. Прислушался. Внутри все было тихо. Достал отмычку. Покопался в замке. Дверь послушно приотворилась.
Лунев сделал шаг внутрь прихожей и неожиданно увидел перед собой лицо мужика, которого он не знал. Тот растерянно открыл рот. Лунев увидел в его пасти желтые зубы и черную дыру на месте переднего верхнего клыка. Мелькнула мысль: "сифилитик". И тут же он внутренне усмехнулся, подумав, что, к сожалению, СПИД не несет с собой таких явных следов разложения, и гнилушки во рту его не обозначают.
Судя по изумлению на лице мужика, тот не ожидал появления постороннего и не сразу решил, что делать. Его заминки Луневу вполне хватило. Скользящим движением он выдернул из кармана куртки руку с зажатым в ней газовым баллончиком. Спасибо Ермакову, который снабдил его зельем и предупредил, что оно не обычное полицейское, а сделано на Ближнем Востоке по заказу арабских террористов. Короче - фирма!
Баллончик удобно лежал в ладони, почти полностью скрытый в ней. Ноготь большого пальца приподнял черный предохранительный щиток, а подушечка нажала на красную кнопку разбрызгивателя. Маслянистая струя аэрозоля ударила прямо в нос громилы, запрыскала глаза, проникла в рот. Острый спазм перехватил дыхание, заставил мужика согнуться. Глаза "сифилитика" выкатились из орбит, он старался что-то произнести, но не смог и сразу начал валиться на спину. Левой рукой Лунев схватил его за ворот рубахи, пытаясь не допустить резкого падения, которое наделает шуму. Но удержать девяносто килограммов костей, кишок и нутряного сала оказалось не так-то просто.
С тяжелым глухим стуком "сифилитик" осел на пол. К счастью, шума никто не услышал. Из глубины квартиры доносился громкий шум. За закрытой дверью слышалась тяжелая возня, словно там передвигали мебель. Раздавались громкие, явно раздраженные голоса.
- Да вали его! Вали!
Сквозь грохот упавшего стула прорвался злой возбужденный бас:
- Он, гад…
Лунев перепрыгнул через "сифилитика". Ударом ноги распахнул дверь и оказался в просторной комнате с двумя окнами. Шуба и Винт в одних рубахах, которые уже несли на себе следы яростной борьбы - выдернутые из-под брючных ремней подолы, порванные рукава, оторванные пуговицы, - навалились на китайца, стараясь прижать его к обеденному столу. Однако китаец отчаянно сопротивлялся - размахивал ногами, брыкался, выкручивался, как уж, попавшийся в руки ловца.
- Стоять! Поднять руки! Всем!