Пичугин остановился от неожиданности. Нет, такого он допустить не мог. Как ни крути, а Ковалев – офицер ФСБ. Для чего ему нужно совершать столь чудовищную диверсию, обрекать на страшную смерть тысячи людей, ставить на уши весь город, ввергать его в ужас, панику, унижение? Ковалева завербовали враги? Возможно ли такое? С другой стороны, Лемех вызывал доверие. Все, что с ним было связано, казалось Пичугину очень и очень странным. Но несмотря на странности, старик возрождает к жизни Наталью. Без операции. Это ли не чудо? Он даже ее рану не осмотрел. Что позволяет ему совершать такое? Уж точно не магические способности, в них Пичугин не верил. На такие чудеса способна только наука, какие-то ее грани, неизвестные широкой публике. Но если так, если Лемех владел недоступной другим информацией, стоит ли с ходу отвергать его заявления по принципу "этого не может быть, потому что не может быть никогда"? Вряд ли. Имеет смысл его хотя бы выслушать.
– Вижу, я вас озадачил, молодой человек, – не без удовольствия заметил Лемех. – Думаю, настало время рассказать вам, откуда я знаю Ковалева и почему я о нем такого невысокого мнения. Впрочем, мое мнение не всегда было таким. Знакомы мы больше двадцати лет. Я в СССР и после перестройки, когда развалили Союз, был заведующим лабораторией в секретном институте. Он входил в комплекс, известный в мире как НИИ биофизики, там много отделов и лабораторий, а мы стояли особнячком. При этом, если наши научные работы не попадали под грифы секретности, нас в публикациях именовали сотрудниками НИИБФ. В конце восьмидесятых мы получили заказ на разработку устройства, которое должно повысить выживаемость бойцов спецназа. В случае ранения или даже гибели. Под грифом "Совершенно секретно", разумеется. Официальным куратором этого проекта по линии КГБ назначили Ковалева. Я собрал группу специалистов, биохимиков, химиков-полимерщиков, биологов самых разных специализаций, программистов, электронщиков. Основной костяк научной группы составляли три человека. Биолог Сергей Алексеев, программист Иван Зверев и я как руководитель проекта. По специальности я биофизик, поэтому мне доверили общее руководство. Остальные выполняли задания по участкам и сути конечного продукта не представляли.
– Устройство, повышающее живучесть? Погодите. Вы хотите сказать, что его удалось создать и оно придало живучесть Наталье? Поэтому она не погибла от смертельного ранения? Невероятно…
– Невероятным оно кажется, если не понимать принципа, – назидательным тоном произнес Лемех. – Название своему изделию мы дали в виде аббревиатуры АКСО, которая расшифровывалась как Автоматический Контроллер Состояния Организма. Сначала никто из нас не понял, насколько оно оказалось точным по смыслу, потому что первая модель, на старой элементной базе, именовалась АКСО-М, где последняя буква означала "микро". Но по мере перехода на новую элементную базу, Иван предложил поменять букву "М" на букву "Н", что означало "нано". Получился АКСОН. Вы знаете, что означает этот термин в биологии? Это нервная клетка нейрона, по сути, если говорить языком электроники, аксон является выходной клеммой. Аксон у нейрона всегда один и может быть очень длинным, нервные волокна представлены обычно именно аксонами. По ним нервные импульсы передаются от нервных центров к мышцам и другим эффекторам вроде желез и других приемных устройств, если так можно выразиться. Также аксоны передают сигналы от рецепторов в спинной и головной мозг. Важный элемент системы.
– Да, понимаю. – Пичугин кивнул и сделал добрый глоток чая из кружки.
– В общем, название нам понравилось. Вышло звучно, красиво и отчасти отражало суть проекта, хотя это в военном деле не приветствуется. Поставленной для устройства минимальной задачей являлось влияние на ряд физиологических параметров, таких, как повышение болевого порога до максимума без потери боеспособности и ускорение регенерации тканей. Но когда основная работа была выполнена и созданы первые образцы, мы поняли, что можем добиться большего. Тогда мы создали несколько новых, продвинутых прототипов, которые были способны, в случае смерти носителя, перехватывать управление центральной нервной системой, как бы заменяя ее управляющими импульсами, передаваемыми на живые аксоны организма. Оживить человека это не могло, мертвец оставался мертвецом, но включалась программа, которую мы в шутку окрестили "программа зомби". Тактический смысл этой программы заключался в максимально эффективном использовании мертвых тел во вред противнику.
– Вы серьезно? Это возможно? – Пичугин округлил глаза.
– В девятнадцатом веке люди так же вытаращивались, когда видели процесс гальванизации трупов, когда тела, уже окоченевшие, дергались под действием электричества. Но сегодня вам же это не кажется невероятным.
– Сравнили…
– Тут и сравнивать нечего, это, по сути, одно и то же. Только гальванизация, какой она была в девятнадцатом веке, это очень грубый, неизбирательный процесс. Там электричество воздействовало на целые группы нервных и мышечных волокон, поэтому вызывала лишь хаотичные подергивания. Но представьте, что будет, если внести в этот процесс высокую организацию, задействовав вычислительные способности компьютера?
– Ничего себе! – До Пичугина дошло, как это работает. – Вы подключались к отдельным нервным волокнам и избирательно воздействовали на мышцы путем банальной гальванизации трупа?
– Именно так. При этом компьютер позволял подавать электрические импульсы на аксоны с такой избирательностью и точностью дозировки, что мы смогли восстановить даже формулу шага и заставляли трупы бодро вышагивать, брать предметы, переносить их с места на место. Поначалу для этого требовался кабель, ведущий к компьютеру, потом всю систему интегрировали в компактное устройство.
– Вот это да! – оценил Пичугин.
– Но на практике, в боевых условиях, покойникам совсем не обязательно было копировать человеческую походку. Точнее, в этом не было, как выражался Ковалев, тактической необходимости. Погибший в бою солдат, оснащенный АКСОНом, должен был просто нанести максимальный вред противнику, а значит, кидаться на все, что движется. Простая задача, как вы уже понимаете. Но мы ее сами себе усложнили, создав для программы зомби поведенческую матрицу хищника. Скопировали движения тигра, льва, медведя, пумы.
– Зачем столько вариантов?
– В этом был смысл. Дело в том, что люди все разные. У одних больше развиты мышцы плечевого пояса, у других ноги. Кто-то больше весит, кто-то меньше. Поэтому матрицы различных хищных зверей рекомендовались к установке бойцам с различными конституционными типами. К примеру, вам бы я дал подпрограмму "медведь". У вас широкая кость, заметная физическая сила. Для астеника больше подошла бы кошачья подпрограмма, к примеру, пума или тигр. В условиях боя это оказывает на противника еще и психологический, деморализующий эффект. Представляете себе картинку? Противник упал, и вы полагаете его мертвым, но через пять минут он вскакивает и рвет вас руками и зубами.
– Черт возьми! – не сдержался Пичугин. – Мне не надо это представлять! Я это видел. Получается, что у Наташи установлен АКСОН? Но она же не труп, как вы выразились!
– Нет, конечно. Она оживает. Но какое-то время была трупом, и все это время у нее действовала подпрограмма с матрицей "пума".
"Вот почему она мне дикую кошку напомнила!" – понял Пичугин.
– Изделие пошло в серию? – решил выяснить он.
– Нет. Нам удалось к восемьдесят девятому году создать пробную партию изделий. И даже провести испытания в Афганистане, которые прошли более чем успешно. Мы ликовали. Все же, при всей технической простоте исполнения, это был прорыв. Не только программная симуляция простейших рефлексов на допотопной, в общем-то, аппаратной базе, но соединение этой эмуляции рефлексов с исполнительным механизмом, с телом. Иван Зверев, тайком от всех, установил один из прототипов своему сыну, Михаилу Звереву.
– Устройство вживлялось хирургическим путем? – уточнил Пичугин.
– Нет, в этом не было необходимости. Прототип имел дизайн большой таблетки. Проглатываешь ее, она попадает в желудок, там запускается программа. После этого устройство самостоятельно закрепляется на стенке желудка, интегрируется с нервными волокнами. После успеха мы начали готовить первую серию АКСОНов, две тысячи штук. Параллельно Иван Зверев доводил программу, и шла работа над более мощным процессором. Грубо говоря, мы работали сверх заказа, понимаете? Сверх спущенного сверху плана. Но в этом был смысл. Над страной уже вовсю восходила звезда надвигающегося капитализма, наш институт едва сводил концы с концами, денег не выделялось ни на что, а хоздоговор по программе АКСОН закончился. Мы решили подхватить веяния новых ветров и создать конверсионную разработку. Тогда это было модно. Ведь АКСОН имел огромный медицинский потенциал, из него можно было сделать гибрид автоматической диагностической машины и персонального лекаря, который, воздействуя непосредственно на нервные центры, вызывал бы рефлекторный лечебный ответ того или иного органа. Но это Ковалеву было совсем не нужно. Тут-то и начались неприятности. Точнее, началось все с трагедии. Ивана Зверева нашли мертвым в подъезде дома, где он жил. Официальная причина смерти – инфаркт. А ему не было пятидесяти. Его сын, Михаил, как раз проходил военную службу, десантником. Жена от нервного потрясения чуть следом не отправилась. Но в любом случае без Ивана работать было уже немыслимо. По крайней мере, я не представлял тогда, как это возможно. Подумав, я официально закрыл проект ввиду невозможности его развития, передал все материалы и партию образцов Ковалеву. Но ему этого оказалось мало. Он велел скопировать все исходные коды, снял все жесткие накопители с компьютеров и собственноручно просверлил их дрелью. Представляете?
– Да уж… – Пичугина в действиях Ковалева ничего не удивило, он никогда не отличался деликатностью.
– Мы были уверены, что Ковалев ничего не знал о наших конверсионных разработках. Оказалось, что он все знал. Надо было изначально это понимать, и надо было понимать финансовый потенциал проекта. Мы его представляли слабо, мы не торговцы. А вот Ковалев, похоже, сразу включил в голове счетчик купюр. Почти сразу из НИИ уволился Алексеев. Потом я узнал, что он был информатором Ковалева. Генерал вообще любил вербовать людей в самых разных областях, как я понял. Меня он пощадил, а остальные участники проекта об изделии ничего не знали. Думаю, генерал сохранил мне жизнь на всякий случай, если вдруг понадобится что-то доработать.
– Думаете, он убил Ивана Зверева? – с сомнением спросил Пичугин.
На его взгляд, Лемех строил свою теорию скорее на домыслах и ненависти к Ковалеву, на принципе "а кто же еще, если не он". Пичугин же от таких безапелляционных и бездоказательных суждений старался воздерживаться.
– Думаю, ответ на этот вопрос вы сами скоро получите.
– Из вашего рассказа?
– Нет, конечно. Из вашего личного опыта.
– Чем же все закончилось?
– Как-то раз Ковалев сообщил мне, что все документы и материалы, находящиеся в его распоряжении, пытались выкрасть. И обстановка, дескать, сложилась такая, что все, включая образцы, пришлось уничтожить вместе с похитителем. Признаться, у меня тогда начали возникать сомнения, так как это звучало не очень достоверно. Так или иначе, Ковалев не хотел подставляться, ему легче было свалить вину на меня. Он доложил о полном провале проекта, что наша группа не справилась с задачей и никаких прототипов не было создано. Естественно, это ударило по моей репутации, но я ничем не мог доказать обратного, так как все материалы передал куратору. Ковалев же ни на какие мои просьбы не реагировал…
"Понятно, почему старик его ненавидит, – подумал Пичугин. – Но ведь, возможно, и у Ковалева действительно ничего не осталось, чтобы предъявить начальству".
– Лабораторию нашу расформировали, – продолжал говорить Лемех. – Меня отправили на пенсию без всяких почестей. Я ушел на преподавательскую работу, и жили мы небогато. И вдруг однажды мне звонит Ковалев и задает странный вопрос, дескать, кому я дал АКСОН? Представляете? Я был в шоке, начал расспрашивать Ковалева, откуда стало известно о действующем АКСОНе. Он и рассказал, что ночью в морг поступил труп молодого человека, а через три часа этот молодой человек встает и уходит. Очевидцы сообщили, как в драке убиенный вел себя подобно животному, искалечив несколько человек. Он умер от ножевого ранения, а потом ожил! Сами понимаете, таких экспериментов мы не проводили. Никто не предполагал, что АКСОН может воскресить. Это оказалось, что называется, побочным эффектом. Понимаете? Ошибки не было, смерть Миши была официально констатирована. Мозг должен был умереть, и я полагаю, так и было. Но автомату без разницы, в него заложена программа – регенерировать, управлять сердцем, органами. Он и работал.
– Так вот в чем дело! Побочный эффект?
– Именно так, молодой человек. На восстановление Миши понадобилось несколько часов. Мозг восстановился, и память вернулась. Ему удалось добраться до дома, но на него начали охоту. С одной стороны, милиция, которая хотела закрыть дело о драке и убийстве, с другой – Ковалев, которому нужен был АКСОН из живого или мертвого Миши. Я Зверева перехватил, попытался поговорить. Но Ковалев дал команду меня убрать, а Миша спас. Прикрыл своим телом, потом голыми руками, точнее пластиковым ножиком, убил четверых оперативников Ковалева. Я был свидетелем этой картины. Точнее, это было при мне, но я не скажу, что видел, как Миша их убивал. Это происходило с такой немыслимой скоростью, что находилось за граню человеческого восприятия. Мы ведь способны воспринимать только около двадцати пяти изменений в секунду, а все, что происходит быстрее, сливается для нас в статическую одновременность. Лишь когда Миша останавливался на краткий мир, мое сознание воспринимало это как четкий кадр. Остальное размазывалось в глазах. Я и помню это как серию кадров. Он забрал у первого убитого оружие и, бах-бах, перестрелял остальных. На все ушло пятнадцать секунд. Со всеми перемещениями.
– Это невозможно, – засомневался Пичугин. – Связки не выдержат, порвутся. Инерцию массы никто не отменял.
– И я так думал! – Лемех довольно щелкнул пальцами. – Оказалось, они действительно находились в состоянии постоянного микроразрыва, но АКСОН, за счет его функции регенерации, моментально их восстанавливал и этим поддерживал в отличном состоянии. Соотношение "пролин – оксипролин" в коллагене было идеальным. А это, молодой человек, главная аминокислота, входящая в главный белок соединительной ткани – коллаген. Их два: коллаген и эластин. Один обеспечивает тянучесть, другой прочность.
– Понятно.
– А потом мы со Зверевым, ну, с Мишей, поехали в мой институт, пропуск у меня не отобрали, иногда приглашали консультировать. Я в лаборатории нашел Иванов тайник. Мне в голову раньше не приходило, что он все скопирует, корпуса, субстанцию, процессоры и элементы питания. И я тогда понял, что Иван все-таки не сам по себе умер. Кое-что из оборудования я выбросил через окно Мише и отошел в туалет, представляете? Старческая болезнь – аденома. Прихватило от волнения. И вдруг взрыв. Лабораторию разнесло в куски. Ковалев решил, что вместе со мной, тем более что за каким-то лешим в лабораторию пришел охранник с проходной и в этом взрыве погиб. Представляете? Я не стал доказывать, что живой. Мишу я разыскал, точнее, он меня нашел. И это при том, что взрыв он видел и был уверен, что я погиб, а потом вдруг раз и выжил. Как? Чистая мистика. Даже пытаться не буду объяснить. Ясно, что после оживления включились какие-то очень необычные способности. Мозг наш – это удивительный орган, который у всех людей используется не больше чем на десять-пятнадцать процентов. Похоже, АКСОН, восстанавливая нервные центры и кору мозга, подключает ранее не использованные участки. Вот все, что я понимаю.
Пичугин глянул на лежащую Наталью.
– Хотите сказать, что она после пробуждения приобретет сверхспособности?
– Я не знаю. – Лемех пожал плечами, – Это все непредсказуемо. Когда Наташенька проснется, станет ясно.
– А что было у Зверева? – спросил Олег.
– Некоторые функции я определил. Так, у него оказалась стрессоустойчивость в сотню раз выше обычной, надпочечники почти не истощались. Метаболизм переключался за доли секунд на экстремальный режим, как в том кафе, когда он оперативников Ковалева убил. А еще что-то уникальное с интуицией, как он сам объяснил. Он периодически видел события до того, как они случались. Иногда за несколько секунд, иногда за часы. Так он понял, что я жив. Не думаю, что тут что-то ирреальное, скорее он создавал образные модели вероятных событий и воспринимал это как пророческие видения, выбирая наиболее вероятные. Эдакий вживленный механизм "бритвы Оккама". Это понятно?
– Да. Наташа и до этого пугала меня своей логикой и умом.
Лемех посмотрел на часы, потом на экран – там фигурка человечка была почти вся зеленая, красно-оранжевые пятна сохранялись только в голове.
– Она минут через двадцать проснется, и ее надо будет покормить, – сообщил Лемех. – Восстановление сжигает огромное количество энергии, в основном жировой. А жира у нее почти нет. Вы же видели. Пойду приготовлю чего-нибудь мясное, кажется, антрекоты были. И компот нужен, из сухофруктов.
Лемех покинул лабораторию, загремел посудой на кухне.
Пичугин хотел было опуститься на место Лемеха, но посчитал это фамильярностью. Пришлось придвинуть к компьютеру стул, стоявший у микроскопа, а кружку поставить на край стола.
Он глянул на Наталью. До слов профессора он не мог сформулировать, в чем именно изменилась ее внешность, но теперь понял, что она именно похудела, хотя, казалось бы, куда еще? Было видно, что и глаза чуть ввалились, и румянец на щеках пропал, а под глазами, наоборот, обозначились синеватые тени.
С кухни донесся приглушенный расстоянием голос Лемеха:
– Понимаете, Олег, если бы подготовился к вашему визиту, я приготовил бы растворы и капельницы. А так придется по старинке восполнять повышенную потребность в энергии. К счастью, по всем параметрам, физиологический возраст Наташи сейчас любой специалист определит, как лет двадцать – двадцать пять, а это предполагает хороший резерв. У женщин, даже у стройных, но не страдающих дистрофией, в норме всегда есть месячный запас жирка. Это нормально.
Лемех вернулся в лабораторию и поставил перед Пичугиным тарелку с бутербродами. Пичугин сглотнул и вспомнил, что он крошки в рот не брал после выхода из редакции. От бутербродов хорошо пахло, на черном хлебе лежали ломти соленого сала с чесночком.
– Водки махнете граммов пятьдесят? – сощурившись, спросил Лемех.
– Надо бы, – согласился Пичугин, – Даже граммов сто, с вашего позволения. А то мозг уже не воспринимает реальность как реальность… Василий Федотович, Наташа сможет после пробуждения вести машину?
– Лучше нас с вами, – усмехнулся Лемех. – Ей хоть на гонки.
– Тогда налейте. А то аж внутри все трясется. Столько событий за такое короткое время!
Ледяная водка, настоянная на красном перце, пролетела по пищеводу, словно жидкий огонь, и растеклась по организму, наполняя его сладкой истомой. Голова приятно закружилась, сказывался эмоциональный и физический перегруз.
– Что случилось со Зверевым? – спросил Пичугин, чтобы не уснуть.