Дело в том, что, кроме "скользкости", Аню поразило еще и спокойствие Хованской по поводу ее алиби. Вдова даже не поинтересовалась, в чем, собственно, был изъян ее алиби…
В общем-то, совершенно неестественное в ее положении равнодушие. При том, что даже, как оказалось, в тихом болоте Дворянского союза вовсю курсируют сплетни о жене-отравительнице.
Она явно не водила Светлову за нос. Во всяком случае, отнюдь не тратила особенно много времени на то, чтобы доказать свою невиновность. А на пересуды-разговоры древних дворянских старушек ей было, судя по всему, глубоко наплевать. Ну а уж на заметки в газетах - тем более…
И это было, даже учитывая ее явно вздорный и в высшей степени строптивый характер, а также редкую неуправляемость, все-таки очень странно.
Ведь Инара Оскаровна, судя по всему, страшно эгоистична… Ей, конечно, наверное, многое в этой жизни по фигу, но никак ни ее собственное благополучие. Но при этом она так спокойна. Так неестественно спокойна, когда речь идет о ее алиби! А алиби-то и вправду так себе…
Докажи Ладушкин свою непричастность, и милиция мигом обратит свои взоры на веселую вдову. Что, собственно, такого уж непоколебимого в ее алиби?
Прилетела в Москву, вошла в квартиру, таксист поднялся вместе с ней… И обнаружила супруга. Депутат Хованский лежал бездыханным возле письменного стола… Снятая телефонная трубка так и осталась зажатой в руке… В трубке гудки.
Милиции удалось определить номер, с которого депутату позвонили…
В общем, из всех этих деталей, сообщенных Светловой капитаном Дубовиковым, проникшим по знакомству в "тайны следствия", вполне можно сделала вывод, что вся невиновность Инары, по сути дела, построена на приблизительном - ну, прикинули на глазок! - хронометраже. Посчитать минуты немного по-другому, и от ее алиби действительно ничего не останется.
Самолет с Хованской прилетел в Москву в девятнадцать тридцать, а приехала она домой - в половине одиннадцатого вечера. Объяснила милиции, что встретила знакомых в Шереметьеве - зашли выпить кофе. А потом уже она поехала домой.
А вот знакомые - что интересно! - не помнят точно - это-то милиционеры выяснили, - сколько времени они общались с Инарой Оскаровной за чашкой кофе: минут тридцать или, может быть, час?
Между тем она могла налегке, без багажа, поехать домой, зайти в квартиру, расцеловать ненавистного супруга - и, как была с дороги в шляпке и в перчатках! - мазнуть по трубке салфеткой, пропитанной этим самым "мгновенного действия" отравляющим веществом…
Ибо телефон звонит в квартире Хованских беспрестанно. Депутат мог взять трубку уже через несколько минут после того, как по ней провели ядовитой салфеткой.
А как она в свой дом могла войти незамеченной? Ну, парик или просто надвинутая на глаза новая, невиданная еще соседями шляпка, что угодно…
"Впрочем, надо этот момент еще прояснить: что там у них, консьержки или охрана…" - подумала Аня.
Затем Хованская могла вернуться в аэропорт - и далее все пошло в соответствии с ее словами. Она могла взять такси, багаж и снова вернуться домой к супругу… К супругу, который к тому времени уже лежал бездыханным.
Так все подозрительно кстати в ее показаниях: таксист-свидетель, разыгранное перед ним изумление…
В общем, достаточно повернуть дело таким образом - и все… От алиби вдовы останутся только рожки да ножки.
Пока милиция зла на удравшего Ладушкина, им не до Инары. Но если ситуацию изменить…
Вероятность, что Хованского убил Ладушкин, который, это следствию ясно, бывал в квартире Хованских и чьи "грациозные движения" запечатлела камера, ровно такая, как и то, что ядовитой салфеткой - волокна которой остались на трубке - воспользовалась безутешная вдова. Вот что получается при внимательном рассмотрении дела.
Все остальное от лукавого и построено только на том, что закон у нас что дышло… и милиция повернула его сейчас туда, куда у них и вышло. А вышло у них - против Ладушкина… Им, по обыкновению, лень шевелить мозгами, других забот хватает - поинтереснее…
Инара им Ладушкина подсунула, сдала с потрохами, они и рады - вцепились. Готовенький обвиняемый со всеми доказательствами - даже с пленочкой. Не надо суетиться… напрягаться на работе… это они всегда рады… одно слово, менты.
Однако повернись дело по-другому… Совсем Инара Оскаровна Хованская, получается, не застрахована от того, чтобы из свидетеля превратиться в подозреваемую. И конечно, вдова не может этого не понимать.
Тем не менее Хованская потрясающе спокойна и уверена в своей безнаказанности.
И это может означать только одно… Что у нее есть что-то еще. Какое-то безотказное стопроцентное доказательство того, что она, Инара Оскаровна, в этом деле ни при чем…
Как там она кричала этим дворянским бабушкам? "Да у меня есть такие доказательства, что вы и после смерти будете в гробу переворачиваться, вспоминая о том, что посмели меня оклеветать!" Кажется, так она сказала?
Стоп…
Есть пленка, доказывающая, что Гоша бывал в квартире Хованских и устанавливал там эти свои записывающие штучки… Так? Так! Пленка - это, безусловно, стопроцентное безотказное доказательство виновности… Или невиновности?
Есть пленка… Вот в чем дело… Есть еще одна пленка! У Инары Оскаровны Хованской есть еще одна пленка… Точно есть!
Никакие слова, никакие свидетели, никакие билеты на самолет не могут дать ей такой уверенности в своей неуязвимости… Только пленка.
Теперь становятся понятны слова Ладушкина "я словно боролся со своим отражением".
Как Инара Оскаровна сказала? "Поверьте, я знала своего мужа. Успех моей семейной жизни на том и основывался, что я всегда знала, что Федор сделает. И всегда - заметьте, всегда! - предупреждала его ход".
Вот что… Инара Оскаровна, оказывается, не дура… И она "знала своего мужа"… Два сапога пара. Она тоже наняла детектива! Еще до того, как Хованский обратился к Ладушкину. Превентивно. Чтобы ее детектив следил, не следит ли за ней детектив мужа… Вот такие вот нравы, вот такие вот отношения…
И, как всегда, Инара Оскаровна опередила своего мужа на один ход.
Да, скорее всего, именно так все оно и было. Ее детектив заменял отснятые пленки Ладушкина - своими.
И не все пленки Хованская оставила для милиционеров. Она оставила им лишь пленки Ладушкина, которые тот как отчет о "проделанной работе" сдавал депутату.
А последнюю пленочку, которая и зафиксировала самые последние события в квартире, накануне смерти депутата, - забрала.
Вот что она, оказывается, прикарманила… Не только деньги из сейфа! Но и эту последнюю пленку, вытащенную ею из камеры. Инара, как обычно, заменила ее другой, приготовленной для Ладушкина.
То, что бросало тень на Ладушкина, оставила, а то, что обеляло его, забрала.
Инара Оскаровна ведь злопамятна… И это была, по-видимому, ее месть Ладушкину. "А не выведывай маленькие женские тайны, сыщик-неудачник…"
Стало быть, есть такая пленка… И стало быть, что сверхважно, есть хронометраж!
Светлова грустно вздохнула, подытоживая свои умозаключения. Ей вообще теперь казалось, что в этом противостоянии - Хованская - Ладушкин - было все-таки довольно много личного.
Да, сначала, по-видимому, для Гоши это было обычной работой: следил, ловил… Как принято говорить: "ничего личного". Просто работа. А вот потом "личное", кажется, появилось…
Дело в том, что оба они, и Ладушкин и Хованская, представляли крайние точки зрения… И судьба позабавилась, столкнув этих двоих людей: словно пыталась выяснить, что же бывает, когда сходятся крайности?
То, что Ладушкин, не особо декларируя свои взгляды, как и полагается настоящему мачо, считал женщин "недочеловеками", не составляло для Светловой тайны…
Но дело все в том, что и Хованская, очевидно, отнюдь не причисляла мужчин к существам первого сорта… Возможно, даже и к второму сорту она их не причисляла.
Как всякая женщина, давно уже приобретшая привычку расчетливо использовать мужчин, она автоматически считала каждую повстречавшуюся ей новую "мужскую особь" глупее и слабее себя. Для нее это был своего рода спорт: отношения с мужчиной как способ переиграть сильный пол и доказать свое превосходство.
(В общем, не самая оригинальная точка зрения: "Все мужчины при ближайшем рассмотрении, разумеется, слабы и глупы… Весь их боевой вид лишь маскировка - внутри, под панцирем, они, как моллюски, маленькие, несчастные и слабые. Ну, что дураки, это само собой…" Светловой все чаще приходилось встречать женщин, рассуждающих именно так… В общем, чего только ни придумывают себе люди - каких только взглядов и убеждений! - чтобы не скучать.)
Поэтому, если мужчина не соглашался с такой "постановкой вопроса", отношения с ним у Хованской почти сразу превращались в дуэль.
Так скорее случилось у Хованской и с Ладушкиным.
Скорее всего, Ладушкина тоже раздражало, что он, такой самоуверенный, такой сильный, со всеми своими превосходящими силами, не может ухватить эту поблескивающую шкуркой ящерицу за хвост.
А Инару все это забавляло.
Почти не видя друг друга, они издали обменивались ударами и ходами.
Да, несомненно, Инару это здорово развлекало… Иначе зачем вся эта игра с заменой пленок? Никакой выгоды, никакой практической пользы она из этого не извлекала. Судя по всему, ей действительно нечего было скрывать от мужа…
Ответ в самом вопросе… Потому что игра!
Она нисколько не боялась, что "ее Федор", которого всегда опережала на ход, выведет ее на чистую воду…
Но затеять игру с ревнивым мужем и тем более с самоуверенным сыщиком Ладушкиным - и выставить их дураками! - в этом она не могла себе отказать.
Когда она меняла в спрятанных Ладушкиным секретных камерах пленки, заменяя их своими, заранее отснятыми: та же квартира, те же интерьеры, снятые с той же точки, - она, конечно же, прежде всего развлекалась.
Да уж, можно представить, как она веселилась, воображая при этом обескураженную физиономию Ладушкина, отсматривающего материал!
"Фу-у…" - это междометие вполне отражало главное впечатление Светловой от всей этой истории и этой человеческой компании. Какие-то необязательные несуразные вещи… У депутата глупая идея слежки за женой, у Ладушкина какая-то странная работа, у Инары Оскаровны очень странная игра… Ни у одного из них не было, в общем-то, стоящего мотива затевать всю эту кутерьму. Не было серьезной жизненной необходимости в это ввязываться - это был явно не тот случай, когда сами обстоятельства толкают людей на совершение поступка.
Все начиналось от скуки, с жиру, как у депутата и его жены, или от жадности, как у Ладушкина, и так далее…
А в итоге совсем не шуточная развязка. Убит Хованский. Несерьезная игра - и вполне реальный труп.
* * *
- Генриетта, вы когда-нибудь грабили квартиры?
- Нет…
- Хотите попробовать?
- Аня, это совершенно необходимо?
- Пожалуй…
- Это для дела?
- Ну если бы речь шла только об испытании вашего характера, я бы предложила вам "американские горки" в Парке культуры имени Горького. Но, увы… Нам действительно нужно с вами ограбить одну квартирку.
- Аня, но как я это сделаю?
- Только не вздумайте ссылаться на то, что вы никогда раньше этим не занимались… Я тоже, как вы понимаете, не домушник.
- Но…
- Думайте. - Светлова была неумолима. - В конце концов, это ваш муж попал в беду, а не мой.
Глава 3
В Люксембургском саду Гоша Ладушкин смахнул со стула непросохшие капли, оставшиеся еще от ночного дождя, и переставил стул из тени на солнце.
День выдался ясным и солнечным. Но это уже было осеннее солнце, и легкий ветерок тоже был осенним - пронизывающим и пробирающим понемногу, потихоньку до костей. Гоша последовал примеру соседей и постелил на ледяной стул толстый свитер.
Теперь этот любовно связанный когда-то для него Генриеттой свитер надежно согревал ему зад на сквозняке в Люксембургском саду…
А сама Генриетта была так далеко. Очень далеко. Их разделяло больше, чем пара тысяч километров. Их разделяла безнадежность, которая была теперь уделом Ладушкина.
Гоша пересчитывал в уме оставшиеся франки и оставшиеся дни, делил, умножал, складывал, вычитал…
И это была грустная арифметика.
Парочка наискосок расправлялась с содержимым пакета из "Макдоналдса".
Ладушкин вздохнул. Это было уже ему не по карману.
С невыразимой грустью Гоша припомнил цены московского "Макдоналдса". Эх, если к ушам Ивана Никифоровича да нос Ивана Ивановича… Жить бы в Париже, а цены чтобы были как в московском "Макдоналдсе".
Увы… Его уделом стали теперь китайские закусочные. Конечно, это сносно и, в общем, довольно вкусно. Но изо дня в день… Все же он не китаец.
Ладушкин задумчиво поднялся и не спеша прошелся между статуями, созерцая представителей семейства Медичи и размышляя о том, сколько же бродило по этим аллеям народу, начиная этак с одна тысяча шестьсот какого-то там года…
По сути дела, свое Глобальное решение Ладушкин уже принял.
До окончания его нынешней жизни отныне оставалось уже совсем немного… Ровно столько, сколько остается до окончания срока действия его заграничного паспорта. Пока паспорт действителен, Егор может отправиться на одну из парижских улиц - по известному ему адресу - и…
Потом, без паспорта, его уже там не примут.
Гоша поднял воротник куртки - ветер становился все прохладнее. И равнодушно отметил, что забыл на стуле в Люксембургском саду свой теплый синий свитер. Теперь, когда он принял Глобальное решение, вещи, окружающие его в этой жизни, даже самые любимые, к которым относился и синий свитер, перестали его волновать.
* * *
Более ужасного сна Генриетта в жизни своей не видела. Они стояли с Ладушкиным в каком-то темном глухом саду, и Гоша упорно пытался вернуть ей темно-синий свитер из толстой шерсти, который она когда-то для него связала и который он так любил.
А Генриетта почему-то хохотала - смеяться во сне - очень плохо, хуже некуда! - и просила свитер не возвращать.
- Да он мне больше не нужен, не нужен, не нужен… - бубнил ей в ответ Ладушкин.
А потом Ладушкин стал вдруг удаляться, уходя по глухой узкой аллее, которая отчего-то все сужалась и сужалась. И деревья, обступая Ладушкина, запутывали его ветками, укрывали листвой, затягивая, как в воронку, в свою зеленую гущу… А Генриетта бежала следом, пытаясь отыскать его в этом странном саду. И когда она наконец поняла, что не успевает и сейчас Ладушкин исчезнет, она перестала смеяться и закричала.
Она продиралась через эти заросли, ломая ветки… Но когда добралась до того места, где исчез ее муж, и протянула руки - ладони ощутили лишь холодный ледяной камень, а из листвы на нее глянуло слепое мраморное лицо. Она обнимала мраморную статую. Из тех, что украшают в дворцовых старинных парках аллеи. Она разобрала даже латинские буквы - надпись на табличке: "Мария Медичи. 16…"
Сон был длинный, запутанный… Но смысл его был ясен. Больше Генриетта Ладушкина никогда не увидит.
Конечно, Генриетта нервничала, когда началась вся эта история и Гоше пришлось уехать, и приходили из милиции… Она тревожилась, нервничала, плакала.
Но только сейчас, вернувшись из этого сна, из этого темного сада, где, как в омуте, исчез ее муж, она по-настоящему поняла, что на нее обрушилось.
Ее семья, ее брак, ее будущее переставали существовать.
Она проснулась с ощущением, что происходит что-то непоправимое, что она больше никогда не увидит мужа. И дело было не в том, что он уехал и не мог вернуться. В конце концов, она могла бы взять дочь и поехать к нему. Что-нибудь бы придумала.
Но предчувствие, ее интуиция, принявшие форму ужасного сна, подсказывали ей, что сейчас с ней и ее мужем происходит нечто непоправимое.
Гоша исчезал. По крайней мере, для нее. Исчезал, как он исчез в том темном саду.
И это было так нелепо и несправедливо… Ее счастливый брак, которому ничто не угрожало - ни охлаждение, ни измена, - разрушался столь внезапным и нелепым образом. И из-за чего?! Из-за смерти какого-то долбаного депутата с бородой, похожей на приклеенную.
К тому же она знала статистику… Сорокалетней женщине легче попасть в заложницы к террористу, чем выйти замуж. Генриетте было уже за тридцать…
Неужели ничего нельзя сделать?
Нет, смириться с тем, что "ничего нельзя сделать", рыжая Генриетта не могла никак. Надо продираться сквозь эти заросли, возникшие на ее пути, надо спасать свою семью.
И она поехала на эту треклятую улицу Молодцова.
Грабить квартиру покойника Хованского.
Вдовы депутата, насколько Генриетте удалось выяснить, в Москве не было. Отбыла из города на уик-энд.
Стоя рядом со своей машиной, Генриетта рассматривала возвышающиеся за забором башни "острова везения" на улице Молодцова и все больше приходила в отчаяние.
Это было невозможно… Легче ограбить Оружейную палату!
Ладушкин объяснил ей, на каком этаже находятся окна квартиры. И сейчас Генриетта, путаясь и трясясь от волнения, сделала несколько попыток отсчитать нужный этаж… Двенадцатый. Спасибо, что не тринадцатый!
Все остальные сведения о квартире Хованских Генриетта тоже выяснила во время электронного общения с супругом, умудрившись, впрочем, не открыть ему при этом цели своего любопытства.
Итак… Дом полузаселен из-за дороговизны квартир и удаленности от центра. При въезде на "остров" - охрана.
Начиная с пятого от края окна… это все окна Хованских. Генриетта подавленно вздохнула. В общем, можно было бы и не отсчитывать - это была единственная квартира в доме, где были открыты окна.
- Окна в лоджии открыты, - объяснила ей накануне неумолимая Светлова, тоже успевшая побывать неподалеку… - Разведка, мадам!
- Открыты?
- Да, представь… Что, в общем, большая редкость и необыкновенная удача для квартиры, оборудованной сплит-системой.
- А почему они открыты? - простодушно поинтересовалась Генриетта.
- Почему?! Ну, очевидно, потому, что квартиры, в которых находился покойник, нужно хорошо проветривать. Помнится, Инара Оскаровна пожаловалась, что ее "преследует запах". К тому же там, на "острове", такая охрана, что можно держать открытой даже дверь.
- Ясно.
- У тебя вообще-то… хороший вестибулярный аппарат? - почему-то спросила Анна.
- Не знаю… - растерянно пожала плечами Генриетта.
Теперь она смотрела на раскрытые окна двенадцатого этажа и понимала, что ей представилась возможность это выяснить.
Пока Генриетта отчаивалась и наблюдала и снова наблюдала и отчаивалась - рядом притормозила синенькая "Рено". Из окошка высунулась мужская голова… Глазки маслено поблескивают. Генриетта чертыхнулась… Все ясно: искатель приключений… Но, увы, не Ален Делон.
- Девушка, а вы правда рыжая? - начала свои немудреные заигрывания "голова".
- Чего?! - Генриетта, которой срывали, можно сказать, "оперативно-розыскное мероприятие", церемониться не собиралась.
- Я хочу сказать, вы точно не крашеная?
Генриетта оскорбленно отвернулась. Принять за крашеные - ее "рыжее проклятье", мучение ее жизни, наказание природы - копну буйных огненного цвета кудряшек? Это было чересчур… Да разве может женщина своими руками обречь себя на такое!