В сопровождении Барти, толстым черным пальцем указывавшего перепуганным конюхам на упущения, мы обошли всех лошадей на конюшне, а после отправились в дом выпить по рюмочке.
- Конечно, теперь все лошади миссис Кейвси считаются трехлетками, - сказал Аркнольд. - Тут возраст отсчитывается с первого августа, а не с первого января, как у вас.
Я кивнул.
- В августе на здешних ипподромах интересных скачек не будет. Так что, боюсь, вам покажется скучновато.
- Да что вы, мне тут ужасно интересно! - ответил я, не кривя душой. - А вы собираетесь выставлять лошадей миссис Кейвси на скачки трехлеток?
- Пока ей не надоест платить за содержание и тренировки, выставлять буду, - угрюмо сказал тренер.
- А если она решит их продать?
- Да она теперь за них почти ничего не получит!
- А если бы она решила их продать, рискнули бы вы купить кого-нибудь из них? - спросил я.
Аркнольд ответил не сразу. Он показывал нам дорогу в свой кабинет, квадратную комнату, заваленную бумагами, каталогами, заставленную шкафами с папками и жесткими стульями с прямыми спинками. Похоже, Аркнольд специально не старался создавать уют у себя в кабинете, чтобы гости не засиживались.
Я неблагоразумно повторил свой вопрос, и тренер гневно уставился на меня.
- Слушайте, сударь! - воскликнул он. - Мне ваши намеки не нравятся! Вы хотите сказать, что я нарочно проигрываю скачки, чтобы приобрести лошадей по дешевке, потом выставить их на скачки от своего имени, а когда они начнут выигрывать, продать на племя за хорошие деньги? Вы это хотите сказать, сударь?
- Ну что вы, ничего подобного я не говорил, - мягко возразил я.
- Однако же думали?
- Ну, возможно, - признался я. - Поставьте себя на мое место - разве, глядя со стороны, вы не подумали бы то же самое?
Аркнольд по-прежнему был мрачен, но гнев его постепенно улегся. Мне очень хотелось знать, отчего он так рассердился - оттого, что его оскорбило мое предположение, или оттого, что я был слишком близок к истине?
Данило, который во время обхода только и делал, что улыбался и отпускал жизнерадостные замечания, не обращаясь ни к кому конкретно, принялся успокаивать обиженного приятеля:
- Да брось ты, Гревилл, он вовсе не хотел тебя обидеть!
Аркнольд косо посмотрел на меня.
- Правда, брось! Тетя Нерисса небось попросила его разузнать про лошадей, если получится. Ее тоже можно понять. Обидно ведь тратить деньги на плохих лошадей, верно, Гревилл?
Аркнольд сделал вид, что понемногу успокоился, и предложил нам выпить. Данило широко, с облегчением улыбнулся и сказал что-то типа: "Ребята, давайте жить дружно!"
Я прихлебывал виски и внимательно смотрел на них обоих. Блестящий золотой мальчик. И угрюмый крепыш средних лет. Они оба пили, поглядывая на меня поверх рюмок.
Души обоих представляли для меня темный лес.
В "Игуана-Рок" меня ждало письмо, переданное с посыльным. Я прочел его наверху, у себя в комнате, стоя у окна, которое выходило на сады, теннисные корты и бескрайнюю южноафриканскую равнину. Начинало смеркаться, и скоро должно было совсем стемнеть, но уверенный почерк читался свободно.
"Уважаемый мистер Линкольн!
Я получил телеграмму от Нериссы Кейвси, в которой она просит меня пригласить вас на ужин. Мы с женой будем очень рады видеть вас у себя, если вы окажете любезность принять наше приглашение.
Нерисса - сестра жены моего покойного брата, Портии, и во время ее визитов в нашу страну мы с ней стали большими друзьями. Я счел нужным это объяснить, потому что мистер Клиффорд Венкинс из "Компании по распространению кинематографа", который весьма неохотно согласился дать мне ваш адрес, утверждал, что вы не принимаете частных приглашений.
Искренне ваш
Квентин ван Хурен".
За натянуто-любезными фразами письма чувствовалось раздражение, с которым оно писалось. Похоже, я был не единственным, кто ради Нериссы готов сделать то, что ему самому не очень-то по душе. Ну и, разумеется, суетливый Клиффорд Венкинс, который вечно берет на себя больше, чем следовало бы, отнюдь не улучшил дела.
Я взял телефон, стоявший у кровати, и набрал номер, напечатанный на бумаге для писем рядом с адресом. Трубку сняла женщина, негритянка, судя по голосу, которая сказала, что посмотрит, дома ли мистер ван Хурен.
Мистер ван Хурен решил, что он дома.
- Я звоню, чтобы поблагодарить вас за письмо, - сказал я. - И сказать, что я с удовольствием принимаю ваше приглашение отобедать у вас во время моего пребывания здесь.
Если ван Хурену угодно быть изысканно-вежливым, так и я тоже не лыком шит.
Голос у него был такой же твердый, как почерк, а тон - такой же сдержанный, как в письме.
- Это хорошо, - сказал он. Однако, судя по тону, он был не в восторге. - Я всегда рад сделать Нериссе приятное.
- Да, - ответил я.
Повисла неловкая пауза. Разговор увял.
- Я пробуду здесь еще полторы недели, до следующей среды, - сказал я.
- Понимаю. Да. К сожалению, всю следующую неделю меня не будет, а на субботу и воскресенье нас уже пригласили…
- Ну, тогда, пожалуйста, не беспокойтесь, - сказал я.
Он прокашлялся.
- А как насчет завтрашнего дня? - неуверенно спросил он. - Вы не заняты? Или, может, даже сегодня вечером… Я живу не так далеко от "Игуана-Рок". Впрочем, вы, наверно, уже приглашены…
Я подумал, что все завтрашние газеты наверняка будут украшены заметками о сегодняшнем происшествии с подружкой Родерика Ходжа. И завтра вечером миссис ван Хурен вполне может собрать у себя кучу гостей, которые мне наверняка будут не по душе. К тому же завтра вечером я договорился поужинать с Конрадом. Хотя это-то можно и отменить…
- Ну, если это не слишком рано, сегодняшний вечер меня вполне устроит, - сказал я.
- Очень хорошо. В восемь вам подходит? Я пришлю за вами машину.
Я положил трубку, уже сожалея, что согласился приехать. Нужен я ему как собаке пятая нога… Однако в противном случае придется провести вечер как вчера - в гостиничном ресторане, где на меня откровенно глазели из-за соседних столиков. Или попросить подать ужин наверх, в номер. И скучать в одиночестве, желая оказаться дома, с Чарли.
Дом, куда меня доставила машина ван Хурена, был большой и старинный. Все, начиная с мраморного крыльца, говорило о том, что в деньгах его обитатели не нуждаются. Огромный холл, с потолком, уходящим куда-то ввысь, и изящной колоннадой с арками вдоль всех четырех стен. Он был похож на маленький, но пышный итальянский дворик.
В холле меня встретили мужчина и женщина, вышедшие из двери в дальнем конце колоннады.
- Я - Квентин ван Хурен, - представился мужчина. - А это - Виви, моя жена.
- Очень приятно, - вежливо ответил я и пожал обоим руки.
На этом разговор заглох.
- Да… ну что ж, - сказал наконец ван Хурен, чуть заметно пожав плечами. - Проходите, пожалуйста.
Я прошел вслед за ними в комнату, откуда они появились. Здесь было светлее, и я смог как следует разглядеть ван Хурена. Сразу было видно, что это человек серьезный, с положением в обществе: его окружала аура всеведения, опыта и житейской мудрости, из которых и складывается настоящий авторитет. Поскольку я всегда уважал солидность и профессионализм, я решил, что ван Хурен должен понравиться мне больше, чем я нравлюсь ему.
Его жена Виви была совсем не похожа на мужа. Она выглядела изящной и элегантной, но в интеллекте явно уступала супругу.
- Присаживайтесь, мистер Линкольн, - пригласила она. - Мы так рады, что вы приехали! Мы с Нериссой очень близкие друзья…
У нее были холодные глаза и манеры опытной светской дамы. В ее тоне было куда меньше теплоты, чем в словах.
- Виски? - предложил ван Хурен.
Я сказал: "Да, спасибо", - и получил полный стакан воды, куда плеснули столовую ложку скотча.
- Боюсь, я не видел фильмов с вашим участием, - сказал ван Хурен. Судя по его виду, он об этом не жалел.
А жена его добавила:
- Мы вообще редко ходим в кино.
- Это очень разумно, - сказал я самым нейтральным тоном и сразу поставил хозяев в тупик: они не знали, как это понимать.
На самом деле с людьми, которые пытаются меня принизить, мне разбираться как-то проще, чем с теми, которые засыпают меня комплиментами. По крайней мере, я чувствую, что первым я ничем не обязан.
Я уселся на софу, обитую золотой парчой, и отхлебнул так называемого виски.
- Нерисса вам сообщила, что она… больна? - спросил я.
Оба неторопливо уселись. Ван Хурен отодвинул небольшую подушку. Для этого ему пришлось развернуться. Он ответил через плечо:
- Да, она нам недавно писала. Говорит, у нее что-то не в порядке с лимфатическими железами.
- Она умирает, - коротко сказал я и в первый раз увидел искреннюю реакцию хозяев. Они перестали думать обо мне. Они подумали о Нериссе. Ужас и горе, отразившиеся на их лицах, были неподдельными.
Ван Хурен так и застыл с подушкой в руке.
- Вы уверены?
Я кивнул:
- Она мне сама сказала. Ей осталось не больше двух месяцев.
- О боже! - сказала Виви. Ее скорбь проглянула из-под светского лоска, точно колючка из букета орхидей.
- Просто не верится! - воскликнул ван Хурен. - Она всегда была такой живой! Такой веселой! Такой энергичной!
Я вспомнил Нериссу, какой я видел ее в последний раз. Живость ее угасла, и сама жизнь уходила из нее капля за каплей.
- Она беспокоилась насчет лошадей, - сказал я. - Тех, что достались ей от Портии.
Но им было не до лошадей. Ван Хурен покачал головой, положил наконец свою подушку и застыл, глядя в никуда. Крепко сбитый мужчина, на вид лет пятидесяти, с пробивающейся сединой на висках. Когда он сидел в профиль, было видно, что нос у него с горбинкой, но не крючковатый. Решительные, хорошо очерченные полные губы. Руки с квадратными ухоженными ногтями. Темно-серый костюм, явно не из магазина готового платья.
Дверь из холла внезапно открылась, и в комнату вошли юноша и девушка, очень похожие друг на друга. На лице молодого человека - лет двадцати на вид - застыло угрюмое выражение молодого бунтаря, которому, однако, не хватает Духа покинуть богатый отцовский дом. Девушка, лет пятнадцати, отличалась наивной прямотой ребенка, которому еще не приходило в голову всерьез бунтовать против родителей.
- Ой, извините! - сказала девушка. - Мы и не знали, что у нас гости!
Она подошла к нам. На ней были джинсы и бледно-желтая маечка. Брат ее был одет примерно так же.
- Это мой сын Джонатан и моя дочь Салли, - сказал ван Хурен.
Я встал и пожал девушке руку. Ее это, похоже, позабавило.
- Ух ты! - сказала она. - Вам кто-нибудь говорил, что вы похожи на Эдварда Линкольна?
- Да, - ответил я. - Я он и есть.
- Кто?
- Эдвард Линкольн.
- Да ну? - Девушка всмотрелась внимательнее. - Ух ты! Господи помилуй! И правда!
Потом осторожно спросила, боясь, что я ее дурачу:
- Вы что, действительно Эдвард Линкольн?
- Мистер Линкольн - знакомый миссис Кейвси, - вмешался отец.
- Тети Нериссы? Ах да! Она однажды говорила, что хорошо с вами знакома… Она такая лапочка, верно?
- Верно, - согласился я, снова опускаясь на софу.
Джонатан посмотрел на меня в упор холодным, равнодушным взглядом.
- Я на такие фильмы, как ваши, не хожу! - доложил он.
Я вежливо улыбнулся и ничего не ответил. Это была традиционная фраза людей, желающих меня уязвить. Разные недоброжелатели вкладывали в нее разные дозы агрессии. Я ее слышал чуть ли не каждую неделю. И давно убедился на собственном опыте, что самое разумное - промолчать.
- А я хожу! - сказала Салли. - Я их целую кучу пересмотрела. А вы правда сами скакали на лошади в "Шпионе в тылу", как написано в афишах?
- Угу, - кивнул я.
Салли оценивающе посмотрела на меня:
- А с недоуздком не проще было бы?
Я невольно рассмеялся:
- Нет, не проще. Я знаю, в сценарии было написано, что лошадь очень хорошо слушалась повода, но на съемках мне подсунули тугоуздую.
- Салли у нас маленькая великая лошадница, - сочла нужным сообщить ее матушка. - Она выиграла приз по классу пони в Пасхальном шоу Ранда.
- На "Роедда-Риф", - уточнила Салли.
Это название мне ничего не говорило, но явно значило что-то важное. Все выжидающе уставились на меня. В конце концов Джонатан надменно сообщил:
- Это название нашей золотой шахты.
- Что, в самом деле? А я и не знал, что у вас есть золотая шахта!
Я почти нарочно произнес это тем же тоном, каким отец и сын сообщили мне, что не видели моих фильмов. Квентин ван Хурен уловил интонацию. Он повернул голову в мою сторону, и я невольно улыбнулся - одними глазами.
- Да, - задумчиво сказал ван Хурен, продолжая смотреть мне в глаза. - Понимаю.
Уголки его губ приподнялись.
- А хотели бы вы побывать на шахте? Посмотреть, как добывают золото?
Судя по удивлению, появившемуся на лицах остального семейства, это было равносильно моему предложению устроить пресс-конференцию.
- С превеликим удовольствием! - заверил я. - Честно.
- Я улетаю в Велком в понедельник утром, - сказал он. - Велком - это город, где находится "Роедда". Я проведу там всю неделю, но, если вы прилетите со мной в понедельник утром, то сможете в тот же вечер вернуться обратно.
Я сказал, что это было бы замечательно.
К концу обеда согласие между мною и семейством ван Хурен упрочилось до такой степени, что трое из них решили в субботу поехать в Джермистон, чтобы посмотреть на лошадей Нериссы. Джонатан сказал, что у него есть дела поважнее.
- Это какие же? - поинтересовалась Салли.
Джонатан не ответил.
ГЛАВА 7
Пятница оказалась бедна на сенсации, а потому газеты пестрели описаниями происшествия с Катей. Прессу нечасто приглашают на такое зрелище заранее, и потому в большинстве газет оно оказалось на первой странице.
Одна из газет бессердечно предположила, что все это было задумано заранее для подогревания интереса публики, только спектакль зашел чересчур далеко. Правда, в следующем абзаце это предположение опровергалось, но как-то неубедительно.
Читая газету, я задавался вопросом, сколько людей поверят именно этому. Вспоминая лукавую улыбочку Кати, я спрашивал себя, не могла ли она действительно подстроить это сама. Вместе с Родериком.
Да нет, вряд ли она стала бы рисковать жизнью. Или она не сознавала, что рискует…
Я взял "Ранд дейли стар", посмотреть, что они сделали с информацией, переданной Родериком, и обнаружил, что Родерик написал статью сам. "Глазами очевидца событий, нашего корреспондента Родерика Ходжа". Статья была не слишком эмоциональная, если учесть, насколько близко к сердцу принял это сам Родерик. Но именно он, более чем кто-либо, подчеркивал то, что сразу пришло в голову Конраду: если бы Катя не взяла у меня микрофон, током ударило бы меня.
Интересно, насколько этого хотелось самому Родерику? Начать с того, что тогда событие было бы куда занимательнее…
Криво улыбаясь, я дочитал статью до конца. В последнем абзаце сообщалось, что Катя сейчас находится в больнице и состояние ее удовлетворительное.
Я отодвинул газеты. Принимая душ и бреясь, я успел сделать два вывода. Во-первых, в том, что я сделал, не было ничего из ряда вон выходящего и все это совсем не стоит такой шумихи. А во-вторых, теперь мне будет еще труднее объяснить Нериссе, почему вместо доказательств я привезу ей одни только догадки.
Потом я спустился вниз, к столику портье, и спросил, не могут ли они упаковать для меня завтрак и нанять лошадь - я хочу провести день в седле в какой-нибудь приятной местности. Мне ответили: "Пожалуйста!", взмахнули волшебной палочкой, и часам к одиннадцати я уже ехал по проселочной дороге под ярким солнцем в двадцати пяти милях к северу от Йоханнесбурга на вышедшей в отставку скаковой лошади, которая знавала лучшие дни. Владельцы лошади мягко настояли на том, чтобы отправить со мной своего старшего конюха - а то еще заблужусь. Впрочем, конюх почти не говорил по-английски, а я вовсе не знал африкаанс, так что он мне совсем не мешал. Джордж был невысок, хорошо ездил верхом и то и дело расплывался в улыбке.
Мы миновали перекресток, на котором стоял одинокий лоток, нагруженный ананасами и еше какими-то ярко-оранжевыми фруктами. Продавец тоже сиял лучезарной улыбкой.
- Naartjies, - сказал Джордж, указывая на лоток.
Я знаками показал, что не понимаю. Все-таки иногда полезно быть актером.
- Naartjies! - повторил Джордж, спрыгнул с коня и подошел с ним к лотку. Я уловил тот факт, что Джордж собирается что-то покупать, окликнул его и выудил из кармана пятирандовую бумажку. Джордж улыбнулся, быстро сторговался и вернулся с огромной авоськой этих naartjies, двумя спелыми ананасами и большей частью денег.
Мы спокойно поехали дальше, остановились в тенечке, съели по ананасу, разделили пополам холодного цыпленка, которого я привез из гостиницы, и запили все это яблочным соком без сахара из банок, которые дали с собой Джорджу. Naartjies оказались чем-то вроде огромных мясистых мандаринов с зелеными пятнами на кожице. На вкус они тоже были как мандарины, только лучше.
Джордж устроился закусывать в тридцати шагах от меня. Я махал ему, чтобы он подсаживался поближе, но он не послушался.
После полудня мы много ездили рысью и легким галопом по жесткой, побуревшей от засухи траве. Наконец мы перешли на шаг, чтобы дать лошадям остыть. И тут впереди показались конюшни. Мы подъехали к ним с противоположной стороны.
За прокат лошади с меня взяли десять рандов. Но этот день стоил гораздо больше. Поэтому я дал Джорджу на чай пять рандов, хотя хозяева шепнули мне, что это чересчур много. Джордж одарил меня последней ослепительной улыбкой, сунул мне авоську с naartjies, и все трое дружески помахали мне вслед. Ах, если бы вся жизнь была такой естественной, такой простой и незамысловатой…
Проехав миль пять по дороге, я подумал, что, если бы это было так, я бы, пожалуй, помер от скуки.
Конрад приехал в "Игуана-Рок" раньше меня и сидел в холле.
Увидев меня на пороге гостиницы, он критически оглядел меня с головы до ног: пыльного, потного, с naartjies в авоське.
- Где тебя носило, дорогуша?
- Верхом катался.
- Какая жалость, что при мне нет моего "Аррифлекса"! - возопил он. - Какой был бы кадр! Ты стоишь спиной к свету, похожий на цыгана… и с этими апельсинами… Нет, надо будет это вставить в следующий фильм! Такие находки не должны пропадать.
- Рановато ты явился, - заметил я.
- А какая разница, тут дожидаться или где-нибудь еще?
- Ну, пошли наверх. Мне надо переодеться.
Он поднялся в мой номер и безошибочно выбрал самое удобное кресло.
- Хочешь naartjie? - спросил я.
- Я предпочел бы мартини.
- Ну так закажи.