Странно, но я продолжала думать о нем как о мальчике. Хотя Джеймс Марлоу, в этот самый момент сидящий в моей лаборатории, был уже почти мужчиной, во время описываемых событий ему было всего четырнадцать лет.
Есть ли в этом не то мужчине, не то мальчике что-то такое, что не видно глазу?
- Продолжайте, - сказала я, и он послушался.
- Я попытался убедить себя, что это… не… человеческие останки. Но стамеска, трубка, кошелек… э-э… обручальное кольцо…
Он чуть не плакал.
- Обручальное кольцо? - уточнила я. - Не помню, чтобы кто-то упоминал о нем.
- Нет, - подтвердил Джеймс. - Газеты не писали о кольце. Полиция считала, что это может быть убийством.
- Они так сказали? - переспросила я.
- На самом деле нет. Но я не дурак. Я был сообразительным мальчиком. Инспектор Кавендиш велел мне держать рот на замке, или он выпустит мне кишки наружу.
Инспектор Кавендиш - моя родственная душа. Несмотря на то, что новости о гибели Оливера Инчболда стали достоянием прессы, информация об уликах, на основании которых установили его личность, сохранилась в тайне.
И это очень любопытно.
Интересно, сам инспектор тоже замешан в этом деле? Нехорошо так думать о ближних, но так уж устроен мой мозг.
У автора "Лошадкиного домика" наверняка было достаточно денег, чтобы нанять парочку сообщников. Но где он взял труп? Если на самом деле случилось именно это.
Может, это звучит натянуто, но в анналах преступлений есть и не такие вещи.
- Расскажите мне об острове, - продолжила я. - Мистер Уоллес захочет узнать географические подробности. В романах важен антураж.
- Ну, он необитаемый, - сказал Джеймс. - Да, я бы сказал, заброшенный. Он всего в милю длиной и четверть мили шириной, и есть только два места, где может пристать лодка. На нем мало что сохранилось - кое-какие военные укрепления разных лет. Ну и птицы, конечно же. Там тысячи птиц.
Его глаза засияли.
- Вы очень любите птиц, да, Джеймс? - спросила я.
- Честно говоря, птиц я люблю больше, чем людей. Думаю, мистер Инчболд тоже, иначе он не поехал бы на остров.
Интересная мысль. Никто не упоминал, по крайней мере, я ни разу не слышала, чтобы Оливер Инчболд увлекался орнитологией. Или он приехал на Стип-Холм по другой причине, например для прогулки, и понял, что это идеальное место, чтобы разыграть свою смерть?
Или он спланировал все это, сидя в уютном кресле в Лондоне?
Говорят, у писателей дьявольски изворотливые умы, а у авторов детских книг особенно.
Что, если Оливер Инчболд срежиссировал свою гибель, даже не выходя из дома? Что, если он, словно кукольник или шахматист, передвигающий фигуры по доске, спланировал и осуществил свой замысел, даже не сняв тапочки?
Важный вопрос заключается в том, зачем?
Зачем человеку, у ног которого был весь мир, человеку, книги которого читали вслух в каждой детской, человеку, которого любил и стар, и млад, бросать все, что у него есть, и исчезать с лица земли словно фокуснику, испаряющемуся, как облачко дыма?
Или стая чаек.
Вот в чем вопрос, как выразился бы Гамлет.
Горжусь собой. Я наконец свела все дело к одному слову.
Зачем?
- Прошу прощения, - сказала я, постукивая карандашом по блокноту, - я задумалась. Давайте вернемся к чайкам…
Медленно, почти неохотно он извлек из внутреннего кармана пиджака белый конверт.
- Они жуткие, - сказал он. - Вы можете не захотеть…
- Жуткие - это мое дело, Джеймс, - возразила я. - Мистер Уоллес захочет знать все.
Я взяла конверт, открыла и вынула из него еще один конверт из кальки, в котором лежали фотографии и негативы.
Перебирая снимки, я не сдержалась и присвистнула.
- Да уж, - заметила я. - Ничего себе!
Фотографии, как предупредил меня Джеймс, были жуткими. И даже хуже, отвратительными.
Куча изрядно потрепанных лохмотьев, в прорехах и дырках виднеются кости; беззубый и безглазый череп.
- Глаза они съедают в первую очередь, - пояснил Джеймс. - Они их очень любят.
Я с умным видом кивнула и задумалась: интересно, зубы тоже съели чайки?
- Полиция видела эти снимки? - спросила я. - Вы упоминали фотографии в разговоре с репортером "Лондон Ивнинг Стандард". А также говорили о зарисовках.
- Я отдал им зарисовки, - сказал он.
- А фотографии?
Он отвел взгляд.
- А фотографии, Джеймс? - настойчиво спросила я.
- Он показался мне хорошим парнем, - сказал он. - Имею в виду репортера. Предложил мне сигарету. Я, конечно, отказался. Я рассказал ему о фотографиях, но только ему.
- Он попросил посмотреть?
- Нет. Он торопился вернуться в Лондон на встречу с другими журналистами. Кроме того, я их еще не проявил. Пленка была в фотоаппарате. У меня складной карманный "Брауни". Отцовский. Он носил его при себе всю войну, хотя личные фотографии были под запретом.
"Каков отец, таков и сын", - подумала я.
Я продолжала внимательно рассматривать фотографии.
- Очень хорошие снимки, - заметила я. - Вы сами их отпечатали?
- Проявил и отпечатал. Я рано получил значок фотографа и неплохо в этом разбираюсь.
Я положила фотографии обратно в конверт и взялась за негативы. На первый взгляд казалось, что они соответствуют фотографиям.
- Минуточку, - сказала я. - Негативов восемь, а фотографий всего семь.
- Да, - подтвердил Джеймс. - Один я испортил. Передержал. Готов был прибить себя за это. У меня была только одна катушка, и оставался один-единственный кадр.
Я снова достала фотографии и положила их над соответствующими негативами.
Одно место осталось пустым. Я подняла его на свет: темный, почти непрозрачный прямоугольник размером примерно два с четвертью на три с четвертью дюйма.
- Мало что видно, да, - заметила я. - Что на этой фотографии?
- Не помню, - быстро ответил Джеймс. - В любом случае, она не получилась.
Он не помнит? Бойскаут, поднаторевший в искусстве наблюдения?
За кого он меня принимает?
Я решила ничего не говорить. Вместо этого я поманила его указательным пальцем.
Я сняла два флакончика с полки, где стояли химикалии для фотографий.
- Полагаю, вы знакомы с восстановителем Фармера?
Выражение его лица дало мне понять, что нет. Тоже мне, обладатель значка фотографа.
- Ничего общего с толстыми фермерами, - продолжила я. - Он назван в честь Эрнеста Говарда Фармера, опубликовавшего эту формулу в 1883 году. Это раствор феррицианида калия…
Я взяла флакончик с ярко-красными, похожими на соль кристаллами.
Джеймс подошел поближе, заглядывая мне через плечо, - слишком близко, чтобы я чувствовала себя комфортно, с учетом того, что он может оказаться убийцей.
- Нельзя смешивать это вещество с кислотой, - продолжила я, - потому что в результате выделяется синильная кислота. Мы умрем на месте.
Эти слова возымели желаемый эффект. Джеймс торопливо отступил.
Я взяла еще один флакон, наполовину заполненный прозрачными кристаллами, напоминающими осколки льда.
- Тиосульфат натрия, - сказала я. - Обычный закрепитель.
- Это не кислота, нет? - уточнил он, делая еще один шаг назад.
- Нет, - ответила я. - На самом деле это противоядие от цианистого калия. - И добавила: - Пути господни неисповедимы. Пожалуйста, передайте мне вон ту емкость.
Я растворила три четверти чашки тиосульфата натрия в кварте воды.
- Это наш раствор А.
В другую чашку, наполовину наполненную водой, я добавила полунции феррицианида калия. Когда красные кристаллы растворились, жидкость стала желтой.
- Раствор Б, - догадался Джеймс.
- Вы быстро учитесь, - заметила я, подготавливая лотки и мензурки, и он засиял от гордости. - А теперь… четыре части раствора А… - я налила его в лоток. - И одна часть раствора Б…
Когда жидкость приобрела еще более глубокий желтый цвет, я подумала: интересно, Лилиан Тренч когда-нибудь так радовалась над своим ведьминским варевом?
- Это мощная штука, - продолжила я. - Мы разбавим ее капелькой воды, чтобы замедлить химическую реакцию.
Я взяла негатив фотощипцами, погрузила его в жидкость и начала аккуратно и непрерывно вращать.
- Ничего не происходит, - через несколько секунд заметил Джеймс.
Я извлекла негатив из лотка и поместила в емкость с водой.
Потом подняла на свет.
- Взгляните еще раз, - сказала я. - Прозрачность изменилась.
Негатив посветлел.
Снова восстановитель, опять вода… вращать… вращать…
Начала проявляться картинка.
- Это самая волнующая часть работы, - сказала я, но Джеймс был на удивление молчалив. - Все, хватит. - Я поместила негатив в закрепитель.
Хорошенько выдержав его и прополоскав в воде, я убрала свои химикаты. Господь ненавидит неряшливых химиков.
- О! - воскликнула я, поднимая негатив на свет. - Что это?
- Не знаю, - торопливо ответил Джеймс.
Мне показалось, я узнаю предмет, но я не хотела торопиться с выводами. Это же негатив: черное выглядит белым, и наоборот.
- Проявим и посмотрим, - предложила я.
- Нет, постойте, там ничего нет. Я вспомнил. Это фото моего скаутского ножа.
"Неужели, Джеймс, - подумала я. - Фото твоего скаутского ножа? Ты только что наткнулся на изуродованный труп посреди заброшенного острова и именно в этот момент решил сфотографировать свой любимый нож? Да ладно. Может, я девочка, но я не идиотка".
Я почувствовала себя, как сказала бы Фели, в тисках дилеммы. Мне отчаянно хотелось проявить негатив, но вовсе не радовала мысль оказаться запертой наедине с вероятным убийцей.
Темная комната находилась в задней части лаборатории и была, как и все темные комнаты, кромешно темной. Десять-пятнадцать минут, пока я буду проявлять негатив, я не смогу следить за ним. Могу ли я доверять Джеймсу в достаточной степени, чтобы оставить его одного в лаборатории, пока я контролирую процесс?
- Пойдемте со мной, - сказала я.
В темной комнате я приготовила проявитель и закрепитель. Ничего нового, я делала это сто раз.
Я включила лампу с безопасным фильтром и погасила освещение.
Мы тут же погрузились в кроваво-красный полумрак. Я оглянулась на Джеймса, дышавшего мне в шею.
Как умер тот, кого нашли на Стип-Холме? - подумала я. Его задушили? Сзади?
Я поместила негатив в фотоувеличитель.
Я знала, что тороплю события, но мне нужен просто более-менее читаемый снимок, а не произведение искусства, достойное выставки Королевского фотографического общества.
Джеймс был на удивление тихим, пока я занималась своим делом. Звук его дыхания заполнил всю комнату. Почему он так не хочет, чтобы я проявила негатив? Почему утверждает, что это просто фотография его ножа?
После экспозиции я снова поместила бумагу в фотоувеличитель и подождала, пока химикаты творили волшебство. Это заняло немного времени.
- Взгляните, - через несколько секунд сказала я. - Вот оно.
На фотобумаге проявился слабый отпечаток, постепенно обретая четкость.
У меня перехватило дыхание.
У Джеймса тоже.
Это была фотография ножа, и неплохая, надо сказать.
- Видите? - сказал Джеймс, облегченно выдохнув прямо мне в шею. - Я же говорил.
- Да, вы говорили, - сказала я, опуская снимок в чистую воду, а потом кладя в лоток с фиксатором.
Я с облегчением включила верхний свет.
- Уфф! Здесь жарко, - заметила я и вышла на благословенный свет лаборатории.
- Вы мне не поверили? - спросил Джеймс. - Я так и понял.
- Разумеется, поверила, - ответила я. - Но у меня разум ученого. Моим глазам нужны доказательства.
Я видела, что он надулся, как делают мужчины и мальчики, когда их ловят на обмане. И сделала вид, что ничего не заметила, как делают женщины и девочки, когда это происходит.
Осталось подождать несколько минут, и фотографию можно доставать из лотка с закрепителем.
Надо признать, что у меня на уме было кое-что еще. Рано или поздно мою работу увидит инспектор Хьюитт. Она станет уликой. Я хочу, чтобы он похвалил мои таланты фотографа.
Наверное, это глупо, но иногда остается только цепляться за глупости.
- Итак, - подытожила я, - посмотрим, что у нас получилось.
Я вынесла лоток из темной комнаты в лабораторию. Мы склонились над ним голова к голове.
- Видите, - повторил Джеймс, - я же говорил, это просто нож.
- Да, - согласилась я. - Нож. Нож с инициалами, выгравированными на ручке. - Я указала на них и громко произнесла: - О. И.
Оливер Инчболд.
19
Я медленно подняла глаза от погруженной в жидкость фотографии и встретилась взглядом с Джеймсом Марлоу.
Необходимости что-то говорить не было.
Каждый из нас понимал, что обман раскрыт.
- Вы меня разочаровываете, Джеймс, - сказала я. - Вы что, забыли первый закон бойскаута? Слову скаута можно доверять. Мистер Уоллес тоже будет крайне вами разочарован.
Я, конечно, перегнула палку, но это сработало. Я узнала правила бойскаутов, подслушивая на заседаниях в приходском зале Святого Танкреда, и никогда не думала, что они мне так пригодятся.
Его глаза наполнились слезами. Вмиг он снова превратился к мальчика, дающего обещания и нарушающего их.
- Я не хотел… - пробормотал он. - Просто…
Я вытянула руку, но не в жесте сочувствия.
- Дайте его сюда, - сказала я.
Бросив на меня взгляд исподлобья, Джеймс торопливо сунул руку в карман и положил предмет в мою ладонь.
Это оказалась стамеска, которую он мне уже показывал в вестибюле.
Я укоризненно взглянула на него и произнесла:
- Прекратите, Джеймс. Вы совершенно точно знаете, что я имею в виду.
Не в состоянии смотреть мне в глаза, он сунул руку в другой карман и достал то, что я хотела.
Я медленно прошлась по комнате, открыв два лезвия, ярко блеснувшие в луче солнца, упавшем в окно.
Именно это оружие убило мужчину на Стип-Холме? Теперь нет смысла переживать по поводу отпечатков пальцев. Если это и правда орудие убийства, Джеймс уже давно оставил на нем множество своих следов.
Я достала увеличительную линзу из ящика стола и внимательно рассмотрела нож.
- Фью! - присвистнула я. - "Картье", Лондон. У вас отличный вкус, Джеймс.
Я с первого взгляда определила, что чехол сделан из четырнадцатикаратного золота. На нем были красиво выгравированы инициалы владельца. Я поднесла нож к лицу и понюхала, потом постучала им по ладони. Мне на руку упали несколько темных крошек. Я еще раз принюхалась.
- Трубочный табак, - заключила я. - И если я правильно помню, вы не курите, так, Джеймс?
Джеймс кивнул.
- Позвольте предположить… - продолжила я. В искусстве детектива предположения не допускаются, но я наслаждалась собой, так что к черту правила. - Поправьте меня, если я ошибаюсь. Вы неторопливо прогуливались, наблюдая за птицами, наткнулись на труп, вернее, на то, что от него осталось, увидели в траве нож, подняли его, присмотрелись, прочитали имя производителя и прикарманили его.
Джеймс ничего не сказал.
"Правило номер одиннадцать, - подумала я. - Бойскаут упрям".
- Полноте, Джеймс, я бы сама поступила точно так же. Это же "Картье", бога ради!
Не уверена, что я поступила бы так же, честно говоря, но будем откровенны, золото есть золото.
Медленно и неохотно Джеймс кивнул, не в состоянии взглянуть мне в глаза.
- Я подумал, никто не узнает, - сказал он. - Простите.
Но я его не слушала. Мои мысли унеслись далеко вперед, оставив Джеймса Марлоу в пыли.
Если это карманный нож Оливера Инчболда, а в этом почти нет сомнений, как он оказался в траве рядом с телом пока еще не установленной жертвы?
Одно ясно совершенно точно: это слишком удобно.
Я вспомнила слова Клары. Они прозвучали у меня в голове: "Тетушка Лу сказала, что от него мало что осталось: несколько обрывков ткани, кошелек, трубка".
И ни слова о ноже.
Разумеется. Этого и не могло быть, не так ли? Джеймс уже прикарманил его.
И тетушка Лу, тетушка Карлы. Я чуть не забыла про нее.
Какую роль она сыграла в этой смертоносной драме? Ее призвали опознать тело, то есть останки.
Что она и сделала.
Неправильно.
Солгала она или просто ошиблась - ведь это, должно быть, ужасный стресс, - она видела лохмотья и останки и объявила, что они принадлежат Оливеру Инчболду.
И вскоре сама погибла в Средиземном море, ныряя с аквалангом.
- В тот день на Стип-Холме, Джеймс… вы видели кого-нибудь? Кого угодно?
Выстрел наугад, знаю.
Джеймс покачал головой.
- Клянусь, я был там единственным живым существом.
Разумеется. Я знала, что он не лжет. Тело явно находилось там какое-то время, до того как он его обнаружил.
Достаточно долго, чтобы чайки Стип-Холма оставили от него одни ошметки.
- Кстати, Джеймс, - продолжила я, - вы сказали репортеру, что, по вашему мнению, его убили чайки. Почему вы решили, что это мужчина?
Джеймс поджал губу, словно решал математическое уравнение.
- Из-за трубки, - внезапно ответил он.
- И перочинного ножа, - добавила я.
- Да, разумеется, и из-за ножа.
- Что ж, благодарю вас, - сказала я. - Вы очень помогли. Я передам эту информацию мистеру Уоллесу. Уверена, он свяжется с вами, если у него возникнут вопросы.
- Отдать вам нож? - спросил он.
- Нет, спасибо. Достаточно, что я его увидела.
Когда он ушел, мои мысли сосредоточились на Луизе Конгрив.
- …Алло, миссис Баннерман? Это опять Флавия де Люс.
- Флавия! Я так рада тебя слышать! Называй меня Милдред, ты забыла? Кстати, как обстоят дела с твоим новым хобби?
Милдред обладает острым, как бритва, умом и молниеносной реакцией.
- Вязанием на катушках? Мне кажется, я начинаю набивать руку. - Я подхватила ее игру, не моргнув и глазом. - Я распустила отцовский кардиган и делаю рождественских кукол для Фели и Даффи.
Сердитый щелчок на линии объявил, что мисс Рансимен прекратила подслушивать.
Несмотря на это, я была осторожна.
- Сегодня я еду в Лондон. Я бы хотела опять нанести визит вашей подруге, любительнице канареек. Как ее зовут… Конгрив? Я планирую сделать сюрприз тетушке Фелисити. Я так сочувствовала ей, когда умер Орфей. Она обожает бельгийских птиц, но я подумала, что могу удивить ее немецкой певчей птичкой из тирольских гор.
Все известные мне сведения о канарейках я почерпнула из нескольких принудительных просмотров тоскливого документального фильма, который время от времени крутили во время церковных праздников. Он назывался "Звездочка за решеткой: разведение канареек для забавы и ради заработка".
- Чудесно. Она будет счастлива. Я с удовольствием тебя повидаю.
- О, Милдред, - добавила я. - Я бы хотела также навестить того другого джентльмена - с Флит-стрит. Насчет клетки.
- Ты имеешь в виду Финбара Джойса?
- Прием. Прием. Вас понял, - сказала я. Просто не смогла сдержаться.