Когда я собралась выйти из машины, Милдред взяла меня за руку.
- Удачи, - сказала она, и я сжала ее пальцы.
На этот раз в поезде не было Доггера, и я сидела в одиночестве, уставившись на темнеющий пейзаж за окном.
На остановке перед Доддингсли в вагон вошли мужчина с дочерью, нагруженные красиво упакованными подарками. Когда они сели, он начал ей подробно объяснять, как поверхностное натяжение воды не дает некоторым видам насекомых тонуть.
Меня словно обдали ушатом холодной воды.
Разумеется, я подумала об отце. Сама того не желая, я слишком долго держусь от него подальше.
Почему? - задумалась я. Ради него или ради себя?
Почему я не взяла такси и не отправилась в больницу в Хинли? Почему я не вломилась и не потребовала, чтобы меня пустили к отцу? Как будто я раньше никогда так не поступала.
Это моя несостоятельность.
Несостоятельность в чем?
В любви?
В доверии?
В понимании?
Когда в голову приходят подобные мысли, мой разум превращается в утлое суденышко, носимое по огромному темному морю. У меня нет ни компаса, ни звезд, ни весел, ни паруса. Я предоставлена воле божьей… или судьбе… или року. Или кто там во вселенной отвечает за ход вещей.
В такие времена я могу только укрыться в царстве химии: единственном убежище во всем мире, где отношения вечны и неизменны.
21
Я засунула записку под дверь Доггера, в которой написала, что я вернулась домой в целости и сохранности, потом пошла в свою комнату и заперла дверь на задвижку. Вытащила стопку пластинок из-под кровати и начала перебирать их, сдувая пыль. Та, что мне нужна, конечно же, оказалась в самом низу.
Pavane pour une infante défunte, или "Павана на смерть инфанты" - это пьеса для фортепиано Мориса Равеля. Мне захотелось послушать ее, потому что она соответствовала моему тоскливому настроению.
Много лет назад, когда я была маленькой, Фели заставила меня лечь на диван в гостиной, закрыть глаза и сложить руки на груди. Всучила мне лилию и заиграла "Павану" в медленном темпе.
"Если ты пошевелишься, - сказала она, - нам придется начинать сначала".
Я включила граммофон, поставила иголку на пластинку и, когда из рожка полилась печальная музыка, встала вниз головой на кровати, положив пятки на стену, и занялась приведением мыслей в порядок.
До конца пьесы у меня есть около пяти минут.
Сначала подытожим известные факты.
Я обнаружила труп Оливера Инчболда, жившего под именем Роджера Сэмбриджа в Торнфильд-Чейзе. Судя по всему, писатель инсценировал свою гибель на заброшенном острове Стип-Холм в Бристольском заливе. Как он это сделал, кто ему помогал и причину этого поступка еще предстоит выяснить, но можно предположить, что он наткнулся на мертвое тело во время прогулки и решил воспользоваться подвернувшейся возможностью бесследно исчезнуть.
В конце концов, он сочинял сказки, не так ли? Он мог придумать такую штуку за секунду. Все, что ему было нужно, - выбрать среди своих вещей что-то, что позволит опознать тело, и оставить это рядом с трупом. Очень просто.
Его выдала стамеска. Она оказалось соломинкой, сломавшей спину верблюду. Излишняя деталь.
Оливер так хотел, чтобы труп приняли за него, что перестарался. Должно быть, он считал себя таким умным! Кто еще мог бы догадаться оставить указание на такое любопытное хобби, как резьба по дереву?
Какая удача, что у него при себе оказалась стамеска!
Разумеется, он не предполагал, что на месте преступления объявится любопытный Джеймс Марлоу, который прикарманит две важнейшие улики.
Судя по фотографиям, череп был беззубым. Бродяга Уолтер Гловер, наверное, носил вставную челюсть, а Оливер Инчболд унес ее отсюда, чтобы затруднить идентификацию тела.
Я задумалась о том, куда он девал вставную челюсть. Скорее всего, выбросил в мусорное ведро, и она исчезла неведомо где. Может быть, в далеком будущем ее обнаружит какой-нибудь археолог.
Во время осмотра тела я выяснила, что сам Оливер имел комплект прекрасных и наверняка весьма дорогостоящих зубов.
Интересно, инспектор Кавендиш из полицейского участка в Сомерсете задумывался, как чайки ухитрились выдрать все зубы изо рта знаменитого писателя? Может, и да, только он оставил свои догадки при себе и за минувшие годы не обмолвился ни словом.
Тем не менее сохранялась вероятность, что Джеймс Марлоу прикарманил в качестве прискорбного трофея даже зубы, как он поступил с перочинным ножом. Насколько я знаю, у скаутов есть знак отличия под названием "Сборщик улик".
По личному опыту знаю, что случаются и более странные вещи.
Кто еще мог быть на месте происшествия?
Вызвали ли тетушку Карлы Луизу на голые скалы для опознания тела или дело было в морге, на столе из нержавеющей стали, и перед ней эффектно сдернули простыню и все такое?
Теперь, если хорошенько подумать, как она смогла идентифицировать тело, если не по вещам? Ведь от него так мало осталось.
Может, полиция решила, что из всей семьи и знакомых Инчболда только она обладает достаточно крепким желудком, чтобы вынести подобное зрелище.
Теперь уже и не выяснить. С тех пор тетушка Лу присоединилась к Уолтеру Гловеру и Оливеру Инчболду где-то в неведомых далях, и, может быть, в этот самый момент они смотрят с небес и со смехом подталкивают друг друга в ребра, наслаждаясь моим замешательством.
А еще есть Финбар Джойс. Финбар, который отправился поездом в Уэстон-супер-Мэр, а потом лодкой на Стип-Холм. Когда он приехал на остров, останки уже находились под охраной полиции и украсть что-то было невозможно.
Были ли на месте происшествия другие репортеры? Должно быть, да, но Финбар, которого послал в путь его хозяин лорд Раффли, наверняка был первым.
Что общего между трупом на Стип-Холме и телом Оливера Инчболда, он же Ричард Сэмбридж?
На первый взгляд почти ничего: один представлял собой просто кучу костей на скале, а второго повесили вверх ногами на двери, и выглядел он совершенно здоровым человеком, вот только мертвым.
Мысленно я вернулась к Хилари Инчболду, сыну погибшего. Во время смерти отца он явно был где-то неподалеку, вернее, в "Тринадцати селезнях".
Или даже ближе. В доме Лилиан Тренч он явно не просто редкий гость, а ее дом находится рядом со сценой убийства.
Если у кого-то был мотив для убийства Оливера Инчболда, то это у его сына, которого в детстве жестоко избивал отец. Образно говоря, это было бы око за око, зуб за зуб.
А как насчет Карлы?
Даже несмотря на рассказ о том, что викарий с женой отправили ее извиняться за изуродованные мизерикордии, я не могла найти объяснения, как ее экземпляр "Лошадкиного домика" оказался в спальне покойного писателя.
Единственная понятная причина была совершенно немыслимой.
И еще оставалась сама Лилиан Тренч, имя которой постоянно всплывало в этом деле, как порченое яйцо в миске с водой.
В этот момент "Павана на смерть инфанты" закончилась.
Игла патефона заскрипела, и я опустила ноги на кровать.
Общеизвестно, что стойка на голове стимулирует не только интеллектуальные способности, но и пищеварительную систему. И я, как бы выразиться поделикатнее, ощутила зов природы.
Я скатилась по лестнице к туалету, расположенному на лестничной площадке, и схватилась за ручку.
Дверь оказалась заперта.
- Кто там? - испуганно спросили изнутри.
Это была миссис Мюллет.
- Флавия, - ответила я.
- Не входи, милочка, - сказала она. - Я тут кое-чем занята.
- Ладно, извините.
Никогда не знаешь, что сказать в подобной ситуации, но некоторые из нас разработали стратегию, которая работает всегда.
- Мне надо узнать о Лилиан Тренч, - сказала я слишком громко, как будто миссис Мюллет находится в Африке, а не по ту сторону тонкой фанерной двери. - Откуда вы узнали, что она ведьма?
Повисла короткая пауза, потом миссис Мюллет ответила:
- Потому что я слышала это от моей подруги миссис Уоллер, вот почему.
- А откуда узнала миссис Уоллер? - настойчиво спросила я.
- Из уст этой самой женщины, вот откуда.
- Лилиан Тренч сказала миссис Уоллер, что она ведьма? Имею в виду, что она сама ведьма, Лилиан, а не миссис Уоллер?
- Верно, милочка, - отозвалась миссис Мюллет. - А теперь уходи. Я скоро выйду.
Ситуации вроде этой приводят к детективным подвигам.
Совершив гигиенические процедуры, как говорит Фели Дитеру, когда хочет навешать ему лапшу на уши, я спустилась вниз.
Хотя уже давно стемнело, у меня еще были дела. Я просто не могла позволить, чтобы инспектор Хьюитт опередил меня и присвоил себе все лавры.
Но сначала, как говорят в кино, надо обеспечить себе чистый отход. Последнее, что мне нужно, - это Ундина, которая будет болтаться у меня на хвосте.
Не стоило беспокоиться. В доме царила идеальная тишина.
По правде говоря, я наслаждалась этой новообретенной свободой уходить и возвращаться по своему усмотрению, и легкое чувство опасности, появлявшееся у меня во время одиноких прогулок по деревне в темноте, придавало остроту происходящему, как перец блюду.
- Давай, "Глэдис", - прошептала я, открывая дверь в оранжерею. - Кто-то творит черные дела, и нужны наши услуги.
Дул сильный ветер, отполировав обледеневшую дорогу до состояния стекла. Светила белая яркая луна, превращая знакомый пейзаж в фантастическое стеклянное королевство.
Морозный воздух способствует ясности мышления, и по пути я обдумывала слова миссис Мюллет.
Зачем Лилиан Тренч объявила, что она ведьма? По словам миссис М., она заявила это миссис Уоллер прямо в лицо. Так сказать, проявила инициативу.
Одинокая женщина, живущая в коттедже, вряд ли спровоцирует волну деревенских сплетен без серьезной на то причины.
Есть только одно объяснение: она хотела отпугнуть людей.
Но зачем, спросила я себя, ей это надо?
Чтобы они держались подальше от нее, разумеется. Другого логичного ответа нет.
А зачем ей надо было, чтобы от нее держались подальше?
Мне показалось, я знаю почему.
Но единственный способ узнать это наверняка - это спросить ее. Один вопрос - и дело в шляпе. По ее реакции я сразу пойму, права я или нет.
Я на секунду оторвала руки от руля "Глэдис" и обхватила себя. Горжусь собой.
Отец бы тоже мной гордился.
Подъехав к Святому Танкреду, я спешилась и перевела "Глэдис" через дорогу. Земля была очень скользкой, и я опасалась упасть. В нынешние времена удача де Люсов закатилась, не стоит рисковать. Сломанная рука и нога, если не что-то похуже, будут последней соломинкой.
Когда я осторожно пересекала дорогу, справа от меня на главной улице вспыхнули фары. С востока приближался автомобиль.
Не знаю, что заставило меня так поступить, но я подхватила "Глэдис", осторожно внесла ее в ворота и спрятала за каменной стеной. Присела, едва осмеливаясь дышать.
Не могу позволить, чтобы меня обнаружили и подвергли допросу.
Машина подъехала и сбросила скорость, у меня замерло сердце. Глядя сквозь расселину между камнями в верхней части ограды, я увидела знакомый синий "Воксхолл" инспектора Хьюитта.
Он меня заметил? Фары высветили меня? Не знаю.
Я съежилась в темноте, пытаясь уменьшиться в размерах.
"Воксхолл" не остановился полностью, он медленно, дюйм за дюймом, ехал по скользкой дороге.
Я рискнула выглянуть за забор.
Я не успела рассмотреть водителя, но в свете луны смогла рассмотреть вытянутые белые лица пассажиров на заднем сиденье.
Хилари Инчболд и Лилиан Тренч.
Оба они были бледны как смерть.
Спустя целую вечность "Воксхолл", аккуратно миновавший опасный ледяной участок, набрал скорость и унесся в сторону Хинли.
- Тысяча чертей! - сказала я. Возможность упущена.
Теперь я не смогу допросить эту женщину. Инспектор Хьюитт опередил меня.
Он явно пришел к аналогичным выводам о смерти Оливера Инчболда, он же Роджер Сэмбридж, и произвел аресты.
Несмотря на это, я не сдержала улыбку.
Мне оставалось только вернуться в Букшоу и прочитать обо всем в утренних газетах.
Знает инспектор хотя бы половину? - задумалась я.
Придется подождать выхода "Хроник Хинли".
Когда я выходила из ворот, ветер донес до меня слабый звук. Кто-то стонал за моей спиной на церковном дворе, и это был не ветер. Но исходит ли этот звук из человеческого горла, я не поняла.
Обычно на кладбищах я не нервничаю; на самом деле, среди мертвецов я провела самые приятные часы в жизни. В конце концов, они безобидны.
Почему же у меня волосы встали дыбом? Почему все инстинкты твердили мне: беги? Дело в темном рваном облаке, которое внезапно заволокло луну? Или мне вспомнились сказки, которые Даффи рассказывала мне в том возрасте, когда я еще не умела ходить? Эдгар Аллан По может оказать поразительное воздействие на детский мозг.
Среди надгробий застонал ветер, потом жутко взвыл в колокольне.
Сам воздух наэлектризовался. Приближалась буря. Луна исчезла, и снова появилась, и снова исчезла.
Вновь послышался непонятный звук, на этот раз ближе, и он прозвучал иначе.
Звук пения.
Пение - обычное дело в церкви, особенно за два дня до Рождества, но церковь и домик викария были темными. Это не репетиция в последний момент.
Может, это в деревне ходят люди от двери к двери, поют рождественские гимны в надежде на кружку горячего сидра или чего-то покрепче?
Но нет, это звук одного-единственного человеческого голоса, и теперь он четко звучал в холодном воздухе, на фоне северного ветра:
Чу! То рога голос грозный,
Знать, охотник молодой…
Это рогатый танец. И я узнала голос.
- Карла? - окликнула я. - Это ты?
Ответа не было. Только слабый плач ветра на зимнем кладбище.
- Карла? - снова позвала я, на этот раз громче. Мне не хотелось разбудить Синтию или викария, хотя вероятность этого невелика. Они слишком устали от подготовки к Рождеству, и их могут разбудить только всадники Апокалипсиса.
Кроме того, ветер уносит голос Карлы на юг, в сторону от дома викария. Вряд ли ее услышит кто-то, кроме меня.
- Все хорошо, Карла, - сказала я. - Не бойся. Это Флавия.
Мне показалось, или я услышала жуткий смешок? Леденящий смех, по сравнению с которым лед кажется теплым?
- Карла? - снова окликнула я.
Надо наладить общение.
- Карла?
Еще один смешок откуда-то со стороны надгробий.
"Надо бояться не мертвых, - подумала я, - а живых. Только живые могут отправить тебя в царство мертвых".
Холодный голос Карлы эхом отразился от могильных камней, и показалось, что он доносится со всех сторон одновременно.
Воздух в этот день морозный
Острою пронзит стрелой.
С этими словами она выбежала на меня из темноты. Ее глаза сверкали, как фонари, лицо было ужасно.
На ее голову были надеты оленьи рога - атрибут рогатого танца.
"Она спятила, - поняла я. - Совсем сошла с ума".
Она внезапно остановилась, схватилась за покосившееся надгробие, задыхаясь, топая ногами и всхрапывая, как загнанный в угол олень.
- Хорошая работа! - сказала я, не в состоянии придумать что-то еще. - Спой еще, Карла.
Если она послушается, у меня появится немного времени на размышления, и одному богу известно, насколько оно мне нужно.
"О, если бы тут был Доггер, - подумала я. - Он бы знал, что делать". Когда дело касается неуравновешенного разума, у Доггера опыта куда больше, чем у меня.
Я не имела в виду ничего пренебрежительного. Это правда, и Доггер первым согласился бы с моими словами.
Если бы он был здесь. Но его не было.
Глупо надеяться, что судьба направит его следом за мной на кладбище, как он поехал за мной в Лондон.
Хотя судьба любит совпадения, снаряд не попадает два раза в одну и ту же воронку.
Я предоставлена сама себе.
Карла продолжала сверкать глазами, и в лунном свете в них читалось безумие.
- Пожалуйста, Карла, - тихо повторила я. - Спой еще раз. Пожалуйста.
Она знакомым жестом сложила ладони на талии.
Чу! То рога голос грозный,
Знать, охотник молодой
Воздух в этот день морозный
Острою пронзит стрелой.
- Убийство, - сказала я. - Ты думаешь, что ты совершила убийство, да, Карла? Ты думаешь, что убила Роджера Сэмбриджа. Вернее, Оливера Инчболда? И ты ведь знала, кто он на самом деле, да?
Карла изумленно взглянула на меня, и рога на ее голове безумно закачались из стороны в сторону; старая отполированная кость заблестела в лунном свете.
Это правда: двуокись серы невозможно не заметить.
Меня осенило только сейчас. На месте смерти явно чувствовался запах серы, и мой беспокойный ум принял его за проявление Сатаны, вместо того чтобы подумать о науке. Общеизвестный факт, что сернистая кислота (H2SO3) - основной ингредиент в спреях для горла, которые использовали оперные певцы от Карузо до современного американского пожирателя сердец Марио Ланца.
И еще более известный факт заключается в том, что раствор сернистой кислоты обладает более заметным и устойчивым запахом, чем его более знаменитая родственница, собственно серная кислота. Поэтому я его и почувствовала.
- Наверное, он был уже мертв, - продолжила я. - Ты просто оказалась в том месте и поэтому винишь себя.
- Он не был мертв! - завопила Карла. - Он смеялся надо мной!
Смеялся над ней?
Мой разум совершил мысленный кульбит, когда оставшиеся факты встали на места, как смазанные маслом части механизма.
- Ты пришла извиниться за то, что повредила мизерикордию, верно? И чтобы умаслить его, попросила подписать экземпляр "Лошадкиного домика"?
- Он заставил меня спеть для него, - выпалила Карла, и на ее лице отразилась мука.
- А ты? - спросила я, уже зная ответ.
- Он смеялся надо мной!
Я с легкостью представила себе эту сцену: страдающий от боли пожилой человек висит вниз головой в самодельном медицинском устройстве.
Наверное, он хотел помочь ей расслабиться, успокоить ее, но Карла восприняла все неправильно.
- Тетя запрещала тебе туда ходить, да? Но потом викарий велел тебе…
- У меня нет тети, - на удивление спокойно возразила Карла. - Моя тетя умерла.
- Перестань, Карла, - фыркнула я. - За кого ты меня принимаешь? Твоя тетушка Лу живет здесь уже не один год, через дорогу от своего старого поклонника Оливера Инчболда и делает вид, что она ведьма, чтобы отпугнуть сельских жителей. Разве не так?
"Поклонник" - умное слово, подумала я. Оно встречается в "Нежной девушке", и даже Карла должна понимать его значение.
Это ее задело! Карла встряхнулась, словно медведь, выбирающийся из реки на Аляске.
- Тетушка Лу умерла, - уныло повторила она.
- Она да, - сказала я, - но Лилиан Тренч жива. Верно?
Сглотнув, Карла скрипуче хихикнула. На секунду мне показалось, что ее сейчас стошнит.
Но нет. Карла наклонила голову и понеслась прямо на меня. Она пытается забодать меня.