- Как и можно было ожидать. Обычная цепь событий. Человека объявляют исчезнувшим, поиски, затем шокирующее открытие. "В лошадкин домик пришла смерть". Надо отдать должное "Телеграфу". Когда дело касается подобных вещей, они превосходят сами себя. Послушай: "Останки были опознаны мисс Луизой Конгрив из Крэнвелл-Гарденс в Кенсингтоне, сотрудницей известного лондонского издательства". Обрати внимание на "известного лондонского издательства". В цивилизованном мире все от восьми до восьмидесяти знают, кто этот издатель, но кто-то потрудился убрать его имя из газет.
- Интересно кто, - задумалась я.
- Мне тоже интересно. И еще более интересно, как ему это удалось?
Я не уловила ход ее мысли.
- Прошу прощения, - переспросила я.
- Ты должна помнить, что все тексты во всех газетах вычитывает…
- Редактор! - воскликнула я. - Редактор!
- Отлично.
- Но как мы его найдем? - спросила я. - Он нам все равно не скажет. Даже если мы найдем его.
- Элементарно, как однажды сказал некий сыщик. Лучше всех известно, кто редактировал текст, тому, кто этот текст написал. Журналисту Финбару Джойсу, чье имя указано в начале статьи. Для журналистов чувства, кровь и чернила - это одно и то же, особенно для ирландцев. Готова поспорить на что угодно, что за пару фунтов и пинту "Гиннесса" и этот Финбар Джойс продаст тебе с потрохами своего редактора вместе с его мамашей и бабушкой. Разумеется, анонимно.
В обычных обстоятельствах я бы подвергла сомнению подобное обобщение за его ненаучность, но, памятуя об Уоллесе Скрупе, канадском журналисте из раздела криминальной хроники, я подумала, что Милдред, скорее всего, права.
Даффи говорила мне, что в детективных делах нельзя руководствоваться женской интуицией, но насколько я знаю, никто не запрещал мне пользоваться интуицией другого человека.
- Элементарно, - ухмыльнулась я.
Установив дату смерти Оливера Инчболда, мы заказали "Таймс" ("Погиб знаменитый писатель"), "Дейли экспресс" ("Оливер Инчболд трагически гибнет на острове"), "Дейли Мейл" ("Шокирующая смерть создателя Криспиана Крампета") и "Всемирные новости" ("От него остались только резиновые сапоги").
"В своем "Руководстве для бойскаутов" сэр Б.-П. (Марлоу имеет в виду лорда Байдена-Пауэлла, 1857–1941 гг., основателя скаутского движения и автора вышеупомянутого учебника) учит, что однажды мы можем обнаружить тело мертвого человека, и если это случится, надо нарисовать карту. Поэтому я сделал несколько зарисовок".
- Другие газеты об этом не упоминают, - удивилась я. - Почему?
Милдред подняла взгляд от страницы.
- Это указывает на тот факт, что инспектор Кэвендиш из полиции Сомерсета в Уэстон-супер-Мэре не выписывает "Лондон Ивнинг Стандард".
Я пришла в крайнее возбуждение.
- Ты думаешь, ключ все это время лежал на самом видном месте? И никто его не замечал?
Еще не договорив, я знала, что ответ: "Да".
Люди несовершенны. И полицейские, поскольку они тоже люди, несовершенны. Несмотря на все усилия властей, время от времени последний кусочек головоломки остается незамеченным где-нибудь под диваном, и я предлагаю свои услуги в те моменты, когда другие не решаются или забывают сделать шаг.
- Боже мой! - воскликнула Милдред, взглянув на часы и вскакивая на ноги. - Я совершенно забыла о времени. Давай-ка я провожу тебя на поезд, иначе нам обеим не поздоровится.
У меня не хватило мужества сказать ей, что мне не может "не поздоровиться". Отец в больнице, а остальным нет до меня дела. Полагаю, это и есть взросление: держащие тебя нити отпадают, и приходится стоять на собственных ногах.
Грустно, неописуемо грустно.
Так что всю дорогу в такси мы молчали, и к тому времени, как мы добрались до вокзала, между нами возникла непонятная неловкость.
- Будем на связи, - сказала Милдред, когда я вышла из автомобиля и встала у открытого окна. - У тебя есть мой номер. Звони, если что-то понадобится.
Я кивнула - и это движение было слишком резким и нелюбезным, я чувствовала это. Устыдившись, я отвернулась и поспешила прочь.
Почему мы никогда не можем попрощаться по-человечески? Почему это всегда происходит внезапно?
Когда поезд тронулся, уже темнело. В конце платформы, где снег еще не полностью расчистили, горела одна из последних оставшихся в Лондоне газовых ламп - храбрая и одинокая на фоне сгущающегося мрака. А потом она пропала из виду.
9
Я наблюдала, как поздний вечер наступает на поля и заглядывает в окна поезда.
Кроме меня, в вагоне был только один пассажир. К счастью, этот джентльмен был поглощен газетой. Из-за раскрытых страниц виднелись только его шляпа, брюки и до блеска отполированные туфли.
Я порадовалась, что он занят чтением. Я вовсе не в настроении пасть жертвой допроса незнакомца, и неважно, насколько он интересен или хорошо воспитан. Разумеется, меня предупреждали, что нельзя опрометчиво вступать в разговоры с незнакомыми джентльменами в поездах, и это было еще до того, как я посмотрела фильм мистера Хичкока на эту тему. Я уже твердо решила, что в поездах буду держать рот на замке.
Покачивание вагона и стук колес оказывали на меня странный гипнотический эффект, и я отдалась на волю движения. Железнодорожные поездки всегда воскрешают в памяти прошлое, как будто этот стальной зверь, несущий тебя в неведомое будущее, заставляет память отправляться в обратное путешествие. Может быть, это как-то связано с теорией относительности профессора Эйнштейна.
Я вспомнила об отце, о том, как он водил нас в церковь через поля, почти ничего не говоря, но прислушиваясь к нашей болтовне: я говорила о химии, Фели о музыке, Даффи о книгах. Каким сильным он тогда казался и каким бессмертным.
А теперь его сразила бактериальная пневмония, и не исключено, что я тому виной.
Ослабев после многих лет заключения в японском лагере для военнопленных, он наконец вернулся домой, только чтобы столкнуться с тревогами и упадком в поместье и беспрестанными требованиями налоговой службы Его Величества, которая, по всей видимости, не имела ни малейшего представления о благодарности. Когда на тибетском леднике обнаружили тело моей матери Харриет, это его окончательно подкосило, и в довершение ко всему он узнал, что покойная жена завещала Букшоу мне - должно быть, это было последним ударом, хотя он ничего подобного не говорил.
За окном в темноте блеснула табличка - реклама шоколада. "Борнвиль - дом шоколада".
"Какая жестокая, немилосердная шутка, - подумала я. - Настал день, когда даже у шоколада есть дом, в то время как у моего любимого отца его нет".
Боюсь, я не сдержала смешок.
Джентльмен, сидевший напротив меня, отложил газету, снял очки и произнес:
- Смех способствует хорошему аппетиту, мисс Флавия. Во всяком случае, так говорят. Полагаю, миссис Мюллет зажарила ростбиф до полного совершенства.
- Доггер!
Я заулюлюкала и схватила его за руки. Невероятно, но факт: чтобы Доггер говорил такие вещи о стряпне миссис Мюллет? Хотя ее подгоревшее мясо давно стало легендой, об этом не подобало говорить вслух, как не упоминают всуе имя господа.
- Что ты здесь делаешь?
Дурацкий вопрос из тех, что я ненавижу: его вечно задают в кино или по радио. Я уверена, что Доггер подумал то же самое. Тем не менее он улыбнулся.
- То же, что и вы, мисс Флавия. Еду домой.
Не знаю, в чем причина - во времени, месте, темноте, снеге, ситуации с отцом, не знаю, но я разрыдалась. Доггер извлек откуда-то безупречный белый платок и протянул его мне.
- На Рождество всегда тяжело, - заметил он. - Даже в лучшие времена.
С этими словами он отвернулся к окну, давая мне возможность привести себя в порядок. Мы ехали в том состоянии, которое, как я полагаю, именуется "уютным молчанием", Доггер думал о своем, я о своем.
Лишь много миль спустя я почувствовала, что снова владею голосом.
- Ты весь день был со мной, да? Ты поехал следом за мной в город.
- Кое-какие дела полковника де Люса требовали внимания… - сказал он, но по его голосу я поняла, что да.
- Значит, ты знаешь о мистере Сэмбридже и о том, что я обнаружила его труп.
- Разумеется, - ответил Доггер. - Как и весь Бишоп-Лейси и окрестности. Я услышал об этом от миссис Мюллет, а она в свою очередь из уст своей подруги миссис Уоллер, а та от Максимилиана Брока, которому рассказала жена викария.
Он не смог сдержать улыбку.
- Убийство, - добавил он, - порой бывает чрезвычайно отвратительным. Во всяком случае, так мне дали понять.
- Макс уже наверняка пишет что-то подходящее для "Душераздирающих сказок", - заметила я.
Это американский журнал, который, по мнению Даффи, читают только умственно отсталые, но в нем на полном серьезе утверждается, что все его статьи основаны на реальных убийствах.
Ходили слухи, что Максимилиан, в прошлом - концертирующий пианист, пописывал жутковатые истории для этого журнала под различными говорящими псевдонимами вроде Божена Рыбка или Болтушка Салли.
"Я пишу для сирых и убогих, - однажды сказал он мне, поднимая указательный палец к губам и давая знак хранить это в тайне. - Для тех, у кого нет голоса".
- Как отец? - спросила я, резко меняя тему. - Есть улучшения? Ты думаешь, старшая медсестра пустит нас…
- Надеюсь, - ответил Доггер. - Очень надеюсь.
На станции Доддингсли нас ожидал Кларенс Мунди. Доггер договорился с ним, чтобы он встретил нас на вокзале, и мне было любопытно, откуда он знал, когда мы приедем, но я не стала спрашивать.
"Глэдис" терпеливо ждала в том самом месте, где я ее оставила. Правда, теперь на ней был снежный шутовской колпак.
Я стряхнула снег и подкатила ее к Кларенсу. Он установил велосипед на крыше и привязал толстой веревкой.
- Почетное место, - объявил он. - Лучшее место в машине. Дополнительные шесть пенсов.
Конечно же, он поддразнивал меня, но я все равно его любила.
Когда мы отъехали от вокзала, я вспомнила, что во время войны Кларенс был пилотом, и сейчас, наблюдая за тем, как он склонился над рулем, я представила, что мы все трое находимся в кабине его огромного "Сандерленда", прорываясь сквозь ночь. В пяти тысячах футов под нами - Ла-Манш, нулевая видимость, и сквозь затуманенное стекло угадывается только снежная буря.
Хорошо довериться умениям Кларенса, подумала я и плотнее закуталась в пальто.
- Ужасное дело случилось в Торнфильд-Чейзе, - сказал Кларенс, вырвав меня из моих фантазий. - Сорока на хвосте принесла, что это вы обнаружили тело. Должно быть, вы были в шоке.
- Да, - ответила я. - Жуть. Мне не хочется об этом говорить.
Сидевший рядом Доггер еле заметно улыбнулся.
Конечно, я приврала. Как сказать Кларенсу, что найти очередной труп - это вовсе не ужасно? Напротив, это вдохновляет, не говоря уже о том, что стимулирует и радует.
Как я могла сказать этому прекрасному человеку, что убийство заставило меня чувствовать себя такой живой?
Миссис Мюллет, должно быть, высматривала наши огни. Как только мы остановились, она выскочила из дверей, даже не потрудившись накинуть пальто.
- Идите в дом, миссис М., - сказала я. Впервые в жизни наши роли поменялись. - Вы простудитесь до смерти.
- Это ты, милочка! - сказала она, уперев руки в боки и прожигая взглядом нас с Доггером по очереди. - Это ты меня до смерти доведешь! Пастернак был готов в шесть, я же говорила. А теперь он остыл, и его можно выбросить. Даже Моисей не смог бы вернуть его к жизни! Если бы у нас была кошка, могли бы ей скормить!
Я знала, что ее огорчение направлено не только на нас, она переживает из-за того, что отец в больнице и за пределами ее сферы влияния, недоступный для ее советов и забот. Притворный гнев заменял миссис Мюллет слезы.
- Так хорошо вернуться домой, - сказала я и обняла ее. И сразу же отпустила, чтобы не привлекать лишнего внимания. - Я отчаянно нуждаюсь в вашем совете по одному важному делу. Но сначала пастернак! Мы должны съесть пастернак. Холодный пастернак - это мое любимое угощение. Отведите ж меня к нему.
Изображать из себя шута - дело нелегкое. Я пришла к выводу, что шуты явились на эту землю исключительно для того, чтобы удовлетворять нужды других людей и при этом совершенно забывать о себе.
Мы сопроводили друг друга в дом, и порядок был восстановлен.
За столом повисло уныние, вызванное новостями о том, что состояние отца не улучшилось. У Фели на щеке выскочил прыщ размером с кратер, но ей было наплевать. Ее левая рука безвольно лежала на колене, а правой она ковырялась в тарелке. Даффи внимательно читала что-то авторства Пирла С. Бака - плохой знак.
- Никогда не догадаетесь, кого я встретила, - начала я, пытаясь вырвать Фели из оцепенения. - Карла Пендраку.
- Тоска и уныние, - процедила она.
- Он хочет увидеться с тобой, теперь, когда ты… эээ… сама знаешь.
- Я не нуждаюсь в услугах Флавии де Люс по устройству моей социальной жизни, - отрезала Фели. - Мне не нужен секретарь, но если когда-нибудь я почувствую необходимость - когда-нибудь, в очень, очень отдаленном будущем, я дам тебе шанс провалиться.
- Тупица! - сказала я.
- Золотарь, - нанесла она ответный удар.
Надо отдать должное моей сестрице. Я уже говорила, когда Фели загнана в угол, она бывает ужасно груба, и, признаюсь, это меня восхищает. У нее в запасе самые утонченные ругательства из Средневековья, и она постоянно пополняет их коллекцию, в том числе благодаря биографиям музыкантов. Я обнаружила, что оттуда можно почерпнуть немало скабрезностей (еще одно ее словечко). Я поискала слово "золотарь" в Оксфордском словаре и узнала, что оно означает человека, который в прежние времена по ночам ходил от дома к дому и собирал экскременты. Чистильщика ночных горшков, иными словами.
Я записала это слово в свой дневник для дальнейшего изучения.
- Инспектор Как-его-там заезжал сегодня, чтобы встретиться с тобой, - неожиданно сказала Даффи, оторвавшись от книги. - Кажется, он разозлился, не застав тебя дома. Я сказала, что ты сбежала.
- Инспектор Хьюитт?
- Он привлечет тебя за отягчающее вмешательство, - продолжила она. - Ну правда, Флавия. Почему ты не можешь заняться плетением кружева, выжиганием по дереву, бумажными куклами или чем-то пристойным? Чем-то не таким кровавым?
Не таким кровавым? На секунду у меня замерло сердце.
Я бы ее расцеловала, но не время.
Нет крови. Вот в чем дело, не так ли?
В деле мистера Сэмбриджа совсем не было крови, если не считать ссадин на кончиках пальцев и пятен на веревке. Любая рана, достаточно серьезная для того, чтобы убить человека, приводит к потере большого количества крови, но в этом случае не было ни капли - ни на теле покойного, ни на его одежде. Конечно, остается возможность, что кровь убрала какая-нибудь начинающая ведьма, чтобы сдать экзамен по жидкостям тела, но что-то я сомневалась.
Кроме того, почерневшее лицо мистера Сэмбриджа явно указывало на то, что в его теле осталась кровь: просто под действием гравитации она скопилась внизу.
Из своих изысканий я знала, что бескровное убийство чаще всего совершается с помощью яда, но я также знала, что обычно отравители не подвешивают своих жертв вверх ногами.
Наоборот. Жертвы цианистого калия испускают последний вздох в собственных кроватях или на удобных диванах, а изумленное семейство толпится вокруг, воздевает руки к небесам (все, за исключением одного, конечно же) и стенает: "Что с тобой, Крессида? В чем дело?"
Но в деле мистера Сэмбриджа не было ни крови, ни кровати, ни дивана.
Просто деревенский резчик по дереву, подвешенный вверх ногами в позе перевернутого витрувианского человека Леонардо да Винчи.
Любопытная задача.
Как мне хочется быть пауком и сидеть в паутине над инспектором Хьюиттом. Какие выводы он сделал из улик, обнаруженных в Торнфильд-Чейзе? Кого он подозревает в убийстве? Я знала, что в его списке есть и мое имя, и это логично. Меня видели, когда я уходила из дома в то время, когда мистер Сэмбридж был уже мертв, и тот факт, что я обнаружила тело, вряд ли выведет меня из поля зрения бдительного инспектора Хьюитта.
Звонить ему было слишком поздно, но я бы в любом случае не стала этого делать. Меньше всего на свете мне хотелось побеспокоить этого достойного человека и его прекрасную жену Антигону в их увитом розами доме, где они в эту самую минуту греются перед уютным камином, он с вересковой трубкой, а она со спицами…
Спицы!
О Флавия, Флавия! Где твои мозги?
В апреле, на похоронах моей матери, я заподозрила, что Антигона Хьюитт может быть беременна. Я собственными глазами видела, как она вся сияла, несмотря на прискорбный повод, и как муж нежно пожимал ее руку. Но с тех пор я не вспоминала об этом. Меня унес бурный поток, и я совершенно забыла об интересном положении жены инспектора.
В этот самый миг они с инспектором могут сидеть у камина вместе с крошечным незнакомцем в колыбели, бережно покачивая ее и агукая, как голубки.
От мысли об этом у меня свело живот.
К черту время! Я сейчас же позвоню Антигоне и убью двух зайцев за один раз.
10
Сколько я себя помню, а на самом деле, наверное, даже дольше, телефон в Букшоу был под запретом. Отец боялся этой штуки по причине каких-то событий из прошлой жизни, о которых он никогда не говорил, и потому что "инструмент", как он называл его, принес ему новость об исчезновении Харриет, а впоследствии об обнаружении ее тела. Поэтому телефон можно было использовать только в крайних обстоятельствах: правило, которое - за несколькими исключениями с моей стороны - строго соблюдалось.
Инструмент содержался в маленькой кабинке, спрятанной за лестницей в вестибюле. Войдя внутрь, можно было тихо говорить и не опасаться, что кто-то тебя подслушает (если только этот кто-то не прижмется ухом к седьмой ступеньке снизу - но об этом феномене никто не знал, кроме меня).
Вопреки моим ожиданиям, номер инспектора Хьюитта был указан в телефонном справочнике. Как заботливо с его стороны. Много ли других инспекторов его ранга делятся своим телефоном с кем попало? Может, он пришел к выводу, что благодаря этому получает анонимную информацию?
Так или иначе, его адресом значился просто Мэйбанк, Хинли.
Так вот как называется увитый розами домик!
- Мэйбанк, - произнесла я вслух, и это слово выскользнуло у меня изо рта, словно ароматное облачко жасмина. Я набрала номер. - Мэйбанк.
Ответили сразу же.
- Антигона Хьюитт слушает, - раздался знакомый мягкий голос, и я чуть не утратила дар речи.