10
В последующие дни события разворачивались в том же духе. Магали жила, разрываясь между минутами эйфории, когда бурные чувства возносили ее на седьмое небо, и страхом перед происходящим. Она старалась избегать общения с мужем, что было теперь совсем нетрудно: в последнее время Жозе буквально падал с ног от усталости, теперь он работал полный день. Завод "Рено" увеличил темпы производства, и, чтобы сохранить цеха во Франции, нужно было трудиться с удвоенной энергией, доказывая преимущество отечественной высокой квалификации перед дешевой иностранной рабочей силой. В условиях этой бешеной конкуренции завод безжалостно эксплуатировал рабочих – и тех, кто держался за свое место, и тех, кто надеялся его получить. Но теряли и те и другие. Жозе ждал досрочного выхода на пенсию, как манны небесной: вот когда он наконец заживет по-человечески – сможет ходить на рыбалку и гулять у моря. Может, даже вместе с Магали; давненько они не отдыхали вот так, вдвоем, беззаботно слоняясь, где хочется, не думая о делах.
Жереми по-прежнему ночевал в кабинете, только теперь Магали принесла ему одеяло. Его ничуть не смущало отсутствие комфорта. А она не решалась его спросить, надолго ли он здесь осел. Но вот однажды он преспокойно объявил:
– Я еду домой.
– Когда?
– Завтра.
– …
– Сяду на парижский поезд. Сегодняшнюю ночь наверняка проведу здесь, а утречком отправлюсь в Лион. Там один друг предложил мне работу на полставки. Ты ж понимаешь, я не могу отказаться.
– Да… конечно.
– В Лионе у меня есть комнатенка на чердаке. Маленькая, но мне хватает. Ты тоже могла бы поехать.
– Поехать… с тобой?
– Да. А что тебе мешает?
– Что мешает… да все!
– Значит, не хочешь больше общаться со мной?
– Конечно хочу, нечего и спрашивать. Но… у меня же работа…
– А ты закрой библиотеку, притворись, что заболела. В Лионе, с твоим-то опытом, ты наверняка что-нибудь да подыщешь, я просто уверен.
– А… муж?
– Ты ж его больше не любишь. Дети твои уже выросли. А там мы будем счастливы, у нас ведь с тобой все по-настоящему. Это судьба привела меня сюда с моей книжкой, чтобы я тебя встретил. Никто еще не был так добр ко мне.
– Да я ничего особенного не делала.
– Эта неделя была самой прекрасной в моей жизни: полеживать здесь, с книгами под рукой и с тобой, когда ты заскакиваешь на минутку. Мне нравилось заниматься с тобой любовью. А тебе разве нет?
– Мне… да…
– Ну так в чем дело? Давай завтра же и уедем.
– Ох, все это так неожиданно.
– И что? Если не поедешь, потом будешь жалеть.
Магали рухнула на стул. Жереми говорил так спокойно, словно все, что он предлагал, было просто и очевидно, тогда как для нее речь шла о коренном перевороте в жизни. И она начала убеждать себя: "Он прав, нужно бросить все это не раздумывая, ведь ясно же, что я больше не смогу жить без этого мальчика, без его тела, его поцелуев, его красоты, не смогу прозябать тут, зная, что он где-то далеко; да, Жереми прав, я больше не люблю мужа, во всяком случае уже не испытываю никаких чувств, когда я с ним, ведь тут все уже окончательно расписано заранее, до самой смерти, а Жереми предлагает мне хоть на время сбежать от этой неминуемой смерти, дарит мне жизнь; здесь, среди книг, я задыхаюсь, меня уже тошнит от всех этих историй, которые мешают мне насладиться своей собственной; одни и те же фразы, одни и те же слова, из года в год, я устала от романов, мне надоели читатели, а еще больше писатели-неудачники, я больше не могу видеть книги, мне пора вырваться на волю из этой библиотечной тюрьмы; успокойся, Магали, успокойся, все люди в какой-то момент наверняка переживают то же самое, всем когда-то становится противна их жизнь, их работа; но ведь раньше я любила книги, я любила Жозе, да и сейчас, если честно, все еще люблю его, мне трудно его бросить, оставить одного, без жены и детей, но ведь нас уже ничто не связывает, он теперь просто присутствует в доме, он всегда здесь, под боком, бессменный и бесчувственный, нас соединяет только общее прошлое, общие воспоминания, хотя, может, это и есть самое главное – воспоминания, доказывающие, что любовь была, и вот реальное тому подтверждение – наши сыновья, наши дети, хотя они отдалились от нас; прежде я была для них всем, а теперь мне остались только их редкие звонки, равнодушно-ласковый голос, короткое "привет!", больше похожее на "пока!"; они, конечно, отреагируют на мой отъезд, один скажет: "Ну что ж, это ее жизнь", другой: "Да она рехнулась, как можно было так обойтись с папой!" Но мне, в общем-то, плевать на их мнение, я ведь ни к чему их не принуждала, значит пускай теперь они дадут мне свободу, чтобы я могла найти свое счастье".
11
В эту ночь Магали опять почти не спала. Она думала о книге Анри Пика, в которой находила невероятное сходство с ее собственной историей. Но с кем ей суждено прожить свои "последние часы"? С Жереми или с Жозе? Всю ночь она смотрела на мужа – так смотрят на полюбившийся пейзаж в последний день каникул. Чтобы запечатлеть его в памяти. А он крепко спал, даже не подозревая об урагане чувств, бушевавшем рядом с ним. Все было смутно в эту ночь, но Магали твердо знала одно: она больше не сможет жить так, как жила раньше.
На следующее утро она уехала, не разбудив Жозе. Была суббота, выходной день, значит он проспит до полудня, а то и позже. Едва она вошла в библиотеку, как Жереми спросил, что она решила. Магали надеялась, что у нее будет хоть несколько секунд на размышление, но нет, сейчас ей придется сразу, очертя голову, совершить этот прыжок в пустоту.
– Я вернусь домой после двенадцати… – начала она и смолкла, не в силах продолжать.
– Так, а потом?
– Соберу вещи, и мы уедем.
– Прекрасно! – воскликнул Жереми, направляясь к ней.
– Погоди… Погоди, дай мне договорить, – шепнула Магали, отстраняя его.
– Ладно.
– Я проверила: в три часа дня есть автобус до Кемпера. А там мы сядем на парижский поезд, он отходит в пять двенадцать.
– Ну, ты молодец, все разузнала!
– …
– А почему бы нам не поехать на твоей машине? Это было бы дешевле.
– Я не могу так поступить: машина мужа уже несколько месяцев как в ремонте. Надо бы купить другую, но это слишком дорого. Сейчас его возит товарищ по работе, на завод и обратно. В общем, ты пойми… мало того что я его брошу, так еще и машину заберу.
– Н-да, может, ты и права.
– …
– Ну а теперь-то я могу тебя обнять? – спросил Жереми.
12
Все утро Магали заставляла себя работать как ни в чем не бывало. Ей всегда нравилось это выражение, помогающее скрыть главное – в данном случае готовность к прыжку в пропасть. Она то и дело заходила в кабинет, к Жереми, который выглядел так, словно был всецело поглощен своими мыслями. Наверно, обдумывал романы, которые никогда не будут написаны; сколько жизней питаются такими иллюзиями! Магали тайком любовалась юношей, одновременно признаваясь себе, что бегство с ним – чистейшее безумие. Она ведь почти не знает его. Но ей было все безразлично, сейчас она переживала один из тех редких моментов, когда будущее не имеет никакого значения, а судьбой управляет только сиюминутная страсть. Она, Магали, любит его, и это главное! А уж описать огонь, сжигавший ее тело, даже и пытаться не стоило: в такой ситуации любые слова были бессильны. Магали могла открыть любую из тысяч окружавших ее книг, ни в одной из них она не нашла бы отклика на свои чувства.
В полдень, когда все посетители разошлись, она сказала Жереми:
– Я закрою библиотеку, а тебе лучше сейчас пойти на автобусную станцию. Через час я буду там с вещами.
– Прекрасно! А можно, я захвачу с собой парочку книжек? – беззаботно спросил он, словно не придавал никакого значения крутому повороту, который наступал в жизни Магали.
– Да, конечно, можно. Бери все, что хочешь.
– Я возьму только два-три романа, не хочу обременять себя ношей, раз мы не едем на машине.
Он собрал свою одежду, взял с полки три книги, и они вышли на улицу. Опасаясь чужих взглядов, они шагали, держась поодаль друг от друга, и расстались, даже не обнявшись.
13
Магали прошла прямо в спальню. Жозе до сих пор не проснулся, – видимо, был измотан вконец. Она присела на край постели; казалось, она готова разбудить мужа; казалось, готова во всем ему признаться. Сказать: "Я встретила другого мужчину и не могу поступить иначе; я должна тебя покинуть, ведь я просто умру, если отпущу его и он больше никогда не притронется ко мне". Но она молчала и только продолжала смотреть на Жозе, стараясь не шуметь, чтобы не нарушить его сон.
Она обвела взглядом комнату, ей был знаком тут каждый уголок. И нигде никаких сюрпризов; даже пыль и та не позволяла себе вольностей в этом четко налаженном распорядке. Здесь жизнь Магали была раз и навсегда расписана до мелочей, и она вдруг с удивлением осознала, как ей хорошо и спокойно в этом доме. Последние дни были волшебными по части плотских утех, но они же и высосали из нее все силы. Каждую минуту своей короткой любви она чувствовала, как у нее сосет под ложечкой и мутится в голове от животного страха перед осуждением. С Жозе все было, наверно, чересчур спокойно, но ей начинало казаться, что безмятежный покой также может доставлять определенное удовольствие. Ведь и в мирном домашнем уюте есть своя красота. То, что еще недавно казалось банальным, приземленным, теперь предстало перед ней в совсем ином свете; словно жизнь явилась ей в новом обличье. И Магали поняла: ей будет не хватать того, что она отвергла неделю назад. Боже, какая ирония судьбы – ощутить эту потерю в самый последний миг! И по ее щекам потекли слезы. Вместе с ними она освобождалась от всего, что держала в себе с того мгновения, как ее настиг этот безумный вихрь страсти.
Наконец она встала, чтобы достать сумку и сложить в нее кое-какие вещи. Но, открывая шкаф, нашумела и разбудила мужа.
– Что ты делаешь?
– Ничего, просто решила прибрать.
– Не похоже. Я гляжу, ты собираешь сумку.
– Сумку?
– Ну да, ты же складываешь вещи в сумку. Уезжаешь, что ли?
– Н-нет.
– А что же ты тогда делаешь?
– Не знаю…
– Как это – не знаешь?
– …
– Да ты никак плачешь? С тобой все в порядке?
Магали застыла на месте, как в столбняке, забыв даже дышать. Жозе с недоумением смотрел на нее. Мог ли он представить, что его жену ждет на автобусной станции мужчина – ровесник их сыновей?! Обычно он спокойно относился к перепадам настроения Магали. И если не понимал причины, просто говорил себе: ох уж эти женские штучки! Но на этот раз он встрепенулся и сел в постели. До него дошло, что происходит нечто странное, может быть, очень важное.
– И все-таки, что ты делаешь?
– …
– Ты можешь мне объяснить?
– Складываю сумку, потому что хочу, чтобы мы уехали. Сейчас же. Только ради бога, не спорь со мной.
– Уехали… куда это?
– Все равно куда. Просто сядем в машину и уедем. На несколько дней, вдвоем. Мы уже столько лет не отдыхали вместе.
– Да как я могу вот так вот взять и уехать, у меня же работа!
– А мне все равно, говорю тебе. Потом возьмешь больничный. Ты уже тридцать лет не брал отпуск по болезни. Я тебя очень прошу, не возражай!
– Так ты для этого сумку собираешь?
– Да, я укладываю наши вещи.
– А как же твоя библиотека?
– Я оставлю там записку. Давай одевайся скорей, и поехали.
– Но я даже кофе еще не выпил.
– Жозе, я тебя прошу, давай уедем прямо сейчас, и бог с ними, с вещами! Только быстро, быстро! А кофе выпьем по дороге.
– Ну и дела…
14
Через несколько минут они сели в машину. Жозе никогда еще не видел жену в таком состоянии, но почувствовал, что сейчас лучше с ней не спорить. В конце концов, она права: он совсем выдохся на работе, как бы концы не отдать. Давно пора все бросить, уехать и чуток передохнуть, чтобы прийти в себя. По дороге Магали остановилась перед библиотекой и прицепила к двери записку с сообщением о своей отлучке на несколько дней. Она гнала машину на полной скорости, сама не зная куда; даже эта неопределенность опьяняла ее. Наконец-то она действовала не по плану, а как бог на душу положит. Жозе опустил стекло со своей стороны, чтобы ему в лицо хлестал ветер: он боялся заснуть, настолько все происходящее походило на сон.
15
В тот день Руш, сам того не подозревая, встретил Жереми на автобусной станции. Он убедился, что библиотека закрыта, опросил местных торговцев, побеседовал с секретаршей мэрии, но все это не дало никаких результатов, что можно было расценивать как типичный эпизод его расследования. Иными словами, сперва его постигала неудача, которая затем оборачивалась удачей. До сих пор это была не одна, а целая серия неудач, значит они в конце концов просто обязаны навести его на верный след.
Руш начинал догадываться, почему его жизнь изобилует столь горькими разочарованиями: он вел ее, как хотел, стремясь утвердиться в литературных сферах и достичь успеха с помощью сознательной стратегии. А теперь наконец понял, что иногда невредно прислушаться и к своей интуиции. Вот почему он принял решение посетить могилу Анри Пика. Именно оттуда, казалось ему, можно будет пройти, шаг за шагом, к прошлому, которое позволило бы ему открыть всю правду.
Журналиста удивили размеры крозонского кладбища: сотни могил тянулись чередой по бокам центральной аллеи, ведущей к памятнику жертвам двух мировых войн. У входа он увидел домик сторожа, с облупленными розовыми стенами. Завидев Руша, сторож вылез из своей халупы:
– Вы небось к Пику?
– Да, – ответил слегка удивленный Руш.
– Тогда вам нужен номер эм – шестьдесят четыре.
– А-а-а… спасибо. Доброго вам дня.
Сторож молча вернулся к себе. Он не особо усердствовал: выходил, называл номер – М64 – и уходил. "Эм – шестьдесят четыре, – мысленно повторял на ходу Руш, вслед за чем вывел сентенцию: – Даже у мертвых есть адрес".
Он медленно шел по аллее, не обращая внимания на номера могил и стараясь глядеть только на имена, чтобы не пропустить место упокоения Анри Пика. И бессознательно начал подсчитывать количество лет, прожитых каждым покойником. Лоран Жонкур (1939–2005): рановато умер, всего-то шестьдесят шесть… И это только один пример среди множества прочих; журналист невольно подумал, что все они, как и он, прожили свой век, размеченный обычными вехами: каждый усопший когда-то впервые занялся любовью, поссорился с другом по причине, кажущейся теперь смехотворной, и не исключено даже, что кто-то из них в свое время тоже поцарапал машину. Руш считал себя единственным представителем живых в этом почившем сообществе, как вдруг обнаружил в нескольких метрах от себя другого такого же, вернее другую. Это была женщина лет пятидесяти, чье лицо показалось ему смутно знакомым. Он направился к ней, продолжая попутно читать имена на плитах, хотя был почти уверен, что женщина стоит у могилы Пика.